часть первая вместо названия
вместо названия была бы табличка с номером дома 2 или 4. что-то чётное.
улица не солнечная и не генерала такого-то, и не географически приморская.
что-то совсем простое как горшок с фиалками.
что-то,что есть в любом городе мира. всё равно даже, на каком языке.
на второй странице в верхнем правом углу я бы ничего не написала, запутавшись в желаниях и отбросив идею эпиграфа. "всё,что отложено на потом - отложено навсегда", этот закон оставил бы книгу без приметных трёх строчек в самом её начале.
а дальше не пришлось бы думать ни о чём целых триста пятьдесят две страницы.
сначала появляется Имя.
за ним голос, который отрешённо подсказывает фармацевту, что рецепт - да, есть. а дышать - нет. так что, будьте добры... нет, не астма, к чему такая драма... простуда с осложнением. как вчерашняя любовь. фармацевт - невесёлая женщина средних (может быть, сорока девяти ?) лет, поджав тонкие губы, похожие на росчерк пера, молча поставила бы перед ним три похожих коробки с красивыми названиями.
человек взял бы первую попавшуюся, дождался своей кредитки и вышел из салатовой прохлады аптечного пункта в город. прямо на ступеньки любого большого города.
и на нижней ступеньке городского крыльца начался бы характер, который легко читается когда человеку, готовому к самоубийству, мешают побыть наедине с собой.
в другой истории другой человек мог бы просить оставить его в покое, мог бы изворачиваться и врать, что ждёт кого-то, кто опаздывает, или что-то в этом духе. человек из моей книги смотрит на мир сквозь помехи своих мыслей с любопытством, какое дети склонны проявлять к деталям мира вроде пивных крышек,втоптанных в землю у скамейки в парке.
у нижней ступеньки в моей книге человека поджидала бы всегда-грустная-она.
она шла мимо, увидела его машину на обочине, решила,что у него снова был приступ, раз он у аптеки и так далее, - она всегда, всегда долго, честно и встревоженно пересказывала все пункты, по которым шагала цепочка её логических размышлений.
раньше у него успевал остыть кофе прежде,чем она заканчивала объяснять, почему выбрала для него именно этот сорт, с чем связано название на милой упаковке (правда же, красивая?) и почему латынь навсегда останется её любимым способом не говорить всей правды, подразумевая, что образованный человек сообразит какие дали открываются в густо сложенной непроизносимой фразе.
если бы когда-то ему подсказали,ч т о именно он должен любить в этой женщине, - он бы любил. но самостоятельно справиться с мучительным поиском человеку из моей книги не удалось. поэтому два месяца назад он помог ей погладить свежие рубашки и аккуратно уложить их в чемодан вместе с планшетом, проводами и несессером.
пока она плакала, сидя на краю их большой красивой постели, он гладил её по спине и молча ждал, когда она попросит его поскорее убраться из её жизни. но подсказки не последовало и на сей раз, и он просто поцеловал её в макушку, пахнущую утренними сырниками с ванилином, и вышел, нарушив неписанный ритуал расставания.
чемодан радовал своей неожиданной лёгкостью.
впервые за прошедшие два года ему было легко, - невесомость, в которую попадаешь, избавившись от необходимости что-то выбирать. выбираешь ничего, - и этот выбор впоследствии оказывается самым удачным.
теперь она искала в его поведении признаки раскаяния. не находила и обижалась.
из её пакета с продуктами нелепо торчали свежие пахнущие теплицей стебли зелёного лука. он остро чувствовал запах лука и не мог сосредоточиться на её вопросах. она хорошая, - добрая, милая, бывает глупа, когда это необходимо, и скроена ладно, и сделана надолго, это видно... но чего-то в ней не нашлось. его угла. как в красивом отеле на берегу океана. побудешь немного, - и в родные стены с пятнышком вина за батреей на кухне. пять звёзд, три звезды, - не имеет значения. ты пришёл сюда насладиться отпущенным временем лёгкого праздника, и уходя сдаёшь ключ на ресепшене.
пока они кружили по городу в машине с опущенными стёклами, она с надеждой говорила ему о сломавшейся стиральной машине, о Зиминых, которые "тоже развелись", и дело в суде (кто бы мог подумать, что Димка такая скотина!) едва не закончилось мордобоем, что у старшей дочери появился мальчик, и её комната пустует, а у младшей из кармана выпала пачка сигарет. и всё не так с тех пор, как он ушёл.
здесь машина притёрлась к высокому бордюру напротив её дома, и бывший сосед, вынося по старинке мусор в контейнер за домом, приветливо махнул ему рукой. этот жест был приятен ей и безразличен ему.
женщины находят приметы всюду, где они им нужны и это не позволяет им быстро и легко проститься.
человек из моей книги не был скотиной. как его знакомый Димка Зимин. он просто очень хотел выехать из города пораньше, чтобы до заката успеть на глиняный рыжий берег озера. он не спросил её, зачем она покупала лук на другом конце города и как с её зрением (операции на глаза она боялась больше, чем врезаться в столб на тротуаре) она отыскала его машину среди других... всё это не имело значения. он помог ей донести пакет с луком до подъезда, с благодарностью поцеловал в щёку и ушёл. сел в машину, и уехал.
женщина из моей книги не стояла у подъезда, глядя на бампер его машины. не закрывала лицо руками, забыв про пакет с продуктами и не улыбалась жалкой улыбкой несносному соседу, который всех узнавал в лицо и с дотошностью бухгалтера подбирал рассыпавшиеся по ступенькам красивые яблоки... нет. это была бы совсем другая женщина.
эта - поднялась в свою квартиру, сообщила тучному мужчине, лежащему в спальне с большой красивой кроватью о том, что случайно встретила бывшего и, пообещав вкуснейший омлет с зелёным луком, отправилась плакать на кухню. забыв снять плащ, она крошила прекрасные зелёные луковые стебли и думала, как трудно жить с мужчиной, которого не можешь любить. из туалета пахло сигаретным дымом, младшая дочь чистила зубы в ванной и женщина из моей истории решила, что пора плевать на всё и жить своими детьми. глава о том, как изменилась жизнь её дочерей с тех пор, не вошла бы в мою книгу. и я бы сразу рассказала об озере.
если бы в конституциях стран мира появилась глава о праве на самобичевание, и городские органы власти обязались бы выделить бюджетные средства на благоустройство пригодных для это территорий, озеро с рыжим берегом не вошло бы в число таких мест.
здесь была слишком высокая трава, слишком мягкие тени от угловатых, тихих, словно впавших в дремоту, сосен, что заниматься любовью или стареть на этом берегу можно было бы вечно. если бы человеку было отпущено на это достаточно времени.
и ни единый сантиметр этого берега не был бы достаточно хорош для самобичевания.
человек из моей книги был ещё слишком молод, чтобы наслаждаться здесь старостью, и слишком уставшим, чтобы заниматься здесь любовью.
для любви нехватало сил, жажды и женщины. он точно знал, что она где-то есть. что на шее у неё висит кулончик из питерской ювелирки, за который он расплатился когда-то своим первым счастливым заработком в местной газетёнке. он знал, что у этой женщины, которая не вошла в мою книгу, но у неё всё ещё остаются шансы сюда попасть, - у неё до того тонкая кожа, что в летний день, когда на постель падает тёплый припылённый рассеянными облаками свет солнца, можно проследить от аккуратного гладкого лба тонкие голубые линии вен, что тихо тянутся к вискам, оттуда - по острым скулам вниз, через шею к ключицам и, запуташись на груди, струнами спускаются к матовой впадине под рёбрами, и стремятся вниз, увлекая пальцы в тёплое пространство лона. человек из моей книги лёг на берегу, глядя в слепое белое небо и глубоко вздохнул.
ему, выбравшему ничего, с каждым часом становилось всё радостнее дышать.
это новое дыхание, причин которого он никак не мог разгадать, пьянило и каждая клеточка его тела, будто промытая в проточной воде после долгих заболоченных дней, оживала и загоралась каким-то неясным мерцающим светом.
человеку, выбравшему ничего, вдруг стало очевидно, что теперь он волен сделать всё,что ему заблагорассудится. он разделся и спустился к воде. нырял в ледяную глубину тёмной озёрной воды, заставляя лёгкие раздвинуть пределы грудной клетки, и выныривал, с наслаждением вдыхая новый воздух, смешанный с привкусом неведомого, необыкновенного восторга. вода уняла давнюю, уже ставшую привычной мысль о самоубийстве и, вернув его на берег чужим самому себе, внезапно зашлась сердитой рябью. ветер швырнул белую рубашку к дрожащему кусту шиповника, и, выбивая из знойной травы пыль, хлынул дождь. мне нравится, каким красивым может быть человек, осознавший простоту своего обновления, и поэтому я оставила бы его в этой главе насладиться всей яростью, ясностью и счастьем жить, раскинув руки и дав дождю отмыть с себя остатки только что закончившейся прошлой жизни.
здесь началась бы история о том, как женщина с серебряным кулоном из питерской ювелирки стоит у кабинета главного бухгалтера одной чистенькой но безмерно скучной конторы, где она рассчитывает объёмы хлама, умещающегося в кузов стандартной грузовой газели. это был простой монотонный труд, который был призван сделать из неё человека. то, кем она являлась до этого, - не устраивало её родных и близких. она решила стать обыкновенным нормальным человеком и все тяготы этого решения приходилось расхлёбывать пятничным вечером знакомому бармену, который знал её давно и потому с фальшивым равнодушием наблюдал за тем, как она идёт сквозь этот узкий коридор очередного этапа своей жизни к решению, о котором пока даже не догадывается.
пока в других главах человек из моей книги выбирает место, где ему хотелось бы провести ближайшие пару-тройку лет, изучая все мыслимые и немыслимые варианты от бали до заброшенного финнского хутора, пока он удивлял бы своих старых знакомых внезапным увольнением, переездом и сияющими глазами, - словом, всеми признаками психического расстройства, которым так подвержены городские жители его лет, - пока он дурачился бы, резвился и пробовал на вкус все новые ощущения, сошедшие к нему неизвестно за какие такие заслуги, - я бы рассказывала о ней.
я бы рассказывала о ней с упоением. потому, что здесь я бы уже совершенно точно понимала, что истории настоящего человека и вымышленного отличаются так же, как счастье любить от истиной удачи никогда не испытать этого чувства.
и, конечно, я бы уже знала, во что я ввязалась с этой историей и что там дальше произойдёт, - сразу после того, как её в ночь с пятницы на субботу знакомый бармен погрузит на заднее сидение такси и, поддавшись порыву, набьёт-таки морду тому розовощёкому кретину, которому женщина из моей книги по пьяни едва не уступила себя по причине вполне приличной зарплаты, небольшого процента от которой ей раз в месяц гарантированно хватало на текилу в этой милой забегаловке.
жаль, жаль, что мне пора забросить эту историю. по многим причинам, которые, к сожалению, я не могла бы описать ни в одной из глав этой, - поверьте мне на слово, - интересной несуществующей книги. конечно, о любви. всепобеждающей непременно. такой день сегодня, что хотелось бы добавить кому-то неведомому: спасибо за мои мечты, я очень прошу времени. да.
улица не солнечная и не генерала такого-то, и не географически приморская.
что-то совсем простое как горшок с фиалками.
что-то,что есть в любом городе мира. всё равно даже, на каком языке.
на второй странице в верхнем правом углу я бы ничего не написала, запутавшись в желаниях и отбросив идею эпиграфа. "всё,что отложено на потом - отложено навсегда", этот закон оставил бы книгу без приметных трёх строчек в самом её начале.
а дальше не пришлось бы думать ни о чём целых триста пятьдесят две страницы.
сначала появляется Имя.
за ним голос, который отрешённо подсказывает фармацевту, что рецепт - да, есть. а дышать - нет. так что, будьте добры... нет, не астма, к чему такая драма... простуда с осложнением. как вчерашняя любовь. фармацевт - невесёлая женщина средних (может быть, сорока девяти ?) лет, поджав тонкие губы, похожие на росчерк пера, молча поставила бы перед ним три похожих коробки с красивыми названиями.
человек взял бы первую попавшуюся, дождался своей кредитки и вышел из салатовой прохлады аптечного пункта в город. прямо на ступеньки любого большого города.
и на нижней ступеньке городского крыльца начался бы характер, который легко читается когда человеку, готовому к самоубийству, мешают побыть наедине с собой.
в другой истории другой человек мог бы просить оставить его в покое, мог бы изворачиваться и врать, что ждёт кого-то, кто опаздывает, или что-то в этом духе. человек из моей книги смотрит на мир сквозь помехи своих мыслей с любопытством, какое дети склонны проявлять к деталям мира вроде пивных крышек,втоптанных в землю у скамейки в парке.
у нижней ступеньки в моей книге человека поджидала бы всегда-грустная-она.
она шла мимо, увидела его машину на обочине, решила,что у него снова был приступ, раз он у аптеки и так далее, - она всегда, всегда долго, честно и встревоженно пересказывала все пункты, по которым шагала цепочка её логических размышлений.
раньше у него успевал остыть кофе прежде,чем она заканчивала объяснять, почему выбрала для него именно этот сорт, с чем связано название на милой упаковке (правда же, красивая?) и почему латынь навсегда останется её любимым способом не говорить всей правды, подразумевая, что образованный человек сообразит какие дали открываются в густо сложенной непроизносимой фразе.
если бы когда-то ему подсказали,ч т о именно он должен любить в этой женщине, - он бы любил. но самостоятельно справиться с мучительным поиском человеку из моей книги не удалось. поэтому два месяца назад он помог ей погладить свежие рубашки и аккуратно уложить их в чемодан вместе с планшетом, проводами и несессером.
пока она плакала, сидя на краю их большой красивой постели, он гладил её по спине и молча ждал, когда она попросит его поскорее убраться из её жизни. но подсказки не последовало и на сей раз, и он просто поцеловал её в макушку, пахнущую утренними сырниками с ванилином, и вышел, нарушив неписанный ритуал расставания.
чемодан радовал своей неожиданной лёгкостью.
впервые за прошедшие два года ему было легко, - невесомость, в которую попадаешь, избавившись от необходимости что-то выбирать. выбираешь ничего, - и этот выбор впоследствии оказывается самым удачным.
теперь она искала в его поведении признаки раскаяния. не находила и обижалась.
из её пакета с продуктами нелепо торчали свежие пахнущие теплицей стебли зелёного лука. он остро чувствовал запах лука и не мог сосредоточиться на её вопросах. она хорошая, - добрая, милая, бывает глупа, когда это необходимо, и скроена ладно, и сделана надолго, это видно... но чего-то в ней не нашлось. его угла. как в красивом отеле на берегу океана. побудешь немного, - и в родные стены с пятнышком вина за батреей на кухне. пять звёзд, три звезды, - не имеет значения. ты пришёл сюда насладиться отпущенным временем лёгкого праздника, и уходя сдаёшь ключ на ресепшене.
пока они кружили по городу в машине с опущенными стёклами, она с надеждой говорила ему о сломавшейся стиральной машине, о Зиминых, которые "тоже развелись", и дело в суде (кто бы мог подумать, что Димка такая скотина!) едва не закончилось мордобоем, что у старшей дочери появился мальчик, и её комната пустует, а у младшей из кармана выпала пачка сигарет. и всё не так с тех пор, как он ушёл.
здесь машина притёрлась к высокому бордюру напротив её дома, и бывший сосед, вынося по старинке мусор в контейнер за домом, приветливо махнул ему рукой. этот жест был приятен ей и безразличен ему.
женщины находят приметы всюду, где они им нужны и это не позволяет им быстро и легко проститься.
человек из моей книги не был скотиной. как его знакомый Димка Зимин. он просто очень хотел выехать из города пораньше, чтобы до заката успеть на глиняный рыжий берег озера. он не спросил её, зачем она покупала лук на другом конце города и как с её зрением (операции на глаза она боялась больше, чем врезаться в столб на тротуаре) она отыскала его машину среди других... всё это не имело значения. он помог ей донести пакет с луком до подъезда, с благодарностью поцеловал в щёку и ушёл. сел в машину, и уехал.
женщина из моей книги не стояла у подъезда, глядя на бампер его машины. не закрывала лицо руками, забыв про пакет с продуктами и не улыбалась жалкой улыбкой несносному соседу, который всех узнавал в лицо и с дотошностью бухгалтера подбирал рассыпавшиеся по ступенькам красивые яблоки... нет. это была бы совсем другая женщина.
эта - поднялась в свою квартиру, сообщила тучному мужчине, лежащему в спальне с большой красивой кроватью о том, что случайно встретила бывшего и, пообещав вкуснейший омлет с зелёным луком, отправилась плакать на кухню. забыв снять плащ, она крошила прекрасные зелёные луковые стебли и думала, как трудно жить с мужчиной, которого не можешь любить. из туалета пахло сигаретным дымом, младшая дочь чистила зубы в ванной и женщина из моей истории решила, что пора плевать на всё и жить своими детьми. глава о том, как изменилась жизнь её дочерей с тех пор, не вошла бы в мою книгу. и я бы сразу рассказала об озере.
если бы в конституциях стран мира появилась глава о праве на самобичевание, и городские органы власти обязались бы выделить бюджетные средства на благоустройство пригодных для это территорий, озеро с рыжим берегом не вошло бы в число таких мест.
здесь была слишком высокая трава, слишком мягкие тени от угловатых, тихих, словно впавших в дремоту, сосен, что заниматься любовью или стареть на этом берегу можно было бы вечно. если бы человеку было отпущено на это достаточно времени.
и ни единый сантиметр этого берега не был бы достаточно хорош для самобичевания.
человек из моей книги был ещё слишком молод, чтобы наслаждаться здесь старостью, и слишком уставшим, чтобы заниматься здесь любовью.
для любви нехватало сил, жажды и женщины. он точно знал, что она где-то есть. что на шее у неё висит кулончик из питерской ювелирки, за который он расплатился когда-то своим первым счастливым заработком в местной газетёнке. он знал, что у этой женщины, которая не вошла в мою книгу, но у неё всё ещё остаются шансы сюда попасть, - у неё до того тонкая кожа, что в летний день, когда на постель падает тёплый припылённый рассеянными облаками свет солнца, можно проследить от аккуратного гладкого лба тонкие голубые линии вен, что тихо тянутся к вискам, оттуда - по острым скулам вниз, через шею к ключицам и, запуташись на груди, струнами спускаются к матовой впадине под рёбрами, и стремятся вниз, увлекая пальцы в тёплое пространство лона. человек из моей книги лёг на берегу, глядя в слепое белое небо и глубоко вздохнул.
ему, выбравшему ничего, с каждым часом становилось всё радостнее дышать.
это новое дыхание, причин которого он никак не мог разгадать, пьянило и каждая клеточка его тела, будто промытая в проточной воде после долгих заболоченных дней, оживала и загоралась каким-то неясным мерцающим светом.
человеку, выбравшему ничего, вдруг стало очевидно, что теперь он волен сделать всё,что ему заблагорассудится. он разделся и спустился к воде. нырял в ледяную глубину тёмной озёрной воды, заставляя лёгкие раздвинуть пределы грудной клетки, и выныривал, с наслаждением вдыхая новый воздух, смешанный с привкусом неведомого, необыкновенного восторга. вода уняла давнюю, уже ставшую привычной мысль о самоубийстве и, вернув его на берег чужим самому себе, внезапно зашлась сердитой рябью. ветер швырнул белую рубашку к дрожащему кусту шиповника, и, выбивая из знойной травы пыль, хлынул дождь. мне нравится, каким красивым может быть человек, осознавший простоту своего обновления, и поэтому я оставила бы его в этой главе насладиться всей яростью, ясностью и счастьем жить, раскинув руки и дав дождю отмыть с себя остатки только что закончившейся прошлой жизни.
здесь началась бы история о том, как женщина с серебряным кулоном из питерской ювелирки стоит у кабинета главного бухгалтера одной чистенькой но безмерно скучной конторы, где она рассчитывает объёмы хлама, умещающегося в кузов стандартной грузовой газели. это был простой монотонный труд, который был призван сделать из неё человека. то, кем она являлась до этого, - не устраивало её родных и близких. она решила стать обыкновенным нормальным человеком и все тяготы этого решения приходилось расхлёбывать пятничным вечером знакомому бармену, который знал её давно и потому с фальшивым равнодушием наблюдал за тем, как она идёт сквозь этот узкий коридор очередного этапа своей жизни к решению, о котором пока даже не догадывается.
пока в других главах человек из моей книги выбирает место, где ему хотелось бы провести ближайшие пару-тройку лет, изучая все мыслимые и немыслимые варианты от бали до заброшенного финнского хутора, пока он удивлял бы своих старых знакомых внезапным увольнением, переездом и сияющими глазами, - словом, всеми признаками психического расстройства, которым так подвержены городские жители его лет, - пока он дурачился бы, резвился и пробовал на вкус все новые ощущения, сошедшие к нему неизвестно за какие такие заслуги, - я бы рассказывала о ней.
я бы рассказывала о ней с упоением. потому, что здесь я бы уже совершенно точно понимала, что истории настоящего человека и вымышленного отличаются так же, как счастье любить от истиной удачи никогда не испытать этого чувства.
и, конечно, я бы уже знала, во что я ввязалась с этой историей и что там дальше произойдёт, - сразу после того, как её в ночь с пятницы на субботу знакомый бармен погрузит на заднее сидение такси и, поддавшись порыву, набьёт-таки морду тому розовощёкому кретину, которому женщина из моей книги по пьяни едва не уступила себя по причине вполне приличной зарплаты, небольшого процента от которой ей раз в месяц гарантированно хватало на текилу в этой милой забегаловке.
жаль, жаль, что мне пора забросить эту историю. по многим причинам, которые, к сожалению, я не могла бы описать ни в одной из глав этой, - поверьте мне на слово, - интересной несуществующей книги. конечно, о любви. всепобеждающей непременно. такой день сегодня, что хотелось бы добавить кому-то неведомому: спасибо за мои мечты, я очень прошу времени. да.