(no subject)
Двадцать восьмого декабря две тысячи седьмого года я написал замечательную историю про время, пространство и пальцы.
Я приложил к той истории чудесную фотографию, в доказательство, что я не вру, и что вся та история -- истина, от самого её начала.
Фотографию так много для меня значащую, что она рвёт мне душу и ныне, и ныне, августы спустя, ныне, сердце моё, ныне, сжимается при виде этого отпечатка, сжимается при виде этого отпечатка действительности, сжимается и застывает как бы сжатым, боясь выпустить этот образ, и ныне, августы спустя, боится пойти дальше, моё сердце.
Это была чудесная история, волшебная история, замечательная история.
Но в конце, там, в конце той истории, чудесной истории, после фотографии, приложив фотографию, сразу после неё я дописал -- это был как бы постскриптум, последние слова в том году -- я дописал, что две тысячи седьмой год это был лучший, лучший год моей жизни.
О Господи!
Как материально слово!
Какая магия в слове!
Какая власть у слова, о Господи!
И две тысячи седьмой действительно стал лучшим годом той моей жизни. И дальше мало что, редко что, изредка что могло уже с ним сравниться. Лишь редкие, действительно волшебные вещи в моей последующей жизни прорывались сквозь последующую пелену, просвечивали сквозь тень того две тысячи седьмого... до вот этого самого момента, когда я сижу ныне на стуле и нажимаю на кнопки своей клавиатуры.
Теперь же, отныне, чтобы исправить всё, чтобы всё изменить, я хочу сказать, что я был тогда, конечно же, бесконечно прав.
Две тысячи седьмой год действительно был лучшим годом той моей жизни.
Но моей ПРОШЛОЙ жизни, Господи!
Это был лучший год моей чудесной, волшебной, замечательной ПРОШЛОЙ жизни.
С этого же самого момента у меня началась новая, совсем новая жизнь, совершенно, абсолютно новая.
И теперь, в этой новой, в этой чудесной, волшебной, замечательной и новой жизни, каждый, КАЖДЫЙ год будет лучшим.
И это правда круто. :)
Я приложил к той истории чудесную фотографию, в доказательство, что я не вру, и что вся та история -- истина, от самого её начала.
Фотографию так много для меня значащую, что она рвёт мне душу и ныне, и ныне, августы спустя, ныне, сердце моё, ныне, сжимается при виде этого отпечатка, сжимается при виде этого отпечатка действительности, сжимается и застывает как бы сжатым, боясь выпустить этот образ, и ныне, августы спустя, боится пойти дальше, моё сердце.
Это была чудесная история, волшебная история, замечательная история.
Но в конце, там, в конце той истории, чудесной истории, после фотографии, приложив фотографию, сразу после неё я дописал -- это был как бы постскриптум, последние слова в том году -- я дописал, что две тысячи седьмой год это был лучший, лучший год моей жизни.
О Господи!
Как материально слово!
Какая магия в слове!
Какая власть у слова, о Господи!
И две тысячи седьмой действительно стал лучшим годом той моей жизни. И дальше мало что, редко что, изредка что могло уже с ним сравниться. Лишь редкие, действительно волшебные вещи в моей последующей жизни прорывались сквозь последующую пелену, просвечивали сквозь тень того две тысячи седьмого... до вот этого самого момента, когда я сижу ныне на стуле и нажимаю на кнопки своей клавиатуры.
Теперь же, отныне, чтобы исправить всё, чтобы всё изменить, я хочу сказать, что я был тогда, конечно же, бесконечно прав.
Две тысячи седьмой год действительно был лучшим годом той моей жизни.
Но моей ПРОШЛОЙ жизни, Господи!
Это был лучший год моей чудесной, волшебной, замечательной ПРОШЛОЙ жизни.
С этого же самого момента у меня началась новая, совсем новая жизнь, совершенно, абсолютно новая.
И теперь, в этой новой, в этой чудесной, волшебной, замечательной и новой жизни, каждый, КАЖДЫЙ год будет лучшим.
И это правда круто. :)