про мой новый пропеллер
Я лежу в больнице. Изобретатель этого волшебного слова, так ловко совмещающего боль с французским курортом, явно ни разу не лёживал сам в этом месте. Здесь Ниццу напоминают только смелые труселя российских мужчин, выгуливающих себя по коридорам, но Ницца на такое отождествление наверняка обиделась бы.
У меня нашли две зловредные миндалины, распространяющие по телу повышенную температуру и, что самое неприятное, слухи, а также плохо работающую модель носа. "Такая модель не будет летать, - сказали мне, - нужно менять пропеллер."
"Ладно, давайте менять," - ответила я, и сдалась с потрохами этим чудо-авиаторам.
Операция прошла удачно, удалили только то, что предполагалось, новый агрегат встал как родной.
Теперь я расхаживаю по больнице, гордо задрав свой пропеллер: он красный, обильно смазанный, в ёщё нераспечатанной гипсовой упаковке, красота сумасшедшая. Из него, правда, регулярно подтекает масло, но видимо, в этой модели предусмотрено.
Миндалины ныне покоятся с миром на кладбище частей тела в Израиле (если, конечно, эта курва сестра-хозяйка сдержала обещание).
Миссия, которую я здесь выполняю, сложна и коварна - не чихнуть. Чихнуть при этом хочется везде и всегда: когда поднимаю левую руку, когда засматриваюсь на творчество Саврасова на стенах коридора, когда жую пюре и даже когда получаю в многострадальную задницу очередной залп антибиотиков.
Чихнуть хочется страшно - но очень страшно. Пропеллер может не выдержать такой турбулентности. А я не могу этого позволить.
Поэтому терплю изо всех сил.
Наше ЛОР-отделение удивляет своей тишиной: главврач по фамилии Носуля ведёт свои королевские дела издалека и обычным поданным на глаза на показывается.
С медсестрами всё строго: чтобы показать, что ты им как пациент не безразличен, они делают укол очень нежно и с придыханием потом держат ватку. Но если только они хотят дать понять, что их конь на тебе и валяться бы не стал - колят наотмашь, протыкая будто грешников дьявол. Насквозь. Создавая кокетливые шпажки из меня, простыни и кроватной пружины.
К этому привыкнуть трудно, но можно. "Надо больше улыбаться" - решила я, только вот с улыбкой сейчас дела обстоят не очень, под пропеллером и набрякшими щеками она, бедная, совсем не видна.
Здесь вообще держи ухо востро: не успел отреагировать яростным кивком на призыв к завтраку: всё, твой омлет уже погибает от смертоносных укусов бабули из 236-й палаты.
Шиповник - спаситель моего тоскующего без почивших подружек горла - претерпевает массу трудностей, чтобы воодушевить собой пациентов: его подло маскируют под какао. То есть наливают в гигантский чан с надписью "Какао", а какао тут никому не интересно. Я разгадала эту тайну старого шкафа, и теперь мы с шиповником неразлучны.
Здесь все уже мне как братья. Например, Юрик, ему тоже удалили миндалины и он похож на выбросившегося на берег кита. Юрик очень молчалив. Когда мы сталкиваемся в коридоре, его наполненные грустью глаза как бы вопрошают: "Когда уже наконец я снова смогу есть вдоволь рыбы и резвиться в воде с другими китами?". И я твёрдо киваю ему, мол, скоро, Юрик, скоро, ты потерпи. Юрик благодарно виляет труселями и шлёпает дальше.
Или вот Вика - замечательная юристша, любит Лондон и красную помаду. Вика ненароком смахнула в метро прыщик со своего носа - и получила воспаление фурункула на добрую половину лица. Урок всем - не катайте прыщики в метро, пусть добираются своим ходом. Вика хорошая, мы с ней вечерами ведём на диванчике задушевные беседы про московские бары, про молодёжь и выставки, про Бирюлёво и государство, и знаете - в тумане этих бесед я даже немного хмелею. Это приятно, и очень утешает.
Скоро меня обещают выпустить. Что буду делать на воле - непонятно. Кажется, что совсем разучилась вести обычную московскую жизнь. Но пропеллеру нужно летать, так что буду учиться заново)