Сломанные крылья
Самое странное, что сериал "Крылья империи" меня до сих пор не отпускает. Я его раскритиковала, а сама продолжаю обдумывать отдельные фрагменты, правда, не из исторического фона, а касающиеся главных героев.
Мне на днях написал один из сценаристов фильма - деликатно поблагодарил "внимательного и умного зрителя от лица создателей".
А зритель вот уже который день думает, а могло ли что-то в жизни именно этих героев пойти иначе. О надломе в Кирсанове, о том сером, нездешнем крыле, которое померещилось за его спиной в зеркале его разрушенного дома.
И о Софье Беккер, природу которой видела прекрасно мать Кирсанова и которая жила в свое удовольствие, не думая ни о ком, кроме себя, и стремилась в этом к полной бесчеловечности, но какой эффектной. А потом тоже сломалась.
И о Матвее, который посчитал себя могущим судить о причинах революции, о правых и виноватых, - судить и карать. Эдакий Раскольников.
Для всех них была назначена плата, но крылья были только у Кирсанова - сильные, породистые - крылья настоящего человека, с большим сердцем, но еще большими долгом, и он запутался ими в сетях истории. "Дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, но при всем том дух властный... величавый". Это врубелевское и у Врубеля особенно мной ценимое, так что избежать сравнения я не могла. Он мог и должен был сойти с ума - от всего, что случилось с ним, от всего, что сделал он сам, но воля его была сильнее, и разум выдерживал перед отчаянием, пока ужасы жизни не оказались страшнее смерти.
Но ведь и брат его, оказавшийся по иную сторону мира, на скалистой чужой земле, не от чистой совести стал монахом, и каждый колокол, подвешенный на кресте из выброшенных морем коряг (как символично), звонил и по нему тоже. И те, кто воевал за царя, в Галлиполи отдавали, уже не жалея, монеты с его профилем своим французским "надзирателям", чтобы сохранить в себе свою Родину, которую - вместо это безвольного профиля - и следовало защищать.
Впрочем, не было безусловно правых и безусловно заблуждавшихся. Права оказалась, как всегда, только сама история.
Удивительны в фильме все эти кадры с "крылатыми" архитектурными и интерьерными деталями, бумажными птичками-оригами, сметенными сквозняком и растоптанными чьими-то сапогами, самолетом "Россия", на который возлагались такие надежды, и который оказался забытым и разбитым в одном из сараев Кронштадта, переплетенными над летними травами руками-птицами Кирсанова и Ксении... Сколько прерванных полетов, сколько несбывшегося, и все-таки какая горькая ирония в том, что Софья предрекла графине Кирсановой-Двинской конец ее аристократической породы, но сын у Кирсанова родился. Он никогда о нем не узнал, и даже ради него не смог бы соединить жизнь прошлую и жизнь новую с истерзанной своей совестью, но ребенок появился из самого светлого, что, возможно, было в жизни самого Кирсанова - беззаветной, оберегающей, ничего не ждущей и ни в чем не обвиняющей любви Ксении. Будущее - это она и дети, сбившиеся птенцы, укрытые ею на крыше.
Я, конечно, консерватор. Я не принимаю и не приму многое из того, что показывают сегодня, потому что выросла в других реалиях и на других идеалах, но, перебирая в уме историю моих родных, раскиданных и убитых революцией, переменами, войнами, я принимаю и эту выдуманную историю, с допущениями, с тем, что почти не нашлось в ней места высоким порывам и людям порядочным, горящим и искренним. Видимо, невозможно увидеть и показать сразу всё, и исполненное надежды кино о несчастливом времени тоже сделать не всегда возможно. За попытку - спасибо.
Мне на днях написал один из сценаристов фильма - деликатно поблагодарил "внимательного и умного зрителя от лица создателей".
А зритель вот уже который день думает, а могло ли что-то в жизни именно этих героев пойти иначе. О надломе в Кирсанове, о том сером, нездешнем крыле, которое померещилось за его спиной в зеркале его разрушенного дома.
И о Софье Беккер, природу которой видела прекрасно мать Кирсанова и которая жила в свое удовольствие, не думая ни о ком, кроме себя, и стремилась в этом к полной бесчеловечности, но какой эффектной. А потом тоже сломалась.
И о Матвее, который посчитал себя могущим судить о причинах революции, о правых и виноватых, - судить и карать. Эдакий Раскольников.
Для всех них была назначена плата, но крылья были только у Кирсанова - сильные, породистые - крылья настоящего человека, с большим сердцем, но еще большими долгом, и он запутался ими в сетях истории. "Дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, но при всем том дух властный... величавый". Это врубелевское и у Врубеля особенно мной ценимое, так что избежать сравнения я не могла. Он мог и должен был сойти с ума - от всего, что случилось с ним, от всего, что сделал он сам, но воля его была сильнее, и разум выдерживал перед отчаянием, пока ужасы жизни не оказались страшнее смерти.
Но ведь и брат его, оказавшийся по иную сторону мира, на скалистой чужой земле, не от чистой совести стал монахом, и каждый колокол, подвешенный на кресте из выброшенных морем коряг (как символично), звонил и по нему тоже. И те, кто воевал за царя, в Галлиполи отдавали, уже не жалея, монеты с его профилем своим французским "надзирателям", чтобы сохранить в себе свою Родину, которую - вместо это безвольного профиля - и следовало защищать.
Впрочем, не было безусловно правых и безусловно заблуждавшихся. Права оказалась, как всегда, только сама история.
Удивительны в фильме все эти кадры с "крылатыми" архитектурными и интерьерными деталями, бумажными птичками-оригами, сметенными сквозняком и растоптанными чьими-то сапогами, самолетом "Россия", на который возлагались такие надежды, и который оказался забытым и разбитым в одном из сараев Кронштадта, переплетенными над летними травами руками-птицами Кирсанова и Ксении... Сколько прерванных полетов, сколько несбывшегося, и все-таки какая горькая ирония в том, что Софья предрекла графине Кирсановой-Двинской конец ее аристократической породы, но сын у Кирсанова родился. Он никогда о нем не узнал, и даже ради него не смог бы соединить жизнь прошлую и жизнь новую с истерзанной своей совестью, но ребенок появился из самого светлого, что, возможно, было в жизни самого Кирсанова - беззаветной, оберегающей, ничего не ждущей и ни в чем не обвиняющей любви Ксении. Будущее - это она и дети, сбившиеся птенцы, укрытые ею на крыше.
Я, конечно, консерватор. Я не принимаю и не приму многое из того, что показывают сегодня, потому что выросла в других реалиях и на других идеалах, но, перебирая в уме историю моих родных, раскиданных и убитых революцией, переменами, войнами, я принимаю и эту выдуманную историю, с допущениями, с тем, что почти не нашлось в ней места высоким порывам и людям порядочным, горящим и искренним. Видимо, невозможно увидеть и показать сразу всё, и исполненное надежды кино о несчастливом времени тоже сделать не всегда возможно. За попытку - спасибо.