<После одной из бесед с Черчиллем в кремлевском кабинете Сталина, закончившейся около трех ночи> Бесед с Черчиллем было всего две: длительная и дружественная вечером 12 августа (c 19.00 до 22.40) и резкая, даже оскорбительная со стороны Сталина вечером 13 августа (с 23.15 до 01.40). В журнале посещений кабинета Сталина 12 августа отмечено, что Ворошилов зашёл к Сталину в 17.45, через 10 минут, в 17.55 пришёл Молотов, в 19.00 зашли Черчилль (пр.-мин. Англ.), г-н Керр (англ. посол), т. Павлов (переводчик)*, г-н Гарриман (предст. Рузв.), г-н Денлот (секретарь посол.), г-н Томсон (личный адъют.), г-н Роуэн (личный секрет.), г-н Томсон (инсп. Со. Ярд.). Все участники встречи (кроме Сталина, разумеется), согласно журналу, вышли одновременно в 22.40. На этом приём посетителей был окончен (стандартная запись "Последние вышли 22.40"). 13 августа Молотов зашёл к Сталину в 23.00, в 23.15 вошли участники встречи: Черчилль, Гарриман , Уэйвеяли**, Брук, Кадоган, Теддэр, Денлот, и т. Павлов (Бережков). Все (кроме Сталина, разумеется) вышли в 01.40, на этом приём посетителей был окончен (стандартная запись "Последние вышли 1.40"). В ту же ночь в Кремле, в столовой на одном этаже с Георгиевским залом, состоялся ужин в честь союзников, превращённый гостеприимным хозяином в грандиозную попойку. Колоритное описание пьянки в своих мемуарах оставил главный маршал авиации Голованов; глава называется "Не бойся, России я не пропью" - фраза, якобы сказанная Сталиным встревоженному мемуаристу. Бережков переводил застольный разговор (Голованов восхищается его мастерством: "Я впервые увидел, что можно вести разговор на разных языках так, словно переводчика не существует"). Описание пирушки в мемуарах Бережкова гораздо более дипломатично, чем у маршала, но и он признаёт, что выпито было много, в частности, дворецкий британского премьера командор Томпсон упал и опрокинул стол с десертом на посла Керра. Вряд ли после этого мероприятия Сталин и Молотов стали возвращаться в кремлёвский кабинет. Таким образом, рассказ Бережкова о советском правительстве в изгнании в Британской Индии скорее следует отнести к разряду охотничьих.
*Бережков. ** Издатели полагают, что секретарь так записал фамилию генерала Уэйвелла.
Согласно мемуарам Черчилля (том 4, часть 2, глава 5), решающая встреча со Сталиным с оскорбительным разговором с его стороны и адекватными ответами премьер-министра ("Предложене о высадке в Шербуре не учитывает существования Ла-Манша") имела место 13 августа ("день Бленхейма" для Черчилля) в 23.00. Обед (очевидно, тот самый с попойкой) был назначен на 20.00 _следующего_ дня. Если так, то Сталину и Молотову не было нужды возвращаться в кабинет после попойки, поскольку они оттуда не уходили.
перепутал, пьянка была 14 августа. И в этот день Сталин принимал посетителей (Маленкова, Василевского, Бокова (комиссар Генштаба), командующего 3-й танковой армией Романенко и ЧВС той же армии Мельникова) лишь с 17.30 до 19.00. 15 августа Сталин встречался с Черчиллем с 19.00 до 20.30, переводил Бережков, вышел одновременно с Черчиллем, Молотова в кабинете не было. Больше Сталин 15-го никого не принимал (похмелье - страшное дело, даже для самых закалённых бойцов с зелёным змием). Итак, ни 12, ни 13, ни 15 августа не оставался Бережков с Молотовым и Сталиным в кремлёвском кабинете после ухода Черчилля, всякий раз он входил и уходил одновременно с заморским гостем. Мне кажется, этого достаточно, чтобы отнести рассказ о советском правительстве в изгнании к разряду охотничьих. Но если у Вас есть сомнения, давайте проверим - может быть, такой разговор у Сталина с Молотовым в присутствии Бережкова мог произойти в какой-то другой момент? Посмотрим, может быть, в какие дни 1941-го или 1942-го Сталин, Молотов и Бережков втроём находились в кремлёвском кабинете вождя. Такой день всего один. В 1941 году Бережков в сталинском кабинете не бывал. В 1942-м он впервые отмечен в журнале посещений 28 марта, когда Сталин и Молотов беседовали с британским послом Кэрром. Время посещения у посла и переводчика отмечено одинаковое (19.00 - 21.30). Затем Сталин и Молотов принимали американского посла Стендли 23 апреля, 2 июля и 6 октября, представителя Рузвельта, экс-кандидата в президенты от республиканской партии Уэнделла Уилки 23 сентября, Кэрра 5 ноября. Встречи переводил Бережков, время посещения заморских гостей и переводчика отмечено одинаковое. 14 ноября Сталин и Молотов принимали американского генерала Херли, бывшего военного министра в администрации Гувера, посетившего восточный фронт в качестве личного представителя президента Франклина Д. Рузвельта. Гость, переводчик и некто господин Генри зашли в кабинет в 23.05, Генри в 23.10 вышел. В 0.20 ушёл генерал Херли, и в кабинете остались Сталин, Молотов и Бережков. Но втроём они были только пять минут: в 0.25 пришёл Маленков, в 2.45 - Берия, в 3.25 - Микоян. Все разошлись в 3.40. Хватит ли пяти минут на описанный Бережковым диалог? На мой взгляд, нет. Всё-таки Сталин должен был сначала усадить Бережкова за работу, дать ему указания, что писать. А тут и Маленков пришёл. Но главное - обстановка на фронте 14 ноября 1942 года мало располагала к раздумьям о правительстве в изгнании. На Кавказе противник перешёл к обороне, и теперь уже наши войска пытались окружить 13-ю и 23-ю танковые дивизии немцев на подступах к Владикавказу. Попытка не удалась, противник выскользнул, но 11 ноября Сталин получил радостное донесение Тюленева о захваченных больших трофеях - одних танков якобы 140. Положение в Сталинграде было, как врачи говорят, стабильно тяжёлым, заканчивалась подготовка к контрнаступлению. Итак, полагаю, рассказ Бережкова следует классифицировать как охотничби байки. Замечу, кстати, что мемуары Бережкова, пользуясь выражением Ильфа и Петрова, подозрительны по вранью. Так, он пишет, что Микоян ему рассказал об убийстве Литвинова по приказу Сталина: якобы была подстроена автокатастрофа. Однако Литвинов умер в своей постели от старости, на 76-м году жизни.
Re: ЛитвиновnedovolnyDecember 14 2013, 20:49:47 UTC
На само деле о приказу Сталина готовилось убийство Литвинова, в последний момент отмененное. Литвинова должны были ликвидировать как Бовкун-Луганца, полпреда в Китае. Ну или как Михоэлса. Об этом подробно в сб.документов по делу Берия, выпущенном в том году. Бережков (Микоян?) мог из-за возраста перепутать. Также как мог перепутать где и когда услышал про Индию.
Re: Литвинов nedovolnyDecember 15 2013, 08:23:36 UTC
Кончайте своими обидами, слезами и фобиями занимать чужой ЖЖ на потеху читателям, которым смешны ваши комплексы и культивирование статуса жертвы чужой грубости. Будьте бодры, веселы, оптимистичны. Я вас давно простил.
Re: Mea culpawyradheDecember 14 2013, 21:34:54 UTC
Нет, у меня нет никаких сомнений в том, что такой разговор мог состояться только в августе. Однако сомнения у меня в другом: в том, что 1. Сталин не мог вернуться в кабинет после пьянки, - бог его знает, сколько он выпил (в частности, если1 5-го у него хватило сил принять Ч., то хватило бы сил и на других), - 2. в том, что журнал посещений отмечает действительно всех (что обычно всех - это скорее всего, но вопрос: там непременно круглосуточно сидели секретари? Или Сталин мог дать им отмашку, что все, конец (на чем они и уходили), а потом еще при желании вернуться в кабинет, один ли, с кем-то еще? и 3. в том, шла ли реально речь о том самом кабинете или о каком-то другом помещении. И в памяти такие вещи смешиваются легко, и едва ли для Бережкова кабинетом Сталина в Кремле мог бы быть назван только тот самый, официальный его кабинет.
Охотничьей байкой, конечно, это тоже может быть. Но для ох. байки было бы неск. странно, что Б. ее не озвучивал направо и налево. История с Литвиновым как раз говорит в пользу авторской правдивости: придумай он это, он бы справился, конечно, с обст-вами смерти литвинова. Рассказ об автокатастрофе показывает, что Бережков здесь записал именно то, что помнил (вместе с соотв. сбоем или неточностью памяти; в чем именно был сбой - говорил ли Микоян, что СОБИРАЛИСЬ устроить автокатастрофу, или в памяти Бережкова обст-ва смерти Мтхоэлса распространились на Литвинова, поскольку обоих по евр. части подозревали, - этого уже, конечно, не скажешь).
1. Да, конечно и к сожалению, записывали не всех, кто входил к кремлёвский кабинет Сталина, а лишь, так сказать, приглашённых. Офицеры-операторы Генштаба во время войны часто, если не сказать постоянно, оказывались в этом кабинете, то сопровождая начальника, то по его (дополнительному) вызову, но в журнал при этом не попадали. Так, например, Штеменко подробно описывает свой первый доклад Сталину в августе 1942, а в журнале он впервые упомянут 20 декабря. Но поскольку генерал сообщает, что вызвал его комиссар Генштаба Боков, а в кабинете был начальник Оперативного управления Бодин, можно установить дату - это было 20 августа. 2. Чтобы такой разговор состоялся, в кабинете должны находиться Сталин, Молотов и "неучтённый" Бережков (может быть, не как переводчик, а как помощник Молотова). В августе Сталин и Молотов находились наедине: 10 августа - с 18.05 до 18.10 (затем пришёл Берия) и 13 августа (перед встречей с Черчиллем) с 23.00 до 23.15. Хватило бы им четверти часа на беседу, с учётом того, что Сталину ещё надо было просмотреть подготовленный НКИД текст телеграммы Литвинову и дать Бережкову указания, что переделать? Может быть, это всё-таки не пять минут, но как-то уж очень натянуто и сомнительно выглядит. 3. Воспоминания Бережкова 1990- годов, хотя формально и две книги, но скорее полторы - очень уж сильно пересекаются. "Рядом со Сталиным" под рукой нет, но вот навскидку примеры баек из "Как я стал переводчиком Сталина": Лично ко мне Сталин всегда относился ровно, индифферентно. Порой мне казалось, что он смотрит как-то сквозь меня, даже не замечает моего присутствия. Но он, как вскоре выяснилось, в каждом случае сам выбирал из нас двоих себе переводчика. Иной раз, когда предстояла беседа с американцами, вызывали Павлова, а к англичанам - меня, хотя США были в моей компетенции, а Великобритания - Павлова. Пока всё нормально, далее ещё несколько фраз о сталинской манере обращения с переводчиками. А следом идёт: У него был своеобразный юмор. Рассказывали, что однажды начальник политуправления Красной Армии Мехлис пожаловался Верховному главнокомандующему, что один из маршалов каждую неделю меняет фронтовую жену. Мехлис спросил, что будем делать. Сталин с суровым видом ничего не отвечал. Мехлис, полагая, что он обдумывает строгое наказание, начал было сожалеть о своем доносе. Но тут Верховный с лукавой усмешкой прервал молчание: - Завидовать будем… В ином случае Сталин на протяжении нескольких военных лет, время от времени, донимал другого маршала вопросом: почему его не арестовали в 1937 году? Не успевал тот раскрыть рот, как Сталин строго приказывал: «Можете идти!» И так повторялось до конца войны. Жена маршала после каждого подобного случая готовила ему узелок с теплыми вещами и сухарями, ожидая, что ее супруг вот-вот угодит в Сибирь. Настал День Победы. Сталин, окруженный военачальниками, произносит речь… - Были у нас и тяжелые времена, и радостные победы, но мы всегда умели пошутить. Не правда ли, маршал… - И он называет имя злополучного объекта своих «шуток». А это чистой воды байки, причём байки 1970-х годов. Мемуарист им верит...
Re: Mea culpajoy_for_everDecember 15 2013, 06:04:33 UTC
По идее, отчасти верифицировать сообщение Бережкова можно было бы, выяснив, было ли на самом деле пресловутое сообщение НКИД посольству в Вашингтоне от 13 или 14 августа 1942 г. (только как это сделать?).
Телеграмма, конечно, была, её просто не могло не быть. После каждой беседы с представителем той или иной страны МИД извещает о её содержании свои посольства в тех странах, которых беседа касается, и наоборот - каждое посольство о своих контактах в стране извещает МИД. Иначе дипломатией заниматься невозможно. Подписывает депешу тот, кто вёл беседу. В данном случае после каждой встречи с Чёрчиллем Сталину надо было отправлять две телеграммы: в Лондон Майскому и в Вашингтон Литвинову. Описание процедуры подготовки телеграмм Бережковым: "У меня сложности порой возникали с составлением телеграмм нашим послам в Лондоне и Вашингтоне. Проект телеграммы следовало приготовить сразу же после беседы, пока Сталин еще оставался у себя. По своей старой подпольной привычке Сталин работал всю ночь, и прием дипломатов обычно проводился поздно, а то и на рассвете. Беседа порой продолжалась два-три часа, но телеграмма должна была занимать не больше двух страниц. Продиктовав, я снова отправлялся в кабинет Сталина. Он просматривал текст, делал те или иные поправки и подписывал. Но бывало и так, что его не устраивал мой вариант. Это его раздражало. Правда, груб он не был, а просто укорял: - Вы тут сидели, переводили, все слышали, а ничего не поняли. Разве это важно, что вы тут написали? Главное в другом… Он, однако, понимал, что я старался, но не сумел, и не было смысла отсылать меня с простым напутствием: «Переделайте». Он говорил: - Берите блокнот и записывайте… - И диктовал по пунктам то, что считал важным. После этого не стоило особого труда составить новую телеграмму. Все же всякий раз, когда случалось такое, долго оставался неприятный осадок."
Re: Mea culpajoy_for_everDecember 15 2013, 06:14:09 UTC
Что касается баек 1970-х гг., то Бережков их изложение вводит как раз словами "рассказывали, что..." - личным наблюдениям их он не приписывает, а герой их должен был для него быть, на самом деле, фигурой столь же эпически-циклизированной, как и для всех остальных.
Важнее, что мемуарист верит в достоверность баек, появившихся через ~20 лет после смерти Сталина, и рассказывает их вперемешку с личными наблюдениями. Манера изложения Бережкова смешивает его личные наблюдения, более поздние (и зачастую недостоверные) сведения и современные (на момент написания) суждения. Эти три компонента мемуарист сплавляет в амальгаму. Например: "Работая в нацистской Германии в 1940 году, я наблюдал поразившую меня картину. То же обожествление «вождя», такие же массовые сборища и парады, на которых участники несли портреты фюрера, а детишки подносили ему букеты цветов. Очень схожая помпезная архитектура, героическая тема в живописи, подобная нашему социалистическому реализму. Упрятав в концлагеря и уничтожив всех инакомыслящих, Гитлер, подобно Сталину, с помощью интенсивной идеологической обработки добился того, что его стала боготворить толпа. Я наблюдал «парад победы» в Берлине на Зигесаллее после возвращения из Франции победоносных дивизий вермахта. Стоя рядом с трибуной, видел, как люди тянулись к Гитлеру, когда он проезжал мимо них в открытом «мерседесе». Женщины поднимали вверх младенцев, чтобы он прикоснулся к ним. Ненавидя народ, он умел ему польстить, величая «расой господ». Сталин тоже, отечески улыбаясь маршировавшим мимо ленинского мавзолея и громко славившим его демонстрантам, льстил им, называл их «строителями коммунизма». И тут же тихонько, себе в усы, обзывал дураками." Склонность вносить в изложение несомненно заведомо поздние (и зачастую недостоверные) сведения у Бережкова носила хронический характер. В той же книге на первых страницах: "В моей маленькой комнате, расположенной в северном крыле здания Совнаркома в Кремле, тишина. Лишь каждые четверть часа со Спасской башни доносится перезвон курантов. На окнах черные шторы затемнения: конец июля 1941 года. В любой момент можно ждать сигнала воздушной тревоги, оповещающего о приближении немецких бомбардировщиков. Глубокая ночь. Но весь огромный правительственный аппарат продолжает действовать. Сталин еще занят делами в своем кабинете, и каждый высокопоставленный деятель, будь то член политбюро, нарком или военачальник, остается на месте в ожидании возможного вызова к «хозяину»... Сегодня у Сталина была долгая беседа с прибывшим в Москву Гарри Гопкинсом, личным представителем президента Рузвельта... С содержанием беседы с американским эмиссаром - первым высокопоставленным лицом, прибывшим из США в Москву после гитлеровского вторжения, утром должны быть ознакомлены члены политбюро. Мне поручено сверять текст подготовленного протокола с наскоро сделанными пометками Литвинова, переводившего эту беседу. Одно место в записи коробит меня. Сталин сказал Гопкинсу, что нападение Германии на Советский Союз было неожиданным. Он, Сталин, полагал, что именно сейчас Гитлер не нанесет удара. И хотя для нас всех Сталин - непререкаемый авторитет, мне трудно согласиться с таким его утверждением. Как это могло быть? Ведь мы в нашем посольстве в Берлине имели достоверную информацию о готовящемся вторжении. Знали даже точную дату - в ночь на 22 июня. Все эти сведения посольство пересылало в Москву. Неужели Сталину этого не докладывали? Информация шла не только от посла в Германии Деканозова, но и от военного атташе Тупикова и военно-морского атташе Воронцова. Каждый из них имел свой надежный источник, все данные совпадали." Минуточку, но ведь донесения и Деканозова, и Тупикова, и Воронцова опубликованы, и роковой даты 22 июня в них как раз нет. Есть 15 мая, есть 1 июня, есть 15 июня. Не знали в берлинском полпредстве СССР этой даты. Но если бы Воронцов и Тупиков и сообщали в Москву о 22 июня - откуда бы об этом знать Бережкову? С какой стати генерал-майор и капитан первого ранга принялись бы рассказывать о своей службе штафирке-секретарю? Версия о том, что "докладывали точно", возникла после смерти и Тупикова, и Деканозова, и Сталина. Но мемуарист вкладывает её в свою голову образца июля 1941-го.
Черчилль, симптоматичным образом, сказал в мемуарах про обед у Сталина следующее: "Распространялись глупые истории о том, что эти советские обеды превращаются в попойки. В этом нет ни слова правды". Рузвельту он по этому же поводу написал: "Обед прошел в весьма дружественной атмосфере при обычных советских церемониях" :)
Бесед с Черчиллем было всего две: длительная и дружественная вечером 12 августа (c 19.00 до 22.40) и резкая, даже оскорбительная со стороны Сталина вечером 13 августа (с 23.15 до 01.40).
В журнале посещений кабинета Сталина 12 августа отмечено, что Ворошилов зашёл к Сталину в 17.45, через 10 минут, в 17.55 пришёл Молотов, в 19.00 зашли Черчилль (пр.-мин. Англ.), г-н Керр (англ. посол), т. Павлов (переводчик)*, г-н Гарриман (предст. Рузв.), г-н Денлот (секретарь посол.), г-н Томсон (личный адъют.), г-н Роуэн (личный секрет.), г-н Томсон (инсп. Со. Ярд.). Все участники встречи (кроме Сталина, разумеется), согласно журналу, вышли одновременно в 22.40. На этом приём посетителей был окончен (стандартная запись "Последние вышли 22.40").
13 августа Молотов зашёл к Сталину в 23.00, в 23.15 вошли участники встречи: Черчилль, Гарриман , Уэйвеяли**, Брук, Кадоган, Теддэр, Денлот, и т. Павлов (Бережков). Все (кроме Сталина, разумеется) вышли в 01.40, на этом приём посетителей был окончен (стандартная запись "Последние вышли 1.40").
В ту же ночь в Кремле, в столовой на одном этаже с Георгиевским залом, состоялся ужин в честь союзников, превращённый гостеприимным хозяином в грандиозную попойку. Колоритное описание пьянки в своих мемуарах оставил главный маршал авиации Голованов; глава называется "Не бойся, России я не пропью" - фраза, якобы сказанная Сталиным встревоженному мемуаристу. Бережков переводил застольный разговор (Голованов восхищается его мастерством: "Я впервые увидел, что можно вести разговор на разных языках так, словно переводчика не существует"). Описание пирушки в мемуарах Бережкова гораздо более дипломатично, чем у маршала, но и он признаёт, что выпито было много, в частности, дворецкий британского премьера командор Томпсон упал и опрокинул стол с десертом на посла Керра. Вряд ли после этого мероприятия Сталин и Молотов стали возвращаться в кремлёвский кабинет.
Таким образом, рассказ Бережкова о советском правительстве в изгнании в Британской Индии скорее следует отнести к разряду охотничьих.
*Бережков.
** Издатели полагают, что секретарь так записал фамилию генерала Уэйвелла.
Reply
Reply
Итак, ни 12, ни 13, ни 15 августа не оставался Бережков с Молотовым и Сталиным в кремлёвском кабинете после ухода Черчилля, всякий раз он входил и уходил одновременно с заморским гостем. Мне кажется, этого достаточно, чтобы отнести рассказ о советском правительстве в изгнании к разряду охотничьих.
Но если у Вас есть сомнения, давайте проверим - может быть, такой разговор у Сталина с Молотовым в присутствии Бережкова мог произойти в какой-то другой момент? Посмотрим, может быть, в какие дни 1941-го или 1942-го Сталин, Молотов и Бережков втроём находились в кремлёвском кабинете вождя.
Такой день всего один. В 1941 году Бережков в сталинском кабинете не бывал. В 1942-м он впервые отмечен в журнале посещений 28 марта, когда Сталин и Молотов беседовали с британским послом Кэрром. Время посещения у посла и переводчика отмечено одинаковое (19.00 - 21.30). Затем Сталин и Молотов принимали американского посла Стендли 23 апреля, 2 июля и 6 октября, представителя Рузвельта, экс-кандидата в президенты от республиканской партии Уэнделла Уилки 23 сентября, Кэрра 5 ноября. Встречи переводил Бережков, время посещения заморских гостей и переводчика отмечено одинаковое.
14 ноября Сталин и Молотов принимали американского генерала Херли, бывшего военного министра в администрации Гувера, посетившего восточный фронт в качестве личного представителя президента Франклина Д. Рузвельта. Гость, переводчик и некто господин Генри зашли в кабинет в 23.05, Генри в 23.10 вышел. В 0.20 ушёл генерал Херли, и в кабинете остались Сталин, Молотов и Бережков. Но втроём они были только пять минут: в 0.25 пришёл Маленков, в 2.45 - Берия, в 3.25 - Микоян. Все разошлись в 3.40.
Хватит ли пяти минут на описанный Бережковым диалог? На мой взгляд, нет. Всё-таки Сталин должен был сначала усадить Бережкова за работу, дать ему указания, что писать. А тут и Маленков пришёл.
Но главное - обстановка на фронте 14 ноября 1942 года мало располагала к раздумьям о правительстве в изгнании. На Кавказе противник перешёл к обороне, и теперь уже наши войска пытались окружить 13-ю и 23-ю танковые дивизии немцев на подступах к Владикавказу. Попытка не удалась, противник выскользнул, но 11 ноября Сталин получил радостное донесение Тюленева о захваченных больших трофеях - одних танков якобы 140. Положение в Сталинграде было, как врачи говорят, стабильно тяжёлым, заканчивалась подготовка к контрнаступлению.
Итак, полагаю, рассказ Бережкова следует классифицировать как охотничби байки.
Замечу, кстати, что мемуары Бережкова, пользуясь выражением Ильфа и Петрова, подозрительны по вранью. Так, он пишет, что Микоян ему рассказал об убийстве Литвинова по приказу Сталина: якобы была подстроена автокатастрофа. Однако Литвинов умер в своей постели от старости, на 76-м году жизни.
Reply
Reply
Бережков (Микоян?) мог из-за возраста перепутать. Также как мог перепутать где и когда услышал про Индию.
Reply
Reply
Reply
Охотничьей байкой, конечно, это тоже может быть. Но для ох. байки было бы неск. странно, что Б. ее не озвучивал направо и налево. История с Литвиновым как раз говорит в пользу авторской правдивости: придумай он это, он бы справился, конечно, с обст-вами смерти литвинова. Рассказ об автокатастрофе показывает, что Бережков здесь записал именно то, что помнил (вместе с соотв. сбоем или неточностью памяти; в чем именно был сбой - говорил ли Микоян, что СОБИРАЛИСЬ устроить автокатастрофу, или в памяти Бережкова обст-ва смерти Мтхоэлса распространились на Литвинова, поскольку обоих по евр. части подозревали, - этого уже, конечно, не скажешь).
Reply
2. Чтобы такой разговор состоялся, в кабинете должны находиться Сталин, Молотов и "неучтённый" Бережков (может быть, не как переводчик, а как помощник Молотова). В августе Сталин и Молотов находились наедине: 10 августа - с 18.05 до 18.10 (затем пришёл Берия) и 13 августа (перед встречей с Черчиллем) с 23.00 до 23.15. Хватило бы им четверти часа на беседу, с учётом того, что Сталину ещё надо было просмотреть подготовленный НКИД текст телеграммы Литвинову и дать Бережкову указания, что переделать? Может быть, это всё-таки не пять минут, но как-то уж очень натянуто и сомнительно выглядит.
3. Воспоминания Бережкова 1990- годов, хотя формально и две книги, но скорее полторы - очень уж сильно пересекаются. "Рядом со Сталиным" под рукой нет, но вот навскидку примеры баек из "Как я стал переводчиком Сталина":
Лично ко мне Сталин всегда относился ровно, индифферентно. Порой мне казалось, что он смотрит как-то сквозь меня, даже не замечает моего присутствия. Но он, как вскоре выяснилось, в каждом случае сам выбирал из нас двоих себе переводчика. Иной раз, когда предстояла беседа с американцами, вызывали Павлова, а к англичанам - меня, хотя США были в моей компетенции, а Великобритания - Павлова.
Пока всё нормально, далее ещё несколько фраз о сталинской манере обращения с переводчиками. А следом идёт:
У него был своеобразный юмор. Рассказывали, что однажды начальник политуправления Красной Армии Мехлис пожаловался Верховному главнокомандующему, что один из маршалов каждую неделю меняет фронтовую жену. Мехлис спросил, что будем делать. Сталин с суровым видом ничего не отвечал. Мехлис, полагая, что он обдумывает строгое наказание, начал было сожалеть о своем доносе. Но тут Верховный с лукавой усмешкой прервал молчание:
- Завидовать будем…
В ином случае Сталин на протяжении нескольких военных лет, время от времени, донимал другого маршала вопросом: почему его не арестовали в 1937 году? Не успевал тот раскрыть рот, как Сталин строго приказывал: «Можете идти!» И так повторялось до конца войны. Жена маршала после каждого подобного случая готовила ему узелок с теплыми вещами и сухарями, ожидая, что ее супруг вот-вот угодит в Сибирь. Настал День Победы. Сталин, окруженный военачальниками, произносит речь…
- Были у нас и тяжелые времена, и радостные победы, но мы всегда умели пошутить. Не правда ли, маршал… - И он называет имя злополучного объекта своих «шуток».
А это чистой воды байки, причём байки 1970-х годов. Мемуарист им верит...
Reply
Reply
Описание процедуры подготовки телеграмм Бережковым:
"У меня сложности порой возникали с составлением телеграмм нашим послам в Лондоне и Вашингтоне. Проект телеграммы следовало приготовить сразу же после беседы, пока Сталин еще оставался у себя.
По своей старой подпольной привычке Сталин работал всю ночь, и прием дипломатов обычно проводился поздно, а то и на рассвете. Беседа порой продолжалась два-три часа, но телеграмма должна была занимать не больше двух страниц. Продиктовав, я снова отправлялся в кабинет Сталина. Он просматривал текст, делал те или иные поправки и подписывал. Но бывало и так, что его не устраивал мой вариант. Это его раздражало. Правда, груб он не был, а просто укорял:
- Вы тут сидели, переводили, все слышали, а ничего не поняли. Разве это важно, что вы тут написали? Главное в другом…
Он, однако, понимал, что я старался, но не сумел, и не было смысла отсылать меня с простым напутствием: «Переделайте». Он говорил:
- Берите блокнот и записывайте… - И диктовал по пунктам то, что считал важным.
После этого не стоило особого труда составить новую телеграмму. Все же всякий раз, когда случалось такое, долго оставался неприятный осадок."
Reply
Reply
Манера изложения Бережкова смешивает его личные наблюдения, более поздние (и зачастую недостоверные) сведения и современные (на момент написания) суждения. Эти три компонента мемуарист сплавляет в амальгаму. Например: "Работая в нацистской Германии в 1940 году, я наблюдал поразившую меня картину. То же обожествление «вождя», такие же массовые сборища и парады, на которых участники несли портреты фюрера, а детишки подносили ему букеты цветов. Очень схожая помпезная архитектура, героическая тема в живописи, подобная нашему социалистическому реализму. Упрятав в концлагеря и уничтожив всех инакомыслящих, Гитлер, подобно Сталину, с помощью интенсивной идеологической обработки добился того, что его стала боготворить толпа. Я наблюдал «парад победы» в Берлине на Зигесаллее после возвращения из Франции победоносных дивизий вермахта. Стоя рядом с трибуной, видел, как люди тянулись к Гитлеру, когда он проезжал мимо них в открытом «мерседесе». Женщины поднимали вверх младенцев, чтобы он прикоснулся к ним. Ненавидя народ, он умел ему польстить, величая «расой господ». Сталин тоже, отечески улыбаясь маршировавшим мимо ленинского мавзолея и громко славившим его демонстрантам, льстил им, называл их «строителями коммунизма». И тут же тихонько, себе в усы, обзывал дураками."
Склонность вносить в изложение несомненно заведомо поздние (и зачастую недостоверные) сведения у Бережкова носила хронический характер. В той же книге на первых страницах:
"В моей маленькой комнате, расположенной в северном крыле здания Совнаркома в Кремле, тишина. Лишь каждые четверть часа со Спасской башни доносится перезвон курантов. На окнах черные шторы затемнения: конец июля 1941 года. В любой момент можно ждать сигнала воздушной тревоги, оповещающего о приближении немецких бомбардировщиков. Глубокая ночь. Но весь огромный правительственный аппарат продолжает действовать. Сталин еще занят делами в своем кабинете, и каждый высокопоставленный деятель, будь то член политбюро, нарком или военачальник, остается на месте в ожидании возможного вызова к «хозяину»...
Сегодня у Сталина была долгая беседа с прибывшим в Москву Гарри Гопкинсом, личным представителем президента Рузвельта...
С содержанием беседы с американским эмиссаром - первым высокопоставленным лицом, прибывшим из США в Москву после гитлеровского вторжения, утром должны быть ознакомлены члены политбюро. Мне поручено сверять текст подготовленного протокола с наскоро сделанными пометками Литвинова, переводившего эту беседу.
Одно место в записи коробит меня. Сталин сказал Гопкинсу, что нападение Германии на Советский Союз было неожиданным. Он, Сталин, полагал, что именно сейчас Гитлер не нанесет удара. И хотя для нас всех Сталин - непререкаемый авторитет, мне трудно согласиться с таким его утверждением. Как это могло быть? Ведь мы в нашем посольстве в Берлине имели достоверную информацию о готовящемся вторжении. Знали даже точную дату - в ночь на 22 июня. Все эти сведения посольство пересылало в Москву. Неужели Сталину этого не докладывали? Информация шла не только от посла в Германии Деканозова, но и от военного атташе Тупикова и военно-морского атташе Воронцова. Каждый из них имел свой надежный источник, все данные совпадали."
Минуточку, но ведь донесения и Деканозова, и Тупикова, и Воронцова опубликованы, и роковой даты 22 июня в них как раз нет. Есть 15 мая, есть 1 июня, есть 15 июня. Не знали в берлинском полпредстве СССР этой даты. Но если бы Воронцов и Тупиков и сообщали в Москву о 22 июня - откуда бы об этом знать Бережкову? С какой стати генерал-майор и капитан первого ранга принялись бы рассказывать о своей службе штафирке-секретарю?
Версия о том, что "докладывали точно", возникла после смерти и Тупикова, и Деканозова, и Сталина. Но мемуарист вкладывает её в свою голову образца июля 1941-го.
Reply
Reply
Reply
Leave a comment