Социальные последствия африканской работорговли
«Европейская торговля рабами отличалась от внутренней работорговли в Африке, которой издавна занимались арабы и многие африканские гocyдарства….
Положить конец работорговле оказалось значительно труднее, чем начать ее.
… она нанесла смертельный удар африканскому обществу и цивилизации. В войнах, порожденных работорговлей в Центральной и Южной Африке, не было заложено прогрессивное начало, ибо они не порождали ни изобретательности, ни инициативы, не влекли за собой никакого материального прогресса, как утверждают некоторые.
Напротив, последствия этих войн были сугубо отрицательными. Они уничтожили то, чего Африка достигла за тысячелетия, ничего не дав ей взамен.
По мере того как войны ради захвата рабов продолжались, люди все более черствели. Работорговля разлагала европейцев, порождала в них все большую алчность. Внезапные вспышки восстаний отчаявшихся рабов лишь умножали их невзгоды и влекли за собой новые кровопролития.
"Поскольку очень немногие негры могут перенести потерю свободы и выпавшие на их долю трудности, - говорится в одном документе 1788 года, - и поскольку у них нет сил терпеть, они все время стремятся воспользоваться любой оплошностью своих угнетателей. Чаще всего это выливается в мятежи, подавление которых редко обходится без большого побоища. Иногда мятеж удается. Тогда рабы истребляют весь экипаж судна. Они всегда готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы совершить любой отчаянный поступок, лишь бы выкарабкаться из своего несчастного положения, и, несмотря на все препятствия, часто достигают своей цели".
Человек, написавший эти строки, был аболиционистом и сочувствовал рабам. Однако, как показал Герсковиц, "большинство негров с самого начала отказывалось примириться с рабством без борьбы". Когда им не удавалось поднять мятеж в море, они восставали в самой Америке. Туссен-Лувертюр с Гаити был только одним из многих рабов, которые возрождали на берегах Карибского моря или в самой Америке попраннную человеческую свободу.
Об этой полосе восстаний нельзя забывать, изучая отношение уроженцев Западной Африки к работорговле. Не подлежит сомнению, что вожди и некоторые племена, населявшие побережье, легко поддались соблазну принять участие в заморской работорговле. Переход от издавна практикуемого домашнего рабства к торговле рабами оказался не слишком трудным. Их отношение к ней, может быть, отличалось от отношения некоего Джона Хоукинса - работорговца елизаветинских времен, на гербе которого красовался "полумавр во весь рост и в цепях"; возможно, оно отличалось и от образа мыслей тех европейских священников в Конго, которые многие десятилетия восседали на троне из слоновой кости у причала Луанды, милосердной рукой обращая в христианство толпы закованных рабов перед погрузкой их в трюмы кораблей, направлявшихся в Бразилию.
И тем не менее было нечто такое, что объединяло их; общество допускало рабство и тем самым санкционировало работорговлю,
Вожди и народы побережья, по крайней мере некоторые, проявляли заинтересованность в удовлетворении спроса ненасытной Европы, поскольку получали при этом свою долю прибылей (в свое время такие же интересы побуждали вождей других племен участвовать в работорговле арабов). Однако представление о том, что африканское общество алчно и покорно вступило в многовековой период работорговли, представление, которое иногда пытаются создать сторонники "теории" "врожденной неполноценности" негров и "рабской омерзительности" африканского общества, не подтверждается никакими документами.
Слабого можно вздернуть на виселицу, но это вовсе не значит, что она ему нравится. Африканское общество было относительно мирным и великодушным, даже мягким. Мир этих людей внезапно захлестнуло потоком смерти и ужасов. Лучшие и самые сильные пользовались любой возможностью оказать сопротивление или восстать, остальные терпели, но терпение это не означало покорности.
Не трудно представить себе процесс разложения нравов, когда охота за несколькими рабами превратилась в охоту за многими,- это повлекло за собой постепенное разрушение всякого разумного и сдерживающего начала. Гораздо труднее измерить те разрушения, которые массовая работорговля нанесла многим государствам и обществам.
"С течением времени, - писал о Конго Иль (эти слова можно отнести ко всем другим районам африканского побережья), - рухнули последние социальные связи. Вся структура общества оказалась нарушенной. Конечно, в Конго и до прихода белых были рабы, составлявшие органическую часть его социальной структуры, но они занимали в этом обществе строго определенное место. С ростом работорговли рабовладение превратилось в свирепую охоту на людей. Не только сильные продавали слабых - рушились даже семьи, и родители продавали детей или дети - родителей португальцам, которые клеймили купленный товар каленым железом, как овец".
Кое-какое представление о размерах этого распада можно получить, сравнивая положение африканских народов, вовлеченных в работорговлю, с положением тех, кто оказался в более выгодных условиях, так как жил достаточно далеко от побережья (правда, о последних нам известно сравнительно немногое). Кроме того, мы имеем возможность сравнить рассказы европейцев XV - XVI веков, когда работорговля делала еще первые шаги, с рассказами европейцев, живших 300 и 400 лет спустя.
Особенно резкий контраст обнаруживается в сообщениях об известном государстве Бенин, существовавшем недалеко от тех мест, где находится современная Нигерия.
Англичане ворвались в Бенин в 1897 году. Зрелище, представшее перед ними, было списано комэндером Беконом, который возглавил английскую экспедицию. "Бенин поистине можно назвать городом крови,- писал он.- Его история - это сплошная полоса самой низменной дикости. В начале XIX века, когда Бенин был центром работорговли, человеческие страдания, должно быть, достигли здесь предела, но сомнительно, чтобы даже тогда бессмысленность человеческих жертв превзошла нравы более близких к нам времен".
Подлинная история государства и империи Бенин была, разумеется, вовсе не "сплошной полосой самой низменной дикости". Однако в те годы, когда Бекон посетил его, это могло показаться правдой. "Кровь была повсюду... справа (там, где была резиденция царя) стояло "древо распятия" с двумя крестами. Лица двух несчастных, пригвожденных к ним, были обращены к западу, На земле валялись черепа и кости - останки прежних жертв. На каждой большой дороге было не менее двух лобных мест..."
Европе и Азии известно, к чему могут привести алчность, страх и деспотизм не только в тех местах, где промышляли торговцы живым товаром.
Аборигены Америки - мексиканские ацтеки не знали работорговли, однако над ними тяготело проклятие ритуальных убийств. И все же между описанной Беконом сценой и четырьмя столетиями заморской работорговли существовала самая непосредственная связь. Колониалистам Европы кое-где удалось внушить африканцам чувство особой вины за века рабства, но истина в том, что и те и другие в этом повинны в равной мере, ибо не африканцы были зачинщиками. Народы внутренних областей Центральной и Южной Африки, до которых не дотягивались длинные руки работорговцев, почти не знали такого опустошения. Отдельные случаи были лишь редким исключением.
Средневековому Бенину никогда раньше не приходилось испытывать таких страданий. За четыре столетия до экспедиции Бекона, когда работорговля еще только зарождалась, португальцы наблюдали совсем другую картину. Следуя к дельтам рек, их небольшие корабли водоизмещением в 50 тонн могли доходить до самого Гуато, от которого до Бенина было "девять лиг по хорошей дороге".
Португальские моряки нашли этот город цветущим. Жители его были весьма искусны в плавке металлов и плотницком ремесле. По описаниям португальцев, "от ворот до ворот город имел одну лигу", Вместо стен он был "окружен широким и глубоким рвом, заполненным водой и представляющим достаточно надежную защиту".
"Я был там четыре раза,- писал Пашеку в конце XV века. - Дома в Бенине сделаны из краснозема и крыты пальмовыми листьями". Город распространял свое влияние на окрестности "на 80 лиг в длину и на 40 в ширину". Он "обычно находился в состоянии войны с соседями". Цель войны - получить рабов для домашнегo хозяйства, как это было и в средневековой Европе. Но с приходом европейцев правители Бенина поняли, что для них выгоднее продавать рабов. Мы покупаем (рабов), - писал Пашеку, - платя за каждого от 12 до 14 бронзовых браслетов или медные браслеты, которые у них ценятся еще дороже".
Несмотря на войны, которые древний Бенин вел с соперниками, в этом государстве царили мир и порядок, и, хотя документы о том времени очень кратки, эта мысль проступает в них вполне отчетливо. В 1486 году Аффонсу ди Авейру по поручению португальского короля возглавил небольшую торговую экспедицию в Бенин. Здесь он нашел свою смерть, но незадолго до гибели ему удалось отправить, на родину груз перца - первого товара, который пришел в Европу с берегов Гвинеи. "Вскоре, - говорится в другом португальском отчете,- образцы его посланы были во Фландрию и другие места, и стоил он большие деньги, и его весьма ценили"
В это время царь Бенина (его называли "оба") отправил в Португалию своего посла, "ибо он желал узнать как можно больше о тех землях, откуда пришли в его страну эти странные люди". Когда же посол - "человек красноречивый и наделенный от природы мудростью" - вернулся в Бенин, он привез с собой не только подарки царю от короля Португалии, но и католических миссионеров и "облеченных королевским доверием посланцев, которым надлежало жить в его стране и скупать перец и другие товары, торговля коими составляет монопольное право короля". Таким образом, в те времена работорговле отводилась еще второстепенная роль.
О поведении "королевских уполномоченных" и миссионеров в Бенине рассказывает другой португальский источник, относящийся к 1516 году. Он не блещет красотами стиля, но сведения, которые можно из него почерпнуть, богаты и разнообразны. "Милостями, которыми осыпает нас король Бенина,- писал Дуарти Пириш, тогдашний королевский уполномоченный, - мы обязаны его любви к вашему высочеству. Он оказывает нам великие почести, и сажает нас за стол подле cвоегo сына, и не таит от нас ни один уголок своего двора, напротив, все двери раскрыты перед нами".
Пириш отмечает, что Бенин хорошо принимал миссионеров, но их труды не приносили желаемых плодов, ибо царь все время был занят войнами с соседями. Однако по возвращении с одной из таких войн царь "отдал сына и некоторых придворных - знатнейших во всем королевстве - в науку миссионерам, дабы их обратили в христианскую веру, и он также повелел построить в Бенине церковь, и миссионеры совершили над учениками обряд крещения. Их также учат грамоте, и вашему высочеству будет приятно узнать, что они выказали прилежание в учении". Сделаем скидку на то, что доклад королю составлен в очень тактичных выражениях, но во всяком случае в нем нет тревожных ноток.
В 1554 году, когда в Бенин попал англичанин Ричард Уиндхем, он обнаружил, что царь "говорит на языке Португалии". Уиндхем закупил здесь перец, частично расплатившись имевшимся у него товаром и пообещав произвести окончательный расчет в следующий приезд, но и он не приобрел ни одного раба.
Такого рода краткие и отрывочные донесения, содержание которых редко выходило за рамки деловых заметок мореплавателей и купцов, дошли до нас с тех времен, когда европейцы стали появляться в государствах и городах, расположенных на побережье Африки от устья Сенегала на западе до устья Конго на юге. Эти материалы свидетельствуют о существовании в Африке множества племенных объединений, которые часто враждовали между собой, но и часто были связаны феодальными узами.
Этим племенам была знакома обработка металлов; они исповедовали разнообразнейшие религии - от примитивного анимизма до сложных форм обожествления особы царя. Мыслящим по-европейски португальцам было нетрудно понять многие обычаи этих государств, поскольку у них имелось немало общих черт с феодальной Европой. В государствах, расположенных поблизости от устья Конго, вожди и советники, легко поддавшись уговорам европейцев, приняли христианство, а вместе с ним и дворянские титулы, так что вскоре здесь распустилось пышное соцветие графов, герцогов и маркизов, хотя африканцы в отличие от европейцев никогда не кичились ни дворянством, ни принадлежностью к "истинной вере".
Большинство африканцев не утруждало себя и тонкостями местничества.
Эти народы всегда верили в единую божественную власть, определяющую конечные судьбы мира. В этом отношении католический бог не отличался от их собственного. Однако истыми христианами они не стали, и крещение оставалось для них всего лишь красивым обрядом. Обычно они придерживались иерархической системы, но у них она подчинялась законам общества, тогда как в феодальной Европе давно стала окостеневшей догмой. Это различие помогает понять, почему в Африке титулы исчезли, а миссионеры потерпели неудачу. Ни те, ни другие не могли противостоять влиянию общества, которое на первый взгляд казалось феодальным, но по существу оставалось племенным.
Разумеется, "племенное" общество - это не синоним "примитивного". Примитивные общества существовали в тогдашней Африке, так же как они кое-где существуют там и сейчас, хотя даже к ним слово "примитивное" можно применить лишь в узком смысле, имея в виду уровень материальных или технических достижений. Родо-племенной строй заселявших центральную и южную части континента негритянских народов, с которыми португальцы сталкивались в XV и XVI веках, давно уже выработал свою общественную структуру, характерную для железного века. Эти народы шли по самобытному пути эволюции, и они заслуживают названия "примитивные" не более, чем их современники в Европе. Даже если не углубляться в дебри доказательств, это становится ясным хотя бы при изучении раннего искусства Ифе и Бенина.
Бэзил Дэвидсон. Второе открытие Африки.
P.S. Вообще-то история работорговли не закончилась, а продолжается. Страшные внутренние войны в Африке в последние 30 лет - восстановление того же самого на повышенном основании. Тогда бизнесмены из западных стран разжигали войны, чтобы добыть и вывезти рабов, сейчас - минеральное сырьё купить подешевле, и только. Плюс неоколониалисты в отличие от предшественников не тратятся на фрахт кораблей с транспортировкой рабов - беженцы от войн, монокультурной эксплуатации земли, опустынивания и т.п. последствий «включения в рынок» до западных стран добираются сами. То есть разрушать более слабое общество (и, вообще, играть на понижение качества жизни в обществах «периферии» мировой капсистемы) и брать по дешёвке его ресурсы прибыльней чем ловить и эксплуатировать его членов напрямую.