5. Антон Франческо Дони, друг человечества
5. Антон Франческо Дони, друг человечества
Спартанцы не смотрят ни комедий, ни трагедий, чтобы не услышать чего-либо, будь то сказанного в шутку или всерьез, что шло бы вразрез с их законами.
Спартанцы казнили человека только за то, что, нося рубище, он украсил его цветной полосой.
Плутарх
(Предыдущие серии:
Бручиоли: https://wyradhe.livejournal.com/538589.html
де Гевара: https://wyradhe.livejournal.com/539040.html
Бонифачио: https://wyradhe.livejournal.com/539837.html
Альбергати: https://wyradhe.livejournal.com/540728.html
вне очереди - Кабе: https://wyradhe.livejournal.com/545254.html
вне очереди - Д-Толстоевский: https://wyradhe.livejournal.com/96468.html ; там, кстати, упоминается этим автором и Кабе)
Антон Франческо Дони (1513 - 1574, https://it.wikipedia.org/wiki/Anton_Francesco_Doni ), по словам автора очерка о нем, не относится к числу «титанов Ренессанса». Тем не менее он был крупным двигателем культуры второго ряда: побывал монахом и юристом, отверг все это, стал печатником и издателем (во Флоренции, потом в Венеции), был секретарем Флорентийской академии, президентом литературной ассоциации в Венеции, издал множество книг, чужих и своих. Идеи свои он выразил в разных сочинениях, особенно в «Мирах» (1-я часть в 1552, 2-я - 1553, обе вместе вторым изданием - 1562, переиздавались и потом, причем массово - за полвека еще 7 изданий по-итальянски, 4 по-французски); раскупались они очень быстро, то есть были весьма популярны, причем не только в самом городе Венеция, но и в округах республики, и в Италии, и, как видим, даже во Франции. Всего сочинения Дони в 1543-1611 переиздавались более 100 раз. «Миры» при этом после 1606 не переиздавали вовсе - контрреформация ужесточила требования к изданиям, и уже в посмертном издании 1597 г. издатель, страха ради инквизицка, заменил задним числом лозунг обобществления жен (с которым выступал Дони в «Мирах» при жизни) на лозунг парного брака.
Обличительная часть писаний Дони - анекдот номер 16. Это так нудно и ярко, что я вместо набора просто отсканировал пересказ с цитатами из книги Л.С. Чиколини - благоволите видеть:
(Вообще все эти гневные ламентации на тему о том, что вот у одних в три горла не влезает, а другие с голоду пухнут, а те-то за их счет... - настолько часто идут в пакете с разнообразной мерзопакостью, что я лично для себя давно решил: как только друг угнетенного и страдающего люда начинает такие ламентации, более не воспринимать его вовсе. Потеря будет небольшая: в 90+ случаях за этими ламентациями действительно пойдет какая-нибудь пакость, а в оставшихся-то случаях друг народа действительно окажется вполне нормальным человеком и ничего плохого не скажет, а скажет что-то дельное - но всем этим дельным можно гораздо проще и обильнее окормиться от других людей, не прибегающих к инвективам по поводу того, что одни в три горла жрут, а другие с голоду помирают. Похоже, что настоящим друзьям людей в норме просто не придет в голову приплетать к своим речам то, что кто-то де богат на фоне нищеты - им просто нет до этого дела, есть на этом фоне богачи или нет. Им есть дело просто до того, что вот как это так - ни в чем не повинные соотечественники посреди общего достатка помирают с голоду или от непосильного труда без всякого вспомоществования, это непорядок и безобразие для уважающего себя общества; а ест ли на этом фоне вдобавок кто-то на золоте или нет, не имеет тут никакого значения, если ест - то указанное безобразие от самого по себе этого факта не делается хуже, если нет - не делается лучше. Так что если кто-то уперся именно в этот контраст и возвышает голос именно о нем - не о том, что как это у нас те и эти люди в нищете подыхают, а о том, что как это одни вот подыхают, а другие и т.д. - то это скверный знак, побуждающий подозревать, что отнюдь не состраданиям к бедствием бедных данный оратор руководится, а ненавистью к богатым. И обычно эти подозрения подтверждаются с лихвой, так что безопаснее ставить блок и отключать звук сразу, как только доходит вот до этого «одни с го... а другие в три го...»).
Если кратко, то, согласно Дони, богачи - все равно что грабители, так как живут за счет труда других, потребляют, не трудясь, и когда что-то покупают, то расплачиваются не своим трудом, а трудом других. Торговцы и иные посредники, по Дони - жулики и злодеи (по той же причине). Власти живут за счет населения и тиранствуют. Азартные игры, пиры, балы, выезды, роскошные одежды, маскарады, траты на женщин - все это пустые и вредные занятия. Семейные отношения таком обществе плохи уже тем, что зависят от денег: люди женятся ради приданого и т.д. Законы излишне усложненны и путаны; истинный закон - закон божественной мудрости - прост, краток и ясен без особого изучения; когда-то люди и жили по такому закону, но с тех пор его усложнили, чтобы покрыть и закрепить законами господство одних над другими (что извращает истинный закон); потому-то в мире воцарился хаос законов и плохое их выполнение, и возникли юристы, прокуроры, нотариусы и адвокаты, которые занимаются только болтовней.
Правильное устройство общества таково - «чтобы каждый ел свой хлеб в поте лица и приносил пользу другому человеку, а тот в свою очередь, приносил бы пользу ему», чтобы каждый трудился и жил своим трудом. Правильное государство - большая страна, разделенная на провинции, каждая из которых имеет по одному городу. Частной собственности, торговли и денег нет. Личная собственность имеется, но не включает даже жилища и большей части утвари: «ни у кого не было ничего своего, кроме того, что он имел на плечах, да кровати для сна в доме». Все остальное - утварь, жилище, инвентарь, сырье - в личном пользовании, выделяется обществом по уравнительной норме. Благодаря этому все счастливы - нет завещаний, забот владения имуществом, приданых, тяжб, ссор, «отцу не надо бояться, что сын промотает добро и умрет с голоду» (это тем более верно, что в обществе по Дони никто не знает своих отцов и детей, семей там нет - см. ниже). «Какое приданое и какие тяжбы?! Из-за чего они могли бы ссориться? Ведь все было общим».
Учреждено двести официальных профессий горожан; каждый обязан заниматься одной из них, и только одной (заниматься более чем одной профессией запрещено, заниматься делом, не внесенным в список официальных двухсот, запрещено). «Было там двести ремесел, и каждый не знал никакого иного занятия, кроме своего ремесла». Люди одной профессии живут на одной улице, в каждом городе, таким образом, по сто улиц, на каждой стороне каждой улицы живут носители определенной профессии. Например, на одной улице по одной стороне живут все аптекари, а на другой стороне - все врачи (с шаговой доступностью у Дони выходит очень нехорошо). Крестьяне тоже строго расписаны по основным специализациям. Виноградари «не занимаются ничем иным, кроме виноградников». Поэзия (и т.д.) рассматривается как форма досуга, в число профессий она не входит. Поэт обязан иметь какой-то профессиональный труд - охотиться, делать сети, возить телеги.
Праздность запрещается, труд принудителен. «Кто не работает, тот да не ест».Не желающего трудиться или лентяя, не выполняющего норму, не допускают в общественные едальни, а так как никакого иного способа прокормления в стране нет, то праздные должны либо обратиться к работе, либо умереть с голоду. «Лентяй долго не выдержал бы, ибо приказывали не давать ему есть, если он не выполнил своей работы». Каким-то образом, стало быть, осуществляется контроль над выработкой и установление ее норм. Труд считается наслаждением, и ежедневно за два часа до ночи устраивается общее городское празднество в честь труда в городском храме. Там же каждое утро все должны присутствовать на церемонии перед началом работы. Эти утренняя и вечерняя церемонии заключаются в прослушивании возвышенной музыки. Каждый седьмой день недели выходной, и часть его тоже проводят в праздновании в этом храме; оно заключается в торжественном прослушивании проповедей под музыку.
Все произведенное горожанами сдается на склады или отдается по заявкам другим горожанам; с крестьянами неясно - похоже, что часть своей продукции, необходимую им для прокормления, они и оставляют себе, а все произведенное ими сверх этой необходимости сдают в город на склады. Все нужное людям они получают бесплатно по обоснованным заявкам (см. ниже).
Престарелые, не способные работать по старости (но при этом не тяжелобольные - для тех имеется принудительная эвтаназия), содержатся на общественный счет в специальных домах престарелых.
Как и многие другие авторы, а также ряд реальных общин анабаптистов, Дони вводит дополнительный инструмент перераспределения: взаимопомощь по заявке. Каждый оказывает другому такую помощь и услугу, какую хотел бы получать от других сам. Речь идет, разумеется, не о всех просьбах-заявках, а об обоснованных, уместных с точки зрения общего духа установлений страны - то есть без перебора и попыток получить излишнее и ездить на чужом горбу. Вопрос о том, когда же считать просьбу о помощи недоброкачественно-излишней и не подлежащей, тем самым, выполнению, решался (и в таких проектах, и на практике анабаптистов) выносом дела в случае конфликта на рассмотрение общинных старшин; те и решали «по правосознанию», кто тут прав - тот, кто просил, или тот, кто отказал в просьбе. Несомненно, такой механизм подразумевался и у Дони.
Потребление ограничено: люди должны довольствоваться малым, избегать излишеств и жить более духовной жизнью, ибо только она дает счастье. Потребление также полностью уравнено: «там не было ни одного человека, который был бы богаче остальных. Все ели и одевались одинаково», и даже порции в едальнях (а больше есть нигде нельзя) одинаковы: «каждому давали столько пищи, сколько другому». Вся продукция стандартизована на соответствующем уровне. Одежда одноцветная, грубая и простая; каждой возрастной категории присвоен строго один из пяти цветов, другие цвета в одежде запрещены вообще. Питание осуществляется только в общественных столовых, занимающих две или три улицы. Все население учтено, все рты распределены по соответствующему количеству столовых (но не приписаны к той или иной: когда одна столовая заполняется, остальные идут в следующую, и так далее). «Что готовили в одной, то и в другой; давали столько же еды, сколько и в другой». Порции на одного едока одинаковы и скромны. В столовых запрещены выпивка, пиры, застолья, игры, общение для развлечения, вообще развлечения; они предназначены «только для питания человека и ни для чего иного». Излишества в еде запрещены; дозволено от полудюжины до дюжины стандартных блюд. Соответственно, нет ни «постыдного пьянства», ни «пяти- или шестичасового обжорства за столом». Дома принимать пищу запрещено (что разом упраздняет и пирушки с застольем дома).
Деньги и всякая торговля запрещены (как между горожанами, так и между крестьянами и между крестьянами и городжнами). Все необходимое люди получают бесплатно либо на складах, куда сдают продукцию производители этого необходимого, либо, чаще, у самих производителей . Так, износив одежду, люди приходят к ткачам и говорят: «Это изношенное полотно, дай мне новое». «Если человеку нужны были чулки, он шел к чулочнику и получал их. И так было со всеми предметами обихода». Заболевший шел на улицу врачей или вызывал из, при надобности, на дом. Дрова же брали со складов-штабелей. А вот лица, ведавшие приготовлением пищи в едальнях, получали часть нужного для этого прямо от производителей (например, мясо - от мясников), а часть - на промежуточных складах (дрова - из штабелей, вино - из погребов). Естественно, подразумевается, что все это получение шло по некоторым ограниченным нормам и обоснованность заявок и расход полученного как-то контролировались, а с чрезмерно частым обращением за вещами (в силу чрезмерно большого или быстрого расхода их или почему-либо еще) как-то боролись.
Строгое нормирование и ограничение потребления приводит к исчезновению ряда видов преступности. Нет мошенничеств с целью денежной наживы и вообще наживы путем обмена, так как нет денег и торговли. Нет азартных игр. «Не было случаев воровства, так как если кто-либо и украл бы вещь, он не знал бы, что с ней делать». А в самом деле, что? Продать нельзя, так как нет торговли. Очевидно, что и обнаружить владение украденным нельзя, то есть есть видимые и легко контролируемые нормы нахождения вещей в твоем распоряжении, и если оказывается, что их больше положенного, то это нарушение. Разве что можно, - допустим на миг, - хранить и использовать украденное дома, но многим ли это надо? Да и напомним, что дома не принадлежат своим обитателям, из всего, что есть дома, в собственности его обитателя находится только кровать, на которой он спит, и одежда, которую он носит. Практически несомненно поэтому, что предусмотрена инспекция домов - это ведь общественная собственность, лишь предоставленная в пользование, - без такой инспекции, кстати, невозможно было бы обеспечить исполнение запрета на принятие пищи дома. И действительно, старшины улиц должны следить за жизнью своих улиц, наставлять их обитателей, научать их добру и трудолюбию. А как можно контролировать жизнь на своей улице без инспектирования ее домов. А раз есть инспекция, то и хранить украденное дома тоже невозможно. Тогда - и по сути только тогда - вполне понятно утверждение Дони, что с украденной вещью просто нечего оказывается делать.
Дони констатирует, что всякая семья отягощает человека, так как заставляет беспокоиться о судьбе детей, волноваться за близких и горевать об их потере; кроме того, семья порождает жадлу обогащения и неравенство, так как родители из приверженности к детям жаждут получше обеспечить из материально и оставить им наследство, а между тем наследства противоречат закону природы, так как рождаются все одинаково нагими, не захватывая с собой из утробы матери никакого имущества. Поэтому семей в стране нет, семьи запрещены. Есть женские и мужские профессии. Одна из женских профессий - общие жены-детопроизводительницы; они занимают одну или две улицы. Любой мужчина в городе имеет право на посещение их и занятие любовью с ними; произведенные дети сразу после рождения отнимаются у матерей и сдаются на общественное воспитание (кроме дефектных, которых столь же незамедлительно умерщвляют, см. ниже). Поэтому никто не знает ни своих родителей, ни своих детей. В результате все страдают намного меньше, чем у нас: «Благословенна эта страна! Ибо она не знает страданий, вызываемых смертью жены, родителей, отцов, сыновей. Там нет поводов для слез и горя».
Женщины и мужчины равны (повторим, что есть женские и мужские профессии-профсоюзы-улицы), но не во всем, однако: управители-священники (см. ниже) суть, видимо, только мужчины, и сам межгендерный сексуальный контакт происходит, видимо, именно по мужской инициативе и заявке: есть профессиональные общие жены и их улица, но нет профессиональных производителей-мужчин и их улицы. Непохоже, чтобы потребность в сексуальном партнере вообще причислялась у Дони к подлежащим удовлетворению: по выражению Чиколини, все сведено лишь к заботе о продолжении рода. Однако полной ясности тут нет.
Вопрос о том, разрешены ли секс и деторождение вне указанных контактов с профессиональными общеженами-детородильницами, специально не обсуждается, но из формулировки о том, что никто не знает ни своих родителей, ни своих детей, следует, что норма так-таки запрещает всем прочим женщинам беременеть и рожать, аналогично должна быть запрещена (как грозящая беременностью) вагинальная пенетрация с этими самыми прочими женщинами, а что касается всего прочего, то Бог его знает, но в духе уже выясненного был бы именно запрет физических любовных связей со всеми, кроме "жен". То же следует из того, что госрелигию (номинально христианскую) Дони всецело признает, управление у него поручено священникам, воспитуюющим всех в почитании Бога и благодарности Ему; стало быть, любовную связь иначе как с законной женой/мужем он, по всей вероятности, отклоняет. А между тем "женами" являются только те самые общие "жены" - они у Дони никоим образом не куртизанки, а именно законные жены, только общие. Всякий мужчина города/области приходится законным мужем всякой из этих общих жен (данного города) и никакой иной женщине.
Всех детей, рождающихся с существенными дефектами, а к этим существенным дефектам у Дони относятся, в частности, колченогость, горбатость и даже просто косоглазие, незамедлительно, сразу после рождения, бросают «в огромную яму» (невольный прототип центральной ямы Хармса). Если человек заболевает тяжелой неизлечимой болезнью, даже совместимой долгое время с жизнью , - в частности, чахоткой, раком и другими тяжелыми недугами - то его принудительно подвергают эвтаназии. Процедура эвтаназии занимает час и заключается в отравлении больного мышьяком на фоне вдыхания им серы (очевидно, служащего посильным усыпляюще-обезболивающим наркозом - сера одурманивает).
Управление осуществляется контролерами-старшинами (по 100 на город), каждый из которых возглавляет улицу - то есть по две профессиональные корпорации - и контролирует и направляет ее жизнь и нравственность. Они являются также священниками-мудрецами. Они не занимаются производительным трудом, их труд - управление, контроль, поддержание нравственности и почитания Бога, какие-то судебные вещи. Материальное обеспечение их точно такое же, как у всех остальных. Откуда они берутся, не оговаривается; возможно, кооптацией. Во главе них стоит «глава области», живущий в том самом храме в центре города, где ежевечерне проводится празднество в честь труда. Откуда берется он, неизвестно - вероятно, выдвигается этими священниками-улиценачальниками-председателями профсоюзов. Вся страна состоит из ряда таких областей.
Все изложенное, по Дони, отнюдь не есть некая не подлежащая осуществлению абстрактная утопия, а руководство к действию; преобразовать общество на изложенный манер можно и нужно бы здесь и сейчас. Области государства Дони, как он сам пишет - не гдетотамии, а «Ломбардия, Тоскана, Романья, Фриули, Марка и прочее». Этот вопрос Дони оговариваает и специально: он утверждает, что «человек не может вообразить того, чего не было или чему не суждено быть» (то есть его проекту суждено реализоваться), и с явной насмешливой угрозой заявляет, что читателю вольно считать все изложенное безумием, но если большинство примет это безумие, то этим критиканам волей-неволей придется смириться: «уверяю вас, мудрецы-читатели, что и вы, к вашему огорчению, войдете в число безумцев, если все мы станем безумными». К сему приводится рассказ-новелла, как-де некие прорицатели узнали, что скоро весь мир подвергнется воздействию паров, которые всех сведут с ума; прорицатели укрылись в особом помещении, куда пары не проникали, но когда вышли из убежища, встретили безумцев и пытались их вразумить, те встретили это враждебно, и прорицатели, думавшие, что они-то и удержали разум (некоторые выражения новеллы намекают, что это не так, и что на деле остальные не утратили разум, а перешли к высшей его форме; впрочем, это и так ясно по общему контексту, в который помещена эта истории), вынуждены были смириться перед «безумцами». Иными словами, дело лишь в том, чтобы убедить большинство захотеть жить так, как им на деле спасительно и хорошо; и так оно и случится через «разрушение» нынешнего мира.
Спартанцы не смотрят ни комедий, ни трагедий, чтобы не услышать чего-либо, будь то сказанного в шутку или всерьез, что шло бы вразрез с их законами.
Спартанцы казнили человека только за то, что, нося рубище, он украсил его цветной полосой.
Плутарх
(Предыдущие серии:
Бручиоли: https://wyradhe.livejournal.com/538589.html
де Гевара: https://wyradhe.livejournal.com/539040.html
Бонифачио: https://wyradhe.livejournal.com/539837.html
Альбергати: https://wyradhe.livejournal.com/540728.html
вне очереди - Кабе: https://wyradhe.livejournal.com/545254.html
вне очереди - Д-Толстоевский: https://wyradhe.livejournal.com/96468.html ; там, кстати, упоминается этим автором и Кабе)
Антон Франческо Дони (1513 - 1574, https://it.wikipedia.org/wiki/Anton_Francesco_Doni ), по словам автора очерка о нем, не относится к числу «титанов Ренессанса». Тем не менее он был крупным двигателем культуры второго ряда: побывал монахом и юристом, отверг все это, стал печатником и издателем (во Флоренции, потом в Венеции), был секретарем Флорентийской академии, президентом литературной ассоциации в Венеции, издал множество книг, чужих и своих. Идеи свои он выразил в разных сочинениях, особенно в «Мирах» (1-я часть в 1552, 2-я - 1553, обе вместе вторым изданием - 1562, переиздавались и потом, причем массово - за полвека еще 7 изданий по-итальянски, 4 по-французски); раскупались они очень быстро, то есть были весьма популярны, причем не только в самом городе Венеция, но и в округах республики, и в Италии, и, как видим, даже во Франции. Всего сочинения Дони в 1543-1611 переиздавались более 100 раз. «Миры» при этом после 1606 не переиздавали вовсе - контрреформация ужесточила требования к изданиям, и уже в посмертном издании 1597 г. издатель, страха ради инквизицка, заменил задним числом лозунг обобществления жен (с которым выступал Дони в «Мирах» при жизни) на лозунг парного брака.
Обличительная часть писаний Дони - анекдот номер 16. Это так нудно и ярко, что я вместо набора просто отсканировал пересказ с цитатами из книги Л.С. Чиколини - благоволите видеть:
(Вообще все эти гневные ламентации на тему о том, что вот у одних в три горла не влезает, а другие с голоду пухнут, а те-то за их счет... - настолько часто идут в пакете с разнообразной мерзопакостью, что я лично для себя давно решил: как только друг угнетенного и страдающего люда начинает такие ламентации, более не воспринимать его вовсе. Потеря будет небольшая: в 90+ случаях за этими ламентациями действительно пойдет какая-нибудь пакость, а в оставшихся-то случаях друг народа действительно окажется вполне нормальным человеком и ничего плохого не скажет, а скажет что-то дельное - но всем этим дельным можно гораздо проще и обильнее окормиться от других людей, не прибегающих к инвективам по поводу того, что одни в три горла жрут, а другие с голоду помирают. Похоже, что настоящим друзьям людей в норме просто не придет в голову приплетать к своим речам то, что кто-то де богат на фоне нищеты - им просто нет до этого дела, есть на этом фоне богачи или нет. Им есть дело просто до того, что вот как это так - ни в чем не повинные соотечественники посреди общего достатка помирают с голоду или от непосильного труда без всякого вспомоществования, это непорядок и безобразие для уважающего себя общества; а ест ли на этом фоне вдобавок кто-то на золоте или нет, не имеет тут никакого значения, если ест - то указанное безобразие от самого по себе этого факта не делается хуже, если нет - не делается лучше. Так что если кто-то уперся именно в этот контраст и возвышает голос именно о нем - не о том, что как это у нас те и эти люди в нищете подыхают, а о том, что как это одни вот подыхают, а другие и т.д. - то это скверный знак, побуждающий подозревать, что отнюдь не состраданиям к бедствием бедных данный оратор руководится, а ненавистью к богатым. И обычно эти подозрения подтверждаются с лихвой, так что безопаснее ставить блок и отключать звук сразу, как только доходит вот до этого «одни с го... а другие в три го...»).
Если кратко, то, согласно Дони, богачи - все равно что грабители, так как живут за счет труда других, потребляют, не трудясь, и когда что-то покупают, то расплачиваются не своим трудом, а трудом других. Торговцы и иные посредники, по Дони - жулики и злодеи (по той же причине). Власти живут за счет населения и тиранствуют. Азартные игры, пиры, балы, выезды, роскошные одежды, маскарады, траты на женщин - все это пустые и вредные занятия. Семейные отношения таком обществе плохи уже тем, что зависят от денег: люди женятся ради приданого и т.д. Законы излишне усложненны и путаны; истинный закон - закон божественной мудрости - прост, краток и ясен без особого изучения; когда-то люди и жили по такому закону, но с тех пор его усложнили, чтобы покрыть и закрепить законами господство одних над другими (что извращает истинный закон); потому-то в мире воцарился хаос законов и плохое их выполнение, и возникли юристы, прокуроры, нотариусы и адвокаты, которые занимаются только болтовней.
Правильное устройство общества таково - «чтобы каждый ел свой хлеб в поте лица и приносил пользу другому человеку, а тот в свою очередь, приносил бы пользу ему», чтобы каждый трудился и жил своим трудом. Правильное государство - большая страна, разделенная на провинции, каждая из которых имеет по одному городу. Частной собственности, торговли и денег нет. Личная собственность имеется, но не включает даже жилища и большей части утвари: «ни у кого не было ничего своего, кроме того, что он имел на плечах, да кровати для сна в доме». Все остальное - утварь, жилище, инвентарь, сырье - в личном пользовании, выделяется обществом по уравнительной норме. Благодаря этому все счастливы - нет завещаний, забот владения имуществом, приданых, тяжб, ссор, «отцу не надо бояться, что сын промотает добро и умрет с голоду» (это тем более верно, что в обществе по Дони никто не знает своих отцов и детей, семей там нет - см. ниже). «Какое приданое и какие тяжбы?! Из-за чего они могли бы ссориться? Ведь все было общим».
Учреждено двести официальных профессий горожан; каждый обязан заниматься одной из них, и только одной (заниматься более чем одной профессией запрещено, заниматься делом, не внесенным в список официальных двухсот, запрещено). «Было там двести ремесел, и каждый не знал никакого иного занятия, кроме своего ремесла». Люди одной профессии живут на одной улице, в каждом городе, таким образом, по сто улиц, на каждой стороне каждой улицы живут носители определенной профессии. Например, на одной улице по одной стороне живут все аптекари, а на другой стороне - все врачи (с шаговой доступностью у Дони выходит очень нехорошо). Крестьяне тоже строго расписаны по основным специализациям. Виноградари «не занимаются ничем иным, кроме виноградников». Поэзия (и т.д.) рассматривается как форма досуга, в число профессий она не входит. Поэт обязан иметь какой-то профессиональный труд - охотиться, делать сети, возить телеги.
Праздность запрещается, труд принудителен. «Кто не работает, тот да не ест».Не желающего трудиться или лентяя, не выполняющего норму, не допускают в общественные едальни, а так как никакого иного способа прокормления в стране нет, то праздные должны либо обратиться к работе, либо умереть с голоду. «Лентяй долго не выдержал бы, ибо приказывали не давать ему есть, если он не выполнил своей работы». Каким-то образом, стало быть, осуществляется контроль над выработкой и установление ее норм. Труд считается наслаждением, и ежедневно за два часа до ночи устраивается общее городское празднество в честь труда в городском храме. Там же каждое утро все должны присутствовать на церемонии перед началом работы. Эти утренняя и вечерняя церемонии заключаются в прослушивании возвышенной музыки. Каждый седьмой день недели выходной, и часть его тоже проводят в праздновании в этом храме; оно заключается в торжественном прослушивании проповедей под музыку.
Все произведенное горожанами сдается на склады или отдается по заявкам другим горожанам; с крестьянами неясно - похоже, что часть своей продукции, необходимую им для прокормления, они и оставляют себе, а все произведенное ими сверх этой необходимости сдают в город на склады. Все нужное людям они получают бесплатно по обоснованным заявкам (см. ниже).
Престарелые, не способные работать по старости (но при этом не тяжелобольные - для тех имеется принудительная эвтаназия), содержатся на общественный счет в специальных домах престарелых.
Как и многие другие авторы, а также ряд реальных общин анабаптистов, Дони вводит дополнительный инструмент перераспределения: взаимопомощь по заявке. Каждый оказывает другому такую помощь и услугу, какую хотел бы получать от других сам. Речь идет, разумеется, не о всех просьбах-заявках, а об обоснованных, уместных с точки зрения общего духа установлений страны - то есть без перебора и попыток получить излишнее и ездить на чужом горбу. Вопрос о том, когда же считать просьбу о помощи недоброкачественно-излишней и не подлежащей, тем самым, выполнению, решался (и в таких проектах, и на практике анабаптистов) выносом дела в случае конфликта на рассмотрение общинных старшин; те и решали «по правосознанию», кто тут прав - тот, кто просил, или тот, кто отказал в просьбе. Несомненно, такой механизм подразумевался и у Дони.
Потребление ограничено: люди должны довольствоваться малым, избегать излишеств и жить более духовной жизнью, ибо только она дает счастье. Потребление также полностью уравнено: «там не было ни одного человека, который был бы богаче остальных. Все ели и одевались одинаково», и даже порции в едальнях (а больше есть нигде нельзя) одинаковы: «каждому давали столько пищи, сколько другому». Вся продукция стандартизована на соответствующем уровне. Одежда одноцветная, грубая и простая; каждой возрастной категории присвоен строго один из пяти цветов, другие цвета в одежде запрещены вообще. Питание осуществляется только в общественных столовых, занимающих две или три улицы. Все население учтено, все рты распределены по соответствующему количеству столовых (но не приписаны к той или иной: когда одна столовая заполняется, остальные идут в следующую, и так далее). «Что готовили в одной, то и в другой; давали столько же еды, сколько и в другой». Порции на одного едока одинаковы и скромны. В столовых запрещены выпивка, пиры, застолья, игры, общение для развлечения, вообще развлечения; они предназначены «только для питания человека и ни для чего иного». Излишества в еде запрещены; дозволено от полудюжины до дюжины стандартных блюд. Соответственно, нет ни «постыдного пьянства», ни «пяти- или шестичасового обжорства за столом». Дома принимать пищу запрещено (что разом упраздняет и пирушки с застольем дома).
Деньги и всякая торговля запрещены (как между горожанами, так и между крестьянами и между крестьянами и городжнами). Все необходимое люди получают бесплатно либо на складах, куда сдают продукцию производители этого необходимого, либо, чаще, у самих производителей . Так, износив одежду, люди приходят к ткачам и говорят: «Это изношенное полотно, дай мне новое». «Если человеку нужны были чулки, он шел к чулочнику и получал их. И так было со всеми предметами обихода». Заболевший шел на улицу врачей или вызывал из, при надобности, на дом. Дрова же брали со складов-штабелей. А вот лица, ведавшие приготовлением пищи в едальнях, получали часть нужного для этого прямо от производителей (например, мясо - от мясников), а часть - на промежуточных складах (дрова - из штабелей, вино - из погребов). Естественно, подразумевается, что все это получение шло по некоторым ограниченным нормам и обоснованность заявок и расход полученного как-то контролировались, а с чрезмерно частым обращением за вещами (в силу чрезмерно большого или быстрого расхода их или почему-либо еще) как-то боролись.
Строгое нормирование и ограничение потребления приводит к исчезновению ряда видов преступности. Нет мошенничеств с целью денежной наживы и вообще наживы путем обмена, так как нет денег и торговли. Нет азартных игр. «Не было случаев воровства, так как если кто-либо и украл бы вещь, он не знал бы, что с ней делать». А в самом деле, что? Продать нельзя, так как нет торговли. Очевидно, что и обнаружить владение украденным нельзя, то есть есть видимые и легко контролируемые нормы нахождения вещей в твоем распоряжении, и если оказывается, что их больше положенного, то это нарушение. Разве что можно, - допустим на миг, - хранить и использовать украденное дома, но многим ли это надо? Да и напомним, что дома не принадлежат своим обитателям, из всего, что есть дома, в собственности его обитателя находится только кровать, на которой он спит, и одежда, которую он носит. Практически несомненно поэтому, что предусмотрена инспекция домов - это ведь общественная собственность, лишь предоставленная в пользование, - без такой инспекции, кстати, невозможно было бы обеспечить исполнение запрета на принятие пищи дома. И действительно, старшины улиц должны следить за жизнью своих улиц, наставлять их обитателей, научать их добру и трудолюбию. А как можно контролировать жизнь на своей улице без инспектирования ее домов. А раз есть инспекция, то и хранить украденное дома тоже невозможно. Тогда - и по сути только тогда - вполне понятно утверждение Дони, что с украденной вещью просто нечего оказывается делать.
Дони констатирует, что всякая семья отягощает человека, так как заставляет беспокоиться о судьбе детей, волноваться за близких и горевать об их потере; кроме того, семья порождает жадлу обогащения и неравенство, так как родители из приверженности к детям жаждут получше обеспечить из материально и оставить им наследство, а между тем наследства противоречат закону природы, так как рождаются все одинаково нагими, не захватывая с собой из утробы матери никакого имущества. Поэтому семей в стране нет, семьи запрещены. Есть женские и мужские профессии. Одна из женских профессий - общие жены-детопроизводительницы; они занимают одну или две улицы. Любой мужчина в городе имеет право на посещение их и занятие любовью с ними; произведенные дети сразу после рождения отнимаются у матерей и сдаются на общественное воспитание (кроме дефектных, которых столь же незамедлительно умерщвляют, см. ниже). Поэтому никто не знает ни своих родителей, ни своих детей. В результате все страдают намного меньше, чем у нас: «Благословенна эта страна! Ибо она не знает страданий, вызываемых смертью жены, родителей, отцов, сыновей. Там нет поводов для слез и горя».
Женщины и мужчины равны (повторим, что есть женские и мужские профессии-профсоюзы-улицы), но не во всем, однако: управители-священники (см. ниже) суть, видимо, только мужчины, и сам межгендерный сексуальный контакт происходит, видимо, именно по мужской инициативе и заявке: есть профессиональные общие жены и их улица, но нет профессиональных производителей-мужчин и их улицы. Непохоже, чтобы потребность в сексуальном партнере вообще причислялась у Дони к подлежащим удовлетворению: по выражению Чиколини, все сведено лишь к заботе о продолжении рода. Однако полной ясности тут нет.
Вопрос о том, разрешены ли секс и деторождение вне указанных контактов с профессиональными общеженами-детородильницами, специально не обсуждается, но из формулировки о том, что никто не знает ни своих родителей, ни своих детей, следует, что норма так-таки запрещает всем прочим женщинам беременеть и рожать, аналогично должна быть запрещена (как грозящая беременностью) вагинальная пенетрация с этими самыми прочими женщинами, а что касается всего прочего, то Бог его знает, но в духе уже выясненного был бы именно запрет физических любовных связей со всеми, кроме "жен". То же следует из того, что госрелигию (номинально христианскую) Дони всецело признает, управление у него поручено священникам, воспитуюющим всех в почитании Бога и благодарности Ему; стало быть, любовную связь иначе как с законной женой/мужем он, по всей вероятности, отклоняет. А между тем "женами" являются только те самые общие "жены" - они у Дони никоим образом не куртизанки, а именно законные жены, только общие. Всякий мужчина города/области приходится законным мужем всякой из этих общих жен (данного города) и никакой иной женщине.
Всех детей, рождающихся с существенными дефектами, а к этим существенным дефектам у Дони относятся, в частности, колченогость, горбатость и даже просто косоглазие, незамедлительно, сразу после рождения, бросают «в огромную яму» (невольный прототип центральной ямы Хармса). Если человек заболевает тяжелой неизлечимой болезнью, даже совместимой долгое время с жизнью , - в частности, чахоткой, раком и другими тяжелыми недугами - то его принудительно подвергают эвтаназии. Процедура эвтаназии занимает час и заключается в отравлении больного мышьяком на фоне вдыхания им серы (очевидно, служащего посильным усыпляюще-обезболивающим наркозом - сера одурманивает).
Управление осуществляется контролерами-старшинами (по 100 на город), каждый из которых возглавляет улицу - то есть по две профессиональные корпорации - и контролирует и направляет ее жизнь и нравственность. Они являются также священниками-мудрецами. Они не занимаются производительным трудом, их труд - управление, контроль, поддержание нравственности и почитания Бога, какие-то судебные вещи. Материальное обеспечение их точно такое же, как у всех остальных. Откуда они берутся, не оговаривается; возможно, кооптацией. Во главе них стоит «глава области», живущий в том самом храме в центре города, где ежевечерне проводится празднество в честь труда. Откуда берется он, неизвестно - вероятно, выдвигается этими священниками-улиценачальниками-председателями профсоюзов. Вся страна состоит из ряда таких областей.
Все изложенное, по Дони, отнюдь не есть некая не подлежащая осуществлению абстрактная утопия, а руководство к действию; преобразовать общество на изложенный манер можно и нужно бы здесь и сейчас. Области государства Дони, как он сам пишет - не гдетотамии, а «Ломбардия, Тоскана, Романья, Фриули, Марка и прочее». Этот вопрос Дони оговариваает и специально: он утверждает, что «человек не может вообразить того, чего не было или чему не суждено быть» (то есть его проекту суждено реализоваться), и с явной насмешливой угрозой заявляет, что читателю вольно считать все изложенное безумием, но если большинство примет это безумие, то этим критиканам волей-неволей придется смириться: «уверяю вас, мудрецы-читатели, что и вы, к вашему огорчению, войдете в число безумцев, если все мы станем безумными». К сему приводится рассказ-новелла, как-де некие прорицатели узнали, что скоро весь мир подвергнется воздействию паров, которые всех сведут с ума; прорицатели укрылись в особом помещении, куда пары не проникали, но когда вышли из убежища, встретили безумцев и пытались их вразумить, те встретили это враждебно, и прорицатели, думавшие, что они-то и удержали разум (некоторые выражения новеллы намекают, что это не так, и что на деле остальные не утратили разум, а перешли к высшей его форме; впрочем, это и так ясно по общему контексту, в который помещена эта истории), вынуждены были смириться перед «безумцами». Иными словами, дело лишь в том, чтобы убедить большинство захотеть жить так, как им на деле спасительно и хорошо; и так оно и случится через «разрушение» нынешнего мира.