(no subject)
Для господ прикловцев пост не несет никакой информационной и художественной ценности. Можно смело пролистывать, ага.
*Хвастаюсь)
Мы с прекрасной
Кисточкой написали рассказ для нашего камерного прикловского конкурса прозы. А он неожиданно для всех занял первое место.
Лунный свет в ладонях
Бархатные подушечки лап бесшумно касались поросшей мхом земли, оставляя на сочной зелени островки лунной пыли. Зверь шел медленно. Спешить теперь было некуда, а краски, звуки и запахи привычного мира - мира, который скоро придется оставить - дразнили, будоражили кровь, пробуждая в груди странное, неведомое ранее чувство. Горечь? Пустота? Неизбежность. Хотелось дышать густым, наполненным ароматом хвои воздухом, впитывать его каждым клочком палевой шкуры, лакать драгоценную жизнь, как ледяную воду ручья, бегущего меж камней, - жадно, взахлеб, без оглядки. Вот только много ли оставалось той упоительной влаги? Три глотка, три коротких глотка, от которых сводит зубы и немеет язык. Три глубоких, судорожных вздоха, перехватывающих горло неизбывной тоской. Три шага до края, цена каждому из них - вечность.
Первый шаг - и за спиной остается последняя весна. Солнечные иглы, пронзающие лес, предрассветный туман, оставляющий лоскутья на колючих ветвях можжевельника, и роса, оседающая на шерсти привкусом смолы и первоцветов. Бешеный гон по лесной чащобе, соленый, волнующий запах страсти и торжество победителя - самца, хищника, не упустившего вожделенной добычи. И последний дар той весны - беззащитный меховой комочек под корнями вывороченной ели. О нем есть кому позаботиться.
Второй шаг - и нужно смириться с небытием, вырвать из сердца корни, прорастающие в жизнь, связующие дух и плоть. Таков закон. Когда появляется младший в лунном роду, старший должен уйти. В никуда - и никак иначе.
Третий шаг - невозможный, безумный, повергающий основы основ. В никуда? Нет. Но как поверить, что за этой чертой есть что-то кроме вечного холода и пустоты? Как заставить свое нутро - нутро зверя, подвластное инстинктам и чутью, - не сжиматься болезненно в ожидании конца, не биться в силках первобытного ужаса, не рваться прочь от предначертанного?! Нет ответа. И тело, гибкое, мощное, всегда послушное тело отказывается повиноваться, застывает вне времени, не в силах преодолеть последний рубеж.
Лунный зверь стоял, склонив тяжелую голову и нервно подергивая чуткими ушами. Малахит мшистого ковра у широких лап был рассечен голубоватой сталью короткого, чуть изогнутого клинка. Его холодное пламя пробуждало оставленные позади тревоги, и казалось уже, что нет ничего страшнее, ничего больнее и горше, чем сгореть в этом бледном огне. Зверь стегал себя хвостом по поджарым бокам и смотрел в глаза своей смерти. Или новой жизни. Клинок ждал.
- ..учение же Тай-бао говорит о том, что мир многослоен, и у каждой вещи есть несколько теней. Иногда эти тени называют «душами», - учитель Гу говорил, не открывая глаз - или разрез их был настолько узок, что Юнако не видел разницы. - У настольной лампы может быть душа мотылька и душа пролетевшего за окном листа вишни. Лампа будет и мотыльком, и листом в его последнем мгновении. Просто лампа не даст свет и тепло; она лишь менее густая тьма. Возьми свой меч.
Ученик покорно коснулся рукояти дао, поднял под углом так, чтобы дальний конец широкого четырехугольного лезвия смотрел в угол между потолком и полом. Тяжелый кусок мертвой стали, центр тяжести смещен, лезвие по длине едва не равно рукояти.
- Что ты видишь?
«Я вижу изделие рук человеческих, вижу дитя плавильной печи и деревщика. И не лучшее. Только за подобный ответ и палок можно заработать». Юнако с видом, будто его только что посетило Просветление с самим Вишну на Шеше, прикрыл веки и проговорил взволнованно:
- Я вижу соединение двух стихий, металла и дерева….
- Дурак, - беззлобно ответил учитель Гу. - Я не прошу сотворить мне сказку из страха, что накажу тебя. Я прошу ответить честно.
Юнако вздохнул.
- Я вижу меч, Учитель. Кусок хорошо отполированного металла, прекрасно выкованного и заточенного, заключенного в рукоять на одну свою часть. И ленты.
- Ты снова слукавил, меч тускл. Но огорчает меня, как тускла твоя душа. Ты не желаешь увидеть очевидного. Ты проиграешь.
- Я желаю!
- Иди, Юнако.
Ученик поднялся, поклонился учителю Гу, откинул свалившуюся со спины длинную черную косу и вышел.
«Весна на улице, цветет яблоня, а я должен как последний дурак сидеть и пялиться на тебя!» - злился юноша, честно уставясь на дао. Меч или спал, или не желал разговаривать, или действительно учитель ошибся, и никакой «души» у него нет.
Чем дальше текли минуты, тем больше Юнако склонялся к последнему варианту. «А Мэй-Ли сегодня пошла с подругами купаться… Знаешь, что? Ты вообще, по-моему, не меч, а недоразумение, и души у тебя нет, а раз так - пошел-ка я к речке, и все дела». Принятое решение сняло с души груз, и священные цветы с запахом Мэй-Ли расцвели в ней.
Весна лениво дергала за струны цитры цинь и снисходительно улыбалась замершей в сладостном предвкушении природе.
- Пошел-ка я к речке, и все дела! - распевал Юнако, весело шагая по дороге; связка монет на поясе позвякивала медью.
Как водится, в ущелье меж ребер горы повстречался ему разбойник, что по Сансаре и закону Дао мог бы сегодня лениться на мшистом склоне скалы, но какая-то муха укусила в щеку, в самый шрам, и разбойник был не прочь кому-нибудь за это отомстить.
- Доброй тебе дороги, путник! - поприветствовал он с высокого камня, на котором сидел, наблюдая за Юнако, как кот за мышонком. - Куда торопишься?
- И тебе попутного ветра, - откликнулся юноша, едва не оступившись от неожиданности.
Разбойник расхохотался, сминая лицо в грубые от рубцов складки. Вдруг резко сплюнул на сторону, без смеха.
- Ты нагрубил мне. Мне, самому Зеленому Еноту Хару! - он ударил себя в грудь. Потом как-то очень ловко спрыгнул с камня, захватив лежавшее рядом копье. И теперь стоял, небрежно на него опираясь, прямо перед Юнако, не толстый, не выше гор, но ясно дающий понять, что путник облегчит свой пояс на пару связок, прежде чем пройти.
Юнако совсем не любил убегать, он любил побеждать и ставить ногу на грудь павшего врага. Он любил выигрывать. И беззубый оборванец с щербатым цян ему не противник, Юнако не понадобится даже меч из ножен вынимать.
- Да ты и есть оскорбление всему, что под луной! - насмешливо сказал он, не спеша отвязывая ножны. Взвесил меч. Пробормотал, глядя в землю: - А не избавить ли мне горы от язвы?
- Ах ты! - Разбойник наливался дурной кровью, багровея с каждой минутой. - Ты!
С коротким ревом вскинув копье, он бросился на злоязыкого наглеца.
Юнако пренебрежительно взмахнул мечом, отводя цян в сторону, однако испитый Хару оказался не так неуклюж, и через минуту юноше пришлось отбросить ножны.
Неясный отсвет скользнул по металлу - словно, играя, пробежался по лезвию лунный блик. Лунный блик в погожий весенний день.
Разбойника душила погибельные для воина ярость и скука, только видел Юнако, был Зеленый Енот в далекие дни не последним мастером. Или сам юноша плохой ученик мудрого Гу?
"Ты - пустая железяка в моей руке, когда же ты летать будешь, а не болтаться дохлым придатком?"
Светлый мерцающий силуэт, стремительный и ловкий, словно ирбис, метнулся вперед, а навстречу ему черной змеей уже струилась другая тень - грозная, изворотливая, опасная.
Разбойник атаковал быстро и уверенно, не давая Юнако обернуться, и того уже брала злость. Клинок ходил в гибкой кисти, будто сам по себе, Юнако раздражала эта разболтанность, он хотел, чтобы лезвие стало продолжением руки, но утяжеленный конец меча сопротивлялся, что строптивый конь или дикий кот.
"Да что ты, и правда свой характер имеешь?" - прыжок, полный круг сверху наискось плашмя - но копье Хару не дремало, и лезвие только соскребло стружку с древка.
Тень зверя льнула к земле и взвивалась в воздух, изгибалась тисовым луком, чтобы в следующий миг стрелой устремиться к цели, но на пути всякий раз оказывалась треугольная змеиная голова.
Глухие скользящие удары. Хару и Юнако то сходились, то разлетались, как спугнутые чихом сушеные стрекозы. Юнако видел мелькание зеленой кисти у наконечника копья, и в то же время видел себя и Хару со стороны, видел, как не разбойник управляет копьем, а они будто танцуют дуэтом. И потому побеждают.
"А ты все проснуться не хочешь, глупая железяка!" - Юнако не рассчитал удар, клинок дернул его в сторону, но тут же острие копья влетело в образованную брешь защиты, юноша с перепугу поймал равновесие, стоя на одной пятке, и пошел вслед за своим мечом от губительного жала цян. Клинок вел его вниз-влево, а потом опять наверх, сильный и уверенный.
Змея казалось неуязвимой. Скользил по каменистой тропе узкий хвост, сворачивались и разворачивались черные кольца - то плавными переливами, то резкими рывками. Очередная атака едва не закончилась встречей с ядовитыми зубами, но все же зверь сумел увернуться, броском унося свое тело в сторону; раздвоенный язык лишь разочарованно лизнул воздух.
«Может, правда?...»
Юнако позволил тяжести дао завершить круг и обрушиться с новой силой сверху, обманно-простым движением, но в последний момент зацепить острие цян и открыть Хару для удара. Обтянутая тапком пятка юноши прилетела точно в висок. Пока разбойник в себя приходил, у Юнако была пара вздохов посмотреть на меч. Широкое лезвие, длинная рукоять, изгиб изящный, как линия мускулов хищника. И как раньше не видел? И травленый узор - не брак кузнеца, а будто тигриная шерсть.
И снова прыжок - пока опьяненная собственной силой змея мешкает, пока не ожидает следующего удара. Во всю мощь струной натянутых мышц, дотянуться, достать, превозмочь самого себя! Миг спустя тяжелая лапа пригвоздила к земле извивающуюся темную ленту, острыми когтями-бритвами вспарывая распластанную тень.
Что-то внутри Юнако поднялось, наполнило дерзкой хмельной силой уставшее тело. С размаху из-за головы справа он ударил, отбрасывая новую атаку копья. И едва заметил, как наконечник откатился, и Хару закрывается лишь гладко срезанным обрубком. Юнако остановил удар, опустил меч. Улыбнулся.
- Вот так.
Дао, дао, у тебя и правда душа есть, душа нездешнего звер...
Звонкий стук, как черенком лопаты по пустому коробу. Хару опустил изуродованное копье.
- Я же сказал, не груби мне.
Разбойник подобрал деньги, бросил обиженный взгляд на тело Юнако и пошел по тропинке в горы.
*Хвастаюсь)
Мы с прекрасной
Кисточкой написали рассказ для нашего камерного прикловского конкурса прозы. А он неожиданно для всех занял первое место.
Лунный свет в ладонях
Бархатные подушечки лап бесшумно касались поросшей мхом земли, оставляя на сочной зелени островки лунной пыли. Зверь шел медленно. Спешить теперь было некуда, а краски, звуки и запахи привычного мира - мира, который скоро придется оставить - дразнили, будоражили кровь, пробуждая в груди странное, неведомое ранее чувство. Горечь? Пустота? Неизбежность. Хотелось дышать густым, наполненным ароматом хвои воздухом, впитывать его каждым клочком палевой шкуры, лакать драгоценную жизнь, как ледяную воду ручья, бегущего меж камней, - жадно, взахлеб, без оглядки. Вот только много ли оставалось той упоительной влаги? Три глотка, три коротких глотка, от которых сводит зубы и немеет язык. Три глубоких, судорожных вздоха, перехватывающих горло неизбывной тоской. Три шага до края, цена каждому из них - вечность.
Первый шаг - и за спиной остается последняя весна. Солнечные иглы, пронзающие лес, предрассветный туман, оставляющий лоскутья на колючих ветвях можжевельника, и роса, оседающая на шерсти привкусом смолы и первоцветов. Бешеный гон по лесной чащобе, соленый, волнующий запах страсти и торжество победителя - самца, хищника, не упустившего вожделенной добычи. И последний дар той весны - беззащитный меховой комочек под корнями вывороченной ели. О нем есть кому позаботиться.
Второй шаг - и нужно смириться с небытием, вырвать из сердца корни, прорастающие в жизнь, связующие дух и плоть. Таков закон. Когда появляется младший в лунном роду, старший должен уйти. В никуда - и никак иначе.
Третий шаг - невозможный, безумный, повергающий основы основ. В никуда? Нет. Но как поверить, что за этой чертой есть что-то кроме вечного холода и пустоты? Как заставить свое нутро - нутро зверя, подвластное инстинктам и чутью, - не сжиматься болезненно в ожидании конца, не биться в силках первобытного ужаса, не рваться прочь от предначертанного?! Нет ответа. И тело, гибкое, мощное, всегда послушное тело отказывается повиноваться, застывает вне времени, не в силах преодолеть последний рубеж.
Лунный зверь стоял, склонив тяжелую голову и нервно подергивая чуткими ушами. Малахит мшистого ковра у широких лап был рассечен голубоватой сталью короткого, чуть изогнутого клинка. Его холодное пламя пробуждало оставленные позади тревоги, и казалось уже, что нет ничего страшнее, ничего больнее и горше, чем сгореть в этом бледном огне. Зверь стегал себя хвостом по поджарым бокам и смотрел в глаза своей смерти. Или новой жизни. Клинок ждал.
- ..учение же Тай-бао говорит о том, что мир многослоен, и у каждой вещи есть несколько теней. Иногда эти тени называют «душами», - учитель Гу говорил, не открывая глаз - или разрез их был настолько узок, что Юнако не видел разницы. - У настольной лампы может быть душа мотылька и душа пролетевшего за окном листа вишни. Лампа будет и мотыльком, и листом в его последнем мгновении. Просто лампа не даст свет и тепло; она лишь менее густая тьма. Возьми свой меч.
Ученик покорно коснулся рукояти дао, поднял под углом так, чтобы дальний конец широкого четырехугольного лезвия смотрел в угол между потолком и полом. Тяжелый кусок мертвой стали, центр тяжести смещен, лезвие по длине едва не равно рукояти.
- Что ты видишь?
«Я вижу изделие рук человеческих, вижу дитя плавильной печи и деревщика. И не лучшее. Только за подобный ответ и палок можно заработать». Юнако с видом, будто его только что посетило Просветление с самим Вишну на Шеше, прикрыл веки и проговорил взволнованно:
- Я вижу соединение двух стихий, металла и дерева….
- Дурак, - беззлобно ответил учитель Гу. - Я не прошу сотворить мне сказку из страха, что накажу тебя. Я прошу ответить честно.
Юнако вздохнул.
- Я вижу меч, Учитель. Кусок хорошо отполированного металла, прекрасно выкованного и заточенного, заключенного в рукоять на одну свою часть. И ленты.
- Ты снова слукавил, меч тускл. Но огорчает меня, как тускла твоя душа. Ты не желаешь увидеть очевидного. Ты проиграешь.
- Я желаю!
- Иди, Юнако.
Ученик поднялся, поклонился учителю Гу, откинул свалившуюся со спины длинную черную косу и вышел.
«Весна на улице, цветет яблоня, а я должен как последний дурак сидеть и пялиться на тебя!» - злился юноша, честно уставясь на дао. Меч или спал, или не желал разговаривать, или действительно учитель ошибся, и никакой «души» у него нет.
Чем дальше текли минуты, тем больше Юнако склонялся к последнему варианту. «А Мэй-Ли сегодня пошла с подругами купаться… Знаешь, что? Ты вообще, по-моему, не меч, а недоразумение, и души у тебя нет, а раз так - пошел-ка я к речке, и все дела». Принятое решение сняло с души груз, и священные цветы с запахом Мэй-Ли расцвели в ней.
Весна лениво дергала за струны цитры цинь и снисходительно улыбалась замершей в сладостном предвкушении природе.
- Пошел-ка я к речке, и все дела! - распевал Юнако, весело шагая по дороге; связка монет на поясе позвякивала медью.
Как водится, в ущелье меж ребер горы повстречался ему разбойник, что по Сансаре и закону Дао мог бы сегодня лениться на мшистом склоне скалы, но какая-то муха укусила в щеку, в самый шрам, и разбойник был не прочь кому-нибудь за это отомстить.
- Доброй тебе дороги, путник! - поприветствовал он с высокого камня, на котором сидел, наблюдая за Юнако, как кот за мышонком. - Куда торопишься?
- И тебе попутного ветра, - откликнулся юноша, едва не оступившись от неожиданности.
Разбойник расхохотался, сминая лицо в грубые от рубцов складки. Вдруг резко сплюнул на сторону, без смеха.
- Ты нагрубил мне. Мне, самому Зеленому Еноту Хару! - он ударил себя в грудь. Потом как-то очень ловко спрыгнул с камня, захватив лежавшее рядом копье. И теперь стоял, небрежно на него опираясь, прямо перед Юнако, не толстый, не выше гор, но ясно дающий понять, что путник облегчит свой пояс на пару связок, прежде чем пройти.
Юнако совсем не любил убегать, он любил побеждать и ставить ногу на грудь павшего врага. Он любил выигрывать. И беззубый оборванец с щербатым цян ему не противник, Юнако не понадобится даже меч из ножен вынимать.
- Да ты и есть оскорбление всему, что под луной! - насмешливо сказал он, не спеша отвязывая ножны. Взвесил меч. Пробормотал, глядя в землю: - А не избавить ли мне горы от язвы?
- Ах ты! - Разбойник наливался дурной кровью, багровея с каждой минутой. - Ты!
С коротким ревом вскинув копье, он бросился на злоязыкого наглеца.
Юнако пренебрежительно взмахнул мечом, отводя цян в сторону, однако испитый Хару оказался не так неуклюж, и через минуту юноше пришлось отбросить ножны.
Неясный отсвет скользнул по металлу - словно, играя, пробежался по лезвию лунный блик. Лунный блик в погожий весенний день.
Разбойника душила погибельные для воина ярость и скука, только видел Юнако, был Зеленый Енот в далекие дни не последним мастером. Или сам юноша плохой ученик мудрого Гу?
"Ты - пустая железяка в моей руке, когда же ты летать будешь, а не болтаться дохлым придатком?"
Светлый мерцающий силуэт, стремительный и ловкий, словно ирбис, метнулся вперед, а навстречу ему черной змеей уже струилась другая тень - грозная, изворотливая, опасная.
Разбойник атаковал быстро и уверенно, не давая Юнако обернуться, и того уже брала злость. Клинок ходил в гибкой кисти, будто сам по себе, Юнако раздражала эта разболтанность, он хотел, чтобы лезвие стало продолжением руки, но утяжеленный конец меча сопротивлялся, что строптивый конь или дикий кот.
"Да что ты, и правда свой характер имеешь?" - прыжок, полный круг сверху наискось плашмя - но копье Хару не дремало, и лезвие только соскребло стружку с древка.
Тень зверя льнула к земле и взвивалась в воздух, изгибалась тисовым луком, чтобы в следующий миг стрелой устремиться к цели, но на пути всякий раз оказывалась треугольная змеиная голова.
Глухие скользящие удары. Хару и Юнако то сходились, то разлетались, как спугнутые чихом сушеные стрекозы. Юнако видел мелькание зеленой кисти у наконечника копья, и в то же время видел себя и Хару со стороны, видел, как не разбойник управляет копьем, а они будто танцуют дуэтом. И потому побеждают.
"А ты все проснуться не хочешь, глупая железяка!" - Юнако не рассчитал удар, клинок дернул его в сторону, но тут же острие копья влетело в образованную брешь защиты, юноша с перепугу поймал равновесие, стоя на одной пятке, и пошел вслед за своим мечом от губительного жала цян. Клинок вел его вниз-влево, а потом опять наверх, сильный и уверенный.
Змея казалось неуязвимой. Скользил по каменистой тропе узкий хвост, сворачивались и разворачивались черные кольца - то плавными переливами, то резкими рывками. Очередная атака едва не закончилась встречей с ядовитыми зубами, но все же зверь сумел увернуться, броском унося свое тело в сторону; раздвоенный язык лишь разочарованно лизнул воздух.
«Может, правда?...»
Юнако позволил тяжести дао завершить круг и обрушиться с новой силой сверху, обманно-простым движением, но в последний момент зацепить острие цян и открыть Хару для удара. Обтянутая тапком пятка юноши прилетела точно в висок. Пока разбойник в себя приходил, у Юнако была пара вздохов посмотреть на меч. Широкое лезвие, длинная рукоять, изгиб изящный, как линия мускулов хищника. И как раньше не видел? И травленый узор - не брак кузнеца, а будто тигриная шерсть.
И снова прыжок - пока опьяненная собственной силой змея мешкает, пока не ожидает следующего удара. Во всю мощь струной натянутых мышц, дотянуться, достать, превозмочь самого себя! Миг спустя тяжелая лапа пригвоздила к земле извивающуюся темную ленту, острыми когтями-бритвами вспарывая распластанную тень.
Что-то внутри Юнако поднялось, наполнило дерзкой хмельной силой уставшее тело. С размаху из-за головы справа он ударил, отбрасывая новую атаку копья. И едва заметил, как наконечник откатился, и Хару закрывается лишь гладко срезанным обрубком. Юнако остановил удар, опустил меч. Улыбнулся.
- Вот так.
Дао, дао, у тебя и правда душа есть, душа нездешнего звер...
Звонкий стук, как черенком лопаты по пустому коробу. Хару опустил изуродованное копье.
- Я же сказал, не груби мне.
Разбойник подобрал деньги, бросил обиженный взгляд на тело Юнако и пошел по тропинке в горы.