Экранизация эпоса о Гильгамеше, она же Теорема Зеро
Экранизация эпоса о Гильгамеше, она же Теорема Зеро Терри Гиллиама
Почти шаг в шаг.
Имеется главный герой с великими талантами; он хотел в молодости быть уникальным сверхчеловеком, уяснил, что это не получается, устрашился факту собственной и общей конечной смерти (постоянно ощущает себя - одного - на фоне черной дыры, в которую ему предстоит провалиться), означенный факт обессмысливает для него существование, нагрузить его убедительным для себя смыслом он не может; он бесконечно ждет, что некто неведомый извне установит ему смысл жизни внешним образом, и верит изо всех сил, что когда-нибудь это произойдет (вот это - как прямо проговаривается в конце - отсутствующая в Эпосе о Гильгамеше метафора собственно религиозной веры в религию Абсолюта-и-Спасения-в-абсолютном-Его-почитании, устанавливающую смысл жизни извне. В Эпосе ничего похожего нет, потому что от времен, когда Эпос писали, до такой религии еще полторы тысячи лет, но Гиллиам работает все-таки ок. 2000 г. н.э., а не ок. 2000 г. до н.э.). Сама мысль о том, что рано или поздно все умрет безвозвратно, его устрашает и лишает для него ценности все существующее. Жизнь он ощущает как движение к смерти и потому старается не жить и не испытывает никаких радостей в ожидании того самого установления смысла извне (посредством некоего чаемого им Гласа-по- телефону).
Имеются герои, которые как раз признают, что рано или поздно все умрет без возврата, но для которых это ничего не обессмысливает - временные блага не теряют в ценности оттого, что временные, скорее даже приобретают (~ Песнь Арфиста, "будем пировать, ибо завтра умрем", месопотамский эвдемонизм, столь ярко продемонстрированный Клочковым в монографии 83-го (*)). Однако герои эти весьма четко делятся на два типа: один герой собирается устрашать людей cей временностью радостей и делать на продаже их деньги, два других - радоваться и радовать (довольно точный адекват двух месопотамских вариантов гедонизма - "эгоцентрически-агрессивного" и "товарищеского", ориентированного на любовь, товарищество и дружбу). Эти самые другие пытаются расшевелить главного героя, предлагая ему - одна любовь, второй - дружбу (припоминаем, какую роль Шамхат и Энкиду с теми же предложениями сыграли в становлении Гильгамеша, коротенечко минут на 40 - тут: http://www.wirade.ru/babylon/babylon_zmist_v_gilgameshe.html ). По причинам, частично зависящим, частично не зависящим от него, он утрачивает то и другое, не успев их получить (во всяком случае, временно утрачивает), и пытается цепляться за свое Ожидание Гласа по телефону.
Герой же первой разновидности - он же инфернальный работодатель главного героя - еще ранее загружает его аккурат задачей доказать неизбежность конечного тотального коллапса Вселенной (этот тезис и именуется "Теорема Зеро"), поскольку знает, что это пугает главного героя, а также желает из злорадства привести его к осознанию бессмысленности попытки получить смысл жизни от внешнего авторитета. В их решающем диалоге в финале главный герой спрашивает работодателя, почему тот так жаждет доказать, что “all is for nothing" (раз все погибнет), на что тот отвечает, что nothing is for nothing (ничто не напрасно), и факт конечной гибели всего тут ровно ничего не меняет.
Финал (в фильме прямым текстом заявлен как воссоединение главного героя с его душой): главный герой вновь видит свой главный страх - черную дыру, но при этом он впервые оказывается перед ней не один - и сама она не так страшна, как раньше: теперь в нее проваливается множество огоньков, на поверку оказывающихся переливающимися портретами его чуть-было-не-получившейся любви и чуть-было-не получившегося друга, так что пространство до этой дыры оказывается заполненным этими самыми танцующими (и явно без ужаса) огнями - и главный герой с блаженной улыбкой сам спрыгивает лететь в дыру вместе с ними, без всякого страха. В переводе метафоры на простой язык: жизнь он по-прежнему ощущает как движение к смерти, в соответствии с реальностью, но на маршруте этого движения, как он увидел только теперь, оказывается столько замечательного (прежде всего significant others), что он выкидывает из головы ожидание Смысла, способного превозмочь Черную дыру, и включается в это самое движение = "побыть и поиграть с людьми", от чего раньше всеми силами воздерживался. (Между тем люди эти, разделять с коими путь к черной дыре он прыгает, - это как раз те двое). После чего оказывается в некоем состоянии, обещающем ему воссоединение с вышеуказанной девушкой, а также демонстрирующем, что он стал полноправным хозяином собственного [внутреннего] мира (он там солнце соответствующего пространства берет в руки и двигает). Тут и сказочке конец, и все это весьма полно отвечает Гильгамешу финала - когда Сидури ему указывает, что о преодолении смерти мечтать и его ставить приоритетом нечего, а смысл жизни совершенно в другом - временных жизненных радостях (вечной жизни, что ищешь, не найдешь ты!.. Ты ж, Гильгамеш, насыщай желудок, днем и ночью да будешь ты весел; праздник справляй ежедневно; днем и ночью играй и пляши ты! Светлы да будут твои одежды, волосы чисты, водой омывайся, гляди, как дитя твою руку держит, своими объятьями радуй подругу - только в этом дело человека!). В финале Гильгамеш в этом поневоле убеждается и отправляется, утратив всякую надежду на бессмертие, обратно в Урук - однако финал при этом звучит вполне победно, и сам Гильгамеш, и автор выражают гордость тем, как Гильгамеш совершил благо для своих людей - защитил их городскими стенами (в начале текста, кстати, те же стены несли совершенно иную смысловую нагрузку), да и то, о чем говорит ему Сидури, от него тоже не уйдет - всякий читатель знал, что у Гильгамеша и жена была, и сын-преемник Ур-Нунгаль, а приобрести он их мог только после возвращения в Урук - по сюжету Эпоса у него жены и сына еще нет. Таким образом, совет Сидури сбылся - подругу и дитя он завел. Аналогичный по существу финал выдан герою "Теоремы".
Гиллиам, естественно, и в уме не держал Гильгамеша, едва ли о нем в жизни слышал, а если слышал, то уж точно о смысле содержания не задумывался. Просто great minds think alike.
***
(*) Лео Оппенгейм знал то же самое, но не писал об этом подробно, и очень разозлил своей позицией (которую разделял со своей ближайшей подругой, ученицей и сотрудницей, выдающимся исследователем Эрикой Райнер) Торкильда Якобсена; о войне, открытой против Оппенгейма и Райнер Якобсеном, см. кратко http://www.amphilsoc.org/sites/default/files/proceedings/11ReinerBio1530312.pdf , https://oi.uchicago.edu/sites/oi.uchicago.edu/files/uploads/shared/docs/10_11_CAD.pdf и пр. Война была из-за коренных разногласий по поводу месопотамской религии. Якобсен выводил всю месопотамскую религию из иррационального благоговения перед Высшим, воспринимая ее как своего рода предтечу религий Абсолюта, а все этому противоречащее объявлял искажениями, отклонениями и поздними явлениями деградации. Он категорически не принимал Оппенгейма, писавшего, что Месопотамия была страной с редкостно умеренным религиозным климатом, и боги месопотамцам были нужны для извлечения из них обычных земных житейских благ. Следует добавить, что Якобсен уверенно писал, к примеру, что коли лоно богини Инанны в обряде священного брака на момент соития именуется в текстах хорошо орошенной холмистой землей, то это потому, что она только что совершала омовение, иначе откуда же пресловутое орошение могло бы взяться. С такими развернутыми представлениями о теме ритуала в самый раз ему было интерпретировать означенный...)
Почти шаг в шаг.
Имеется главный герой с великими талантами; он хотел в молодости быть уникальным сверхчеловеком, уяснил, что это не получается, устрашился факту собственной и общей конечной смерти (постоянно ощущает себя - одного - на фоне черной дыры, в которую ему предстоит провалиться), означенный факт обессмысливает для него существование, нагрузить его убедительным для себя смыслом он не может; он бесконечно ждет, что некто неведомый извне установит ему смысл жизни внешним образом, и верит изо всех сил, что когда-нибудь это произойдет (вот это - как прямо проговаривается в конце - отсутствующая в Эпосе о Гильгамеше метафора собственно религиозной веры в религию Абсолюта-и-Спасения-в-абсолютном-Его-почитании, устанавливающую смысл жизни извне. В Эпосе ничего похожего нет, потому что от времен, когда Эпос писали, до такой религии еще полторы тысячи лет, но Гиллиам работает все-таки ок. 2000 г. н.э., а не ок. 2000 г. до н.э.). Сама мысль о том, что рано или поздно все умрет безвозвратно, его устрашает и лишает для него ценности все существующее. Жизнь он ощущает как движение к смерти и потому старается не жить и не испытывает никаких радостей в ожидании того самого установления смысла извне (посредством некоего чаемого им Гласа-по- телефону).
Имеются герои, которые как раз признают, что рано или поздно все умрет без возврата, но для которых это ничего не обессмысливает - временные блага не теряют в ценности оттого, что временные, скорее даже приобретают (~ Песнь Арфиста, "будем пировать, ибо завтра умрем", месопотамский эвдемонизм, столь ярко продемонстрированный Клочковым в монографии 83-го (*)). Однако герои эти весьма четко делятся на два типа: один герой собирается устрашать людей cей временностью радостей и делать на продаже их деньги, два других - радоваться и радовать (довольно точный адекват двух месопотамских вариантов гедонизма - "эгоцентрически-агрессивного" и "товарищеского", ориентированного на любовь, товарищество и дружбу). Эти самые другие пытаются расшевелить главного героя, предлагая ему - одна любовь, второй - дружбу (припоминаем, какую роль Шамхат и Энкиду с теми же предложениями сыграли в становлении Гильгамеша, коротенечко минут на 40 - тут: http://www.wirade.ru/babylon/babylon_zmist_v_gilgameshe.html ). По причинам, частично зависящим, частично не зависящим от него, он утрачивает то и другое, не успев их получить (во всяком случае, временно утрачивает), и пытается цепляться за свое Ожидание Гласа по телефону.
Герой же первой разновидности - он же инфернальный работодатель главного героя - еще ранее загружает его аккурат задачей доказать неизбежность конечного тотального коллапса Вселенной (этот тезис и именуется "Теорема Зеро"), поскольку знает, что это пугает главного героя, а также желает из злорадства привести его к осознанию бессмысленности попытки получить смысл жизни от внешнего авторитета. В их решающем диалоге в финале главный герой спрашивает работодателя, почему тот так жаждет доказать, что “all is for nothing" (раз все погибнет), на что тот отвечает, что nothing is for nothing (ничто не напрасно), и факт конечной гибели всего тут ровно ничего не меняет.
Финал (в фильме прямым текстом заявлен как воссоединение главного героя с его душой): главный герой вновь видит свой главный страх - черную дыру, но при этом он впервые оказывается перед ней не один - и сама она не так страшна, как раньше: теперь в нее проваливается множество огоньков, на поверку оказывающихся переливающимися портретами его чуть-было-не-получившейся любви и чуть-было-не получившегося друга, так что пространство до этой дыры оказывается заполненным этими самыми танцующими (и явно без ужаса) огнями - и главный герой с блаженной улыбкой сам спрыгивает лететь в дыру вместе с ними, без всякого страха. В переводе метафоры на простой язык: жизнь он по-прежнему ощущает как движение к смерти, в соответствии с реальностью, но на маршруте этого движения, как он увидел только теперь, оказывается столько замечательного (прежде всего significant others), что он выкидывает из головы ожидание Смысла, способного превозмочь Черную дыру, и включается в это самое движение = "побыть и поиграть с людьми", от чего раньше всеми силами воздерживался. (Между тем люди эти, разделять с коими путь к черной дыре он прыгает, - это как раз те двое). После чего оказывается в некоем состоянии, обещающем ему воссоединение с вышеуказанной девушкой, а также демонстрирующем, что он стал полноправным хозяином собственного [внутреннего] мира (он там солнце соответствующего пространства берет в руки и двигает). Тут и сказочке конец, и все это весьма полно отвечает Гильгамешу финала - когда Сидури ему указывает, что о преодолении смерти мечтать и его ставить приоритетом нечего, а смысл жизни совершенно в другом - временных жизненных радостях (вечной жизни, что ищешь, не найдешь ты!.. Ты ж, Гильгамеш, насыщай желудок, днем и ночью да будешь ты весел; праздник справляй ежедневно; днем и ночью играй и пляши ты! Светлы да будут твои одежды, волосы чисты, водой омывайся, гляди, как дитя твою руку держит, своими объятьями радуй подругу - только в этом дело человека!). В финале Гильгамеш в этом поневоле убеждается и отправляется, утратив всякую надежду на бессмертие, обратно в Урук - однако финал при этом звучит вполне победно, и сам Гильгамеш, и автор выражают гордость тем, как Гильгамеш совершил благо для своих людей - защитил их городскими стенами (в начале текста, кстати, те же стены несли совершенно иную смысловую нагрузку), да и то, о чем говорит ему Сидури, от него тоже не уйдет - всякий читатель знал, что у Гильгамеша и жена была, и сын-преемник Ур-Нунгаль, а приобрести он их мог только после возвращения в Урук - по сюжету Эпоса у него жены и сына еще нет. Таким образом, совет Сидури сбылся - подругу и дитя он завел. Аналогичный по существу финал выдан герою "Теоремы".
Гиллиам, естественно, и в уме не держал Гильгамеша, едва ли о нем в жизни слышал, а если слышал, то уж точно о смысле содержания не задумывался. Просто great minds think alike.
***
(*) Лео Оппенгейм знал то же самое, но не писал об этом подробно, и очень разозлил своей позицией (которую разделял со своей ближайшей подругой, ученицей и сотрудницей, выдающимся исследователем Эрикой Райнер) Торкильда Якобсена; о войне, открытой против Оппенгейма и Райнер Якобсеном, см. кратко http://www.amphilsoc.org/sites/default/files/proceedings/11ReinerBio1530312.pdf , https://oi.uchicago.edu/sites/oi.uchicago.edu/files/uploads/shared/docs/10_11_CAD.pdf и пр. Война была из-за коренных разногласий по поводу месопотамской религии. Якобсен выводил всю месопотамскую религию из иррационального благоговения перед Высшим, воспринимая ее как своего рода предтечу религий Абсолюта, а все этому противоречащее объявлял искажениями, отклонениями и поздними явлениями деградации. Он категорически не принимал Оппенгейма, писавшего, что Месопотамия была страной с редкостно умеренным религиозным климатом, и боги месопотамцам были нужны для извлечения из них обычных земных житейских благ. Следует добавить, что Якобсен уверенно писал, к примеру, что коли лоно богини Инанны в обряде священного брака на момент соития именуется в текстах хорошо орошенной холмистой землей, то это потому, что она только что совершала омовение, иначе откуда же пресловутое орошение могло бы взяться. С такими развернутыми представлениями о теме ритуала в самый раз ему было интерпретировать означенный...)