Первомай глазами ребенка.
Два раза в год, на майские и ноябрьские праздники, отец брал меня на Красную площадь смотреть парад и демонстрацию. Начинался парад в десять часов утра, но трибуны надо было занять до девяти, поэтому вставали очень рано, а демонстрация продолжалась часов до трех-четырех и домой попадали к вечеру. Наше место было у самого мавзолея, справа, среди генералов, наших и иностранных, а также другой привилегированной публики. Народу всегда было много, но не тесно. Ходили тетеньки в фартуках, бесплатно предлагали пирожки, напитки, кофе, чай.
Вдруг все затихло и, откуда-то из-за угла, показалась вереница людей. Это члены правительства шли на трибуну мавзолея. Чуть впереди шел Сталин. С характерным акцентом негромко он здоровался, повторяя: «Здравствуйте, товарищи!». В полной тишине, как это бывает перед ожиданием команды к началу парада, голос звучал отчетливо, усугубляя торжественность момента. Иосиф Виссарионович прошел, едва не коснувшись меня, и я опешил: он был совсем невысок, особенно на фоне, идущего за ним, маршала в фуражке. Но, что поразило меня окончательно - его лицо было темно-желтым, испещренным ямками, следами оспы. Разительное несоответствие его облика собственным портретам, заполнявшим площадь, вызвало во мне ощущение, будто я прикоснулся к чему-то недозволенному, секретному. Тайны мне доверять нельзя, я болтун. Ни парад, ни демонстрация меня больше не интересовали, скорей во двор: ведь никто из ребят не знает какой ОН на самом деле. Под вечер, отказавшись от ужина, помчался гулять. По мере наполнения двора детьми, отвалившимися от праздничных столов, я вновь и вновь открывал им глаза на действительность, пока ко мне не подошел, возвращавшийся с парада, офицер в парадной военно-морской форме, весь в орденах и золоте, с кортиком на поясе. Видимо, он тоже заинтересовался моим рассказом.
Надо сказать, что я с евпаторийского периода своей жизни влюблен в море, морскую форму, военные корабли. Внимание морского офицера мне льстило. Он тихо спросил:
- Мальчик, где ты живешь? - я показал в направлении дома, - Пригласи меня в гости.
Я чуть не умер от счастья. Когда мы подошли к квартире, капитан (конечно, это был настоящий капитан, кто же еще?) попросил позвать отца. Я выполнил просьбу и стал радостно рассказывать присутствующим, какого гостя привел. Отец вернулся бледный, протрезвевший и тихо сказал: «Посиди с нами, сынок». Я каким-то чутьем понял, что не надо спрашивать, куда делся капитан, почему не остался с нами.
А однажды чутье подвело меня. Я совершенно не испугался, когда по возвращении из школы, застал отца дома в неурочное время за странным занятием. Он доставал из шкафа книги и выдирал из них титульные листы. Я подумал, что библиотека приводится в порядок, ликвидируются страницы с библиотечными печатями, у нас много было таких, осевших дома в военное время. Многие книги вообще не имели обложек, начала и конца. Бывало, читаешь, не зная ни автора, ни названия, а на самом интересном месте вдруг не оказывалось нескольких страниц. Однако все стало понятно, когда я в очередной раз взялся перечитывать свою любимую книгу о знаменитом борце Иване Поддубном. В этой книге не доставало титульной страницы, которой я особенно гордился, потому что там находился многословный дарственный автограф автора, адресованный моему отцу. Отец помогал некоторым писателям, редактируя их книги, и поэтому многие из них содержали благодарные посвящения. Написал эту книгу Я.П.Гринвальд, Его перу принадлежит также книга об известном артисте и общественном деятеле, руководителе Еврейского антифашистского комитета С.М.Михоэлсе, которая также была в нашей библиотеке и тоже с дарственной надписью.
Начиналась борьба с космополитизмом. Французские булочки переименовали в городские, любимое печенье петефюр - в сдобное, котлеты деваляй - в киевские. Если бы обошлись только этим!
Во время дела врачей в начале 53-го был арестован двоюродный брат Михоэлса известный военный врач М.С.Вовси, а сам Михоэлс посмертно объявлен участником заговора врачей. Из аппарата ЦК поступило указание изъять из библиотек все книги с упоминанием о Михоэлсе.
Отец в это время уже много болел и его лечащий врач, помню фамилию - Сошина, очень боялась за себя, так как в свое время училась у Вовси и ее уже допрашивали по делу врачей. Я хорошо помню, как она плакала и просила у отца совета, как ей себя вести.
Эти детские впечатления, конечно, осмыслены много позже. Сейчас, когда о времени правления Сталина говорят как о времени тотального страха, не могу с этим согласиться. Например, имена Троцкий, Бухарин мне известны с 5-6 -летнего возраста. Мама, рассказывая о своей молодости (я был благодарным слушателем), говорила об этих деятелях всегда с уважением. Она с восторгом вспоминала митинги с участием Троцкого, его ораторское искусство, его авторитет среди солдат. Много рассказывала о Луначарском, с которым была хорошо знакома через жену ее старшего брата - личного секретаря Анатолия Васильевича. Ее старший брат Михаил Яковлевич Глебов, вообще, был в ее глазах моральным авторитетом и, несмотря на то, что был расстрелян в 1938-м, рассказы о нем я слышал с детства. И об арестах мама рассказывала … Но почему-то не ощущалось, что это может коснуться нашей семьи.
Вдруг все затихло и, откуда-то из-за угла, показалась вереница людей. Это члены правительства шли на трибуну мавзолея. Чуть впереди шел Сталин. С характерным акцентом негромко он здоровался, повторяя: «Здравствуйте, товарищи!». В полной тишине, как это бывает перед ожиданием команды к началу парада, голос звучал отчетливо, усугубляя торжественность момента. Иосиф Виссарионович прошел, едва не коснувшись меня, и я опешил: он был совсем невысок, особенно на фоне, идущего за ним, маршала в фуражке. Но, что поразило меня окончательно - его лицо было темно-желтым, испещренным ямками, следами оспы. Разительное несоответствие его облика собственным портретам, заполнявшим площадь, вызвало во мне ощущение, будто я прикоснулся к чему-то недозволенному, секретному. Тайны мне доверять нельзя, я болтун. Ни парад, ни демонстрация меня больше не интересовали, скорей во двор: ведь никто из ребят не знает какой ОН на самом деле. Под вечер, отказавшись от ужина, помчался гулять. По мере наполнения двора детьми, отвалившимися от праздничных столов, я вновь и вновь открывал им глаза на действительность, пока ко мне не подошел, возвращавшийся с парада, офицер в парадной военно-морской форме, весь в орденах и золоте, с кортиком на поясе. Видимо, он тоже заинтересовался моим рассказом.
Надо сказать, что я с евпаторийского периода своей жизни влюблен в море, морскую форму, военные корабли. Внимание морского офицера мне льстило. Он тихо спросил:
- Мальчик, где ты живешь? - я показал в направлении дома, - Пригласи меня в гости.
Я чуть не умер от счастья. Когда мы подошли к квартире, капитан (конечно, это был настоящий капитан, кто же еще?) попросил позвать отца. Я выполнил просьбу и стал радостно рассказывать присутствующим, какого гостя привел. Отец вернулся бледный, протрезвевший и тихо сказал: «Посиди с нами, сынок». Я каким-то чутьем понял, что не надо спрашивать, куда делся капитан, почему не остался с нами.
А однажды чутье подвело меня. Я совершенно не испугался, когда по возвращении из школы, застал отца дома в неурочное время за странным занятием. Он доставал из шкафа книги и выдирал из них титульные листы. Я подумал, что библиотека приводится в порядок, ликвидируются страницы с библиотечными печатями, у нас много было таких, осевших дома в военное время. Многие книги вообще не имели обложек, начала и конца. Бывало, читаешь, не зная ни автора, ни названия, а на самом интересном месте вдруг не оказывалось нескольких страниц. Однако все стало понятно, когда я в очередной раз взялся перечитывать свою любимую книгу о знаменитом борце Иване Поддубном. В этой книге не доставало титульной страницы, которой я особенно гордился, потому что там находился многословный дарственный автограф автора, адресованный моему отцу. Отец помогал некоторым писателям, редактируя их книги, и поэтому многие из них содержали благодарные посвящения. Написал эту книгу Я.П.Гринвальд, Его перу принадлежит также книга об известном артисте и общественном деятеле, руководителе Еврейского антифашистского комитета С.М.Михоэлсе, которая также была в нашей библиотеке и тоже с дарственной надписью.
Начиналась борьба с космополитизмом. Французские булочки переименовали в городские, любимое печенье петефюр - в сдобное, котлеты деваляй - в киевские. Если бы обошлись только этим!
Во время дела врачей в начале 53-го был арестован двоюродный брат Михоэлса известный военный врач М.С.Вовси, а сам Михоэлс посмертно объявлен участником заговора врачей. Из аппарата ЦК поступило указание изъять из библиотек все книги с упоминанием о Михоэлсе.
Отец в это время уже много болел и его лечащий врач, помню фамилию - Сошина, очень боялась за себя, так как в свое время училась у Вовси и ее уже допрашивали по делу врачей. Я хорошо помню, как она плакала и просила у отца совета, как ей себя вести.
Эти детские впечатления, конечно, осмыслены много позже. Сейчас, когда о времени правления Сталина говорят как о времени тотального страха, не могу с этим согласиться. Например, имена Троцкий, Бухарин мне известны с 5-6 -летнего возраста. Мама, рассказывая о своей молодости (я был благодарным слушателем), говорила об этих деятелях всегда с уважением. Она с восторгом вспоминала митинги с участием Троцкого, его ораторское искусство, его авторитет среди солдат. Много рассказывала о Луначарском, с которым была хорошо знакома через жену ее старшего брата - личного секретаря Анатолия Васильевича. Ее старший брат Михаил Яковлевич Глебов, вообще, был в ее глазах моральным авторитетом и, несмотря на то, что был расстрелян в 1938-м, рассказы о нем я слышал с детства. И об арестах мама рассказывала … Но почему-то не ощущалось, что это может коснуться нашей семьи.