Прости меня, Боже! или Две йеменские женщины.
Первую историю Дана Бенаи Сери о йеменских женщинах читайте здесь.
День Бар Мицвы был единственным днем нашей жизни, когда нам не приходилось чистить башмаки, потому что мы получали новые башмаки; это был единственный день, когда не нужно было гладить нам одежду, потому что мы получали костюмы как у женихов. Но важнее этого был обряд, делавший нас из детей юношами - обряд дарения часов.
Впрочем, где вы видели таких родителей, у которых было достаточно денег, чтобы купить детям часы? Приходилось объявлять подписку среди друзей семейства и родственников, чтобы купить часы для героя дня. И герой дня, получивший часы, еще до праздника шел на Бухарский рынок, гулял там подолгу, и когда наконец кто-нибудь спрашивал его, который час, с торжеством выбрасывал вперед руку с часами и восклицал: "Вот, посмотрите, который час!" И в этот момент он чувствовал себя первым среди первых.
Нет более великого момента в патриархальном мире. И самым главным обрядом был обряд субботнего чтения Торы в синагоге.
Тот, кто не видел, как празднующий Бар Мицву читает Тору, не видел в своей жизни радости.
Когда он входил в синагогу, надевали на него особенный талит, сотканный из серебряных и золотых нитей и хранившийся здесь, вместе с книгами. И садился он в небольшое кресло, трон пророка Элиягу, и ждал, что придет его час читать Тору. И когда приходило время для чтения Торы, поднимались молящиеся, и старейшина синагоги от имени всех просил его прочесть отрывок из Торы.
Вы понимаете, что происходит?
Старейшина синагоги просит у тринадцатилетнего юноши разрешения приступить к чтению Торы.
А если бы юноша ответил: "Я не даю разрешения" ?
Прекратилась бы молитва, пока он не согласился бы подняться к Торе?
И как только вставал юноша, празднующий Бар Мицву, чтобы подняться к Торе, вздрагивала земля под синагогой. У окна женской половины и у других окон, окружающих синагогу, ждали люди с подносами, полными угощения, приготовленного женщинами во славу праздника. Они не только ждали, они забрасывали его этим угощением, так что пол становился медовым, и мы, дети, бросались на пол и почти лизали пол языком. Только несчастный виновник торжества не мог принять участия в трапезе. Он пытался собрать немного новым башмаком, наступить на лакомства и сказать себе: "Хоть это мне останется!" Но мы, дети, и этого ему не оставляли - во время молитвы мы щекотали его сзади, чтобы он поджимал ноги, и даже спрятанное мы у него отнимали. Так что после молитвы ему только и оставалось, что обсасывать сладкую подметку.
И я, как другие, ждал дня, когда я буду королем района. Но только за четыре месяца до Бар Мицвы арабский снайпер застрелил моего отца, и со смертью отца начался для нас траурный год. А траур в восточном мире касается всего. Весь год нам запрещалось чистить обувь - только проходить по ней щеткой, весь год нельзя было гладить одежду - только стирать, весь год нам не позволяли играть с записными клоунами, чтобы они не рассказали что-нибудь смешное и не рассмешили нас.
Поэтому когда подошло время Бар Мицвы, я оказался королем, свергнутым с трона. Никто не купил подарков, которые могли бы меня порадовать. Мне только позволили начистить ботинки и в ту субботу мне позволили только погладить одежду. Никому и в голову не пришло подарить мне часы, потому что никому не пришло бы в голову порадовать меня.
Когда я должен был читать из Торы, молящиеся не ждали меня, а когда я искал глазами трон Элиягу у восточной стены, чтобы сесть на него, мне намекнули, что лучше занять пустующее место отца - там я и ждал своего времени подняться к Торе. Никто не встал, чтобы пропеть молитву, и старейшина не просил моего разрешения читать Тору. Только представитель общины сказал: "Дан, сын Йосефа, поднимется, чтобы прочесть из Торы". И когда я поднялся к Торе, земля не вздрогнула подо мной, ни одной конфеты не бросили в меня ни из одного окна, чтобы порадовать меня в день моего праздника, ни одного-единственного печенья.
Плачущим голосом я начал читать.
И вот, в самое время чтения, из женской половины раздался вопль. Старая женщина по имени Надра Там закричала: "Прости меня, Боже!" - и вошла в синагогу. И несмотря на то, что она вошла на мужскую половину во время чтения Торы, несмотря на страшный грех, никто ее не остановил.
Она подошла ко мне, сунула руку в карман и вынула оттуда что было - кусочки прозрачного сахара, йеменского сахара. Она бросила их мне на голову и сказала: "Не плачь, сынок! На свадьбе ты еще сможешь посмеяться и порадоваться".
С тех пор я не забывал поступок этот старухи и каждый раз, когда встречал ее - а жила она тут, напротив - говорил: "О, Надра! Клянусь, что когда придет мне время жениться, ты первая узнаешь эту новость. И ты, вместе с моей матерью, будешь стоять у хупы, чтобы ты видела - сбылось твое благословение, и я радуюсь и смеюсь".
Она отвечала всегда: "Пусть так и будет, сынок!"
Когда пришло время свадьбы, она была первой, узнавшей об этом. Я сказал ей: "О, Надра! В такой-то месяц по еврейскому календарю, в такой-то день я приду за тобой, чтобы повести на свою свадьбу. Ты будешь стоять под хупой рядом с матерью, потому что твое пророчество сбылось - я счастлив и рад".
Она ответила мне, на этот раз очень усталым голосом: "Пусть так и будет, сынок!"
За два дня до свадьбы она вышла из дома, вот здесь, напротив, и сказала своей соседке: "Саламе, посторожи комнату, я пойду, помогу маме принести с рынка корзины".
Посмотрела на нее Саламе и ответила:
- Что ты, Надра! Маме? Твоя мама умерла сорок лет назад. О чем ты говоришь?
- Как умерла? Ты не видишь, вот она стоит, у нее тяжелые корзины. Разве можно позволить старой женщине нести их в одиночку? Но прежде я должна умыться, я еще не умывалась с утра.
С этими словами она пошла к водопроводному крану, но не успев до него дойти, упала и умерла.
И вот, через два дня я стоял под хупой и плакал во второй раз.
В этот раз - о старой женщине, которая так хотела видеть меня счастливым именно в этот день.
Из-за нее мне пришлось заплакать вторично.
Имя Надры Там никому не известно, оно записано только здесь, на памятной табличке в синагоге.
Но молитвами таких женщин держится мир.