Свобода и деньги. Памяти Милтона Фридмана
Игорь Шибанов
Когда текущая статистика упрямится и не желает подтверждать пропагандистские идеологемы, её место занимают заклинания и реликтовые страшилки.
«Где бы не позволялось функционировать системе свободного рынка,… - везде рядовой человек оказывался способным достичь жизненного уровня, о котором прежде и не мог мечтать, И нигде в мире не существует столь глубокой пропасти между богатыми и бедными, нигде богатые так не богатеют, а бедные - не беднеют, как при тех социальных системах, где на свободный рынок наложен запрет. Именно такова была ситуация в феодальном обществе - в средневековой Европе, в Индии до получения ей независимости, и даже в какой-то степени в сегодняшней Латинской Америке, где положение человека в обществе определяется унаследованным сословным статусом… Так обстоит дело в странах с централизованным планированием и управлением - таких как Россия, Китай или Индия после получения независимости…»
(Милтон Фридман. О свободе, Издательствово «Три квадрата», Москва, 2003, стр. 103)
Подобные умозаключения поразительны. Особенно дико они звучат в устах учёного и добросовестного исследователя, удостоенного Нобелевской премии. Видимо, желающего верить Фридман ведёт, а не желающего - грубо тащит. Видимо, он догадывается, что обычный человек не имеет возможности проверить его утверждения. Да и не станет никто копаться в ужасном Китае или холодной России.
И, тем не менее, проверить Фридмана не сложно. Например, средневековый Египет времён фатимидов и эйюбидов (XI-XIII века) снабжает нас всеми необходимыми фактами.
Земледельцы там платили харадж - поземельный налог на обрабатываемые участки. Для собственников земли он составлял порядка 25% на весь доход; для арендаторов с учётом ренты - 37%. Издольщики и подёнщики хараджем не облагались. С ремесла, торговли, сдачи в аренду зданий и инвентаря требовался только закят, т.е. 2,5% с годового баланса. И лишь с иностранных купцов, ввозивших импорт, взималась пошлина в 15%.
«А что касается жителей города (Александрии), то они пребывают на вершине обеспеченности и роста своего благосостояния, ибо с них совершенно не взимается налог». (Ибн Джубайр. Путешествие, около 1185).
Для предпринимателей в средневековом Египте существовал нерегламентированный рынок рабочей силы; условия найма каждый раз фиксировались заново устным или письменным договором. Религиозный запрет отдавать деньги в рост легко обходился путем циркуляции долговых расписок, а иногда и прямо нарушался. Хотя бытовало юридическое и экономическое различие между мусульманами, христианами и иудеями - последние как не мусульмане платили государству поголовную джизью - никто никому не мешал принять ислам.
Денежная система базировалась на золоте и серебре, поэтому любая попытка властей испортить монету имела лишь краткосрочный эффект - рынок быстро «распознавал» её реальную стоимость. В этом случае не нужно никакой «Федеральной Резервной Системы» для контроля над эмиссией, любое частное лицо могло заняться золотодобычей, а потом прийти со своим золотом и серебром на монетный двор султана и начеканить из него столько монеты, сколько ему требовалось.
Лишь за 2,5% закят и золотой стандарт Милтон Фридман без колебаний отдал бы правую руку. И, тем не менее, тот же Ибн Джубайр утверждал, что мусульмане в крестоносных королевствах платили налогов ещё меньше!
Конечно, воплощение принципов в жизнь всегда грубее самих принципов. Расходы на армию и госаппарат заставляли мусульманские правительства Египта неустанно покушаться на низкие налоги. Им периодически удавалось обложить своих купцов дополнительными поборами до 15%. Плюс к тому, египетские власти пресекали спекуляцию хлебом в неурожайные годы, когда цена на пшеницу могла подскочить и в 16 раз. На этом, собственно, и заканчивалось государственное вмешательство в экономику; любое современное хозяйство на несколько порядков более зарегулировано, нежели средневековое. Но даже такие анемичные меры сразу вызывали неудовольствие торгового класса и провоцировали появление агрессивных идеологов свободного рынка, облекавших свои требования в форму исламской морали.
Абу Убайд трактовал сбор торговых пошлин как великий грех. Недопустимым считалось всякое вмешательство государства в торговлю, в том числе установление предела для цен. А договор найма рабочей силы должен был заключаться с каждым отдельным работником, а не с группой работников. Аль-Газали считал такое объединение работников незаконно, а Ибн Басам прямо запрещает коллективный договор именем пророка. Разве возможно не представить Милтона Фридмана реинкарнацией египетских идеологов свободного рынка?
В качестве другого поучительного примера можно привести экономику Китая XI-XIV веков. В Китае никакое увеличение объёма добычи меди не могло удовлетворить потребности растущего рынка металлической монетой. Уже начиная с VIII века векселя коммерсантов эволюционировали в кредитные деньги, что и привело к появлению настоящих банкнот. В XII веке государства Цзинь и Сун берут эмиссию банкнот в свои руки. Предыстория бумажного обращения в Китае будто списана с XXV главы «Капитала».
Все счастливые рыночные экономики, как и правительства их обслуживающие, похожи друг на друга. Казначейства Цзинь и Сун однажды вступив на путь денежной эмиссии при первых же трудностях (военные действия) не могли побороть соблазн затыкать и затыкать необеспеченной бумагой дефицит бюджета. Так был проложён путь галопирующей инфляции.
Самоё смешное состоит в том, что китайская инфляция вызвала разработку начал количественной теории денег и появление собственных монетаристов. Был осознан факт утилизации денег только через обращение товаров и независимость обменной ценности денег от стоимости того материала, из которого они изготовлены. Также было осознано различие процессов, протекающих при обеспечении бумажных знаков металлом и при отсутствии такового. Когда же металлическое обеспечение свелось практически к нулю, теоретики сделали вывод о непосредственной связи между объемом бумаги в обращении и инфляцией. В государственное казначейство посыпались рецепты и предложения как от финансовых чиновников, так и от либеральных экономистов.
Одни советовали держать объём эмиссии в тайне, другие - выкупить избыток бумаги и уничтожить. Но власти уже не могли остановиться, предпочитая в качестве лекарства лишь бесконечные обмены старых знаков на новые (Ивочкина Н. В. Возникновение бумажно-денежного обращения в Китае: эпохи Тан и Сун. - М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1990. - 191 стр.).
Трагический монетарный опыт Цзинь был учтён во второй половине XIII века в юаньском Китае, где государственная бумажная эмиссия при Хубилае базировалась на золотом стандарте.
«Скажу вам еще о другом, о чем следует упомянуть: когда бумажка от употребления изорвется или попортится, несут ее на монетный двор и обменивают, правда с потерей трех на сто, на новую и свежую. И другое еще следует рассказать в нашей книге: если кто пожелает купить золота или серебра для поделки какой-нибудь посудины, или пояса, или чего другого, то идет на монетный двор великого хана, несет с собой бумажки и ими уплачивает за золото и серебро, что покупает от управляющего двором» (Поло Марко. Путешествия. Л., 1940. Глава XCVI).
Чем ещё, как не одинаковыми законами экономической формации можно объяснить одинаковое самочувствие денежного обращения (кровеносной системы рыночной экономики) и в средневековом Китае, и в Веймарской республике, и в США в 70-е? Если трактовать свободу рынка в дефинициях Милтона Фридмана - максимальное невмешательство государства, низкие налоги, устойчивая денежная система - тогда европейское, мусульманское и китайское средневековье обладало такой степенью свободы, какая и не снилась современному обществу. Другое дело, средневековый рынок был некапиталистическим.
Но Фридман никак и нигде не объясняет и не хочет объяснить нам этого различия, ссылаясь на доводы типа «люди предпочли свободу несвободе».
Бедные и богатые
Напрасно Милтон Фридман ввязался и в рассуждения о рабах, таскающих воду для афинских аристократов, о презрении римских патрициев к изделиям массового спроса, и о глубокой пропасти между бедными и богатыми во всех предшествующих свободному обществу социумах. Для проверки последнего утверждения достаточно обычного калькулятора.
В начале IV века BC Лисий в одном из своих выступлений (Lysias. XIX, 47-48) перечисляет ведущие состояния современников. Молва приписывала Никию около 100 талантов, а Гиппоник - самый богатый человек во всей Элладе! - оценивал свои активы в 200 талантов. Далее Лисий выражается в том смысле, что когда дело дошло до наследования, то денег оказалось много меньше. Однако для грубой оценки мы можем принять эти цифры. Их могли помыслить, следовательно, они могли быть реальными.
А как насчёт нижнего уровня в Аттике в те времена? Квалифицированным рабочим платили 12-13 оболов в день или 3’120 оболов в год, неквалифицированным разнорабочим, гребцам на флоте - 8-9 оболов в день или 2’080 оболов в год (Inscriptiones Graeci, IG. I 2, 373-374; II-III 2, 1672; Xenophon. Hellenica, I, 5, 4-7; Thucydides. VI, 31, 3; III, 17, 3). Физиологический уровень мужчины составлял 2 обола в день (Plutarch. Themistocles, 10; Menandri. Epitrepontes, 139-142), а прожиточный уровень - 3 обола в день (Xenophon. De Vectigalibus, III, 9-10; IV, 17). Примерно такая сумма уходила на содержание одного раба.
Таким образом, самый минимальный доход самой дискриминируемой рабочей силы не мог быть меньше, чем 730 оболов в год. 200 талантов Гиппоника составляют 7’200’000 оболов (1 талант = 60 мин = 6’000 драхм =36’000 оболов). Отношение состояния самого богатого человека Эллады к годовому доходу раба равняется 9’863; к годовому доходу античного «синего воротничка» - 3’462; а к годовому доходу афинского «белого воротничка» - 2’307.
Если мы возьмём отношение состояния самого богатого человека сегодня (USD 50 млрд.) к среднему годовому доходу американского «белого воротничка» (USD 45’500 в год), то получиться цифра 1’098’900! Ну, и кто тут главный?
Данные о богатстве и доходах для некоторых эпох сведены в таблицу. Красным цветом обозначено рассчитанное отношение состояния самого богатого человека к годовому доходу разных категорий рабочей силы.
Забавная вырисовывается закономерность. Чем свободнее в понятии Фридмана общество, тем шире пропасть между богатыми его членами и бедными. Не придётся ли в скором времени измерять её в парсеках?
Милтон Фридман жалуется на живучесть неких мифов XIX века, но сам оперирует самыми дремучими мифами из века XVIII. Отстраняясь от реальной истории, он, вслед за Адамом Смитом, представляет свободный капитализм в виде естественного, конечного и потому идеального состояния человеческой истории. Как следствие, всё докапиталистическое прошлое по умолчанию воспринимается дикостью и несуразностью, упоминание о нём раздражает, а его анализ сводится к морализаторству. Именно в таком ключе трактовалась история общества адептами капитализма в XVIII веке.
Началом счастливого социума объявляется отмена рабства в США, а основой - процесс ничем не стесняемого рыночного обмена, внутри которого каждый агент стремиться извлечь для себя максимальную выгоду. Милтон Фридман просто постулирует существование разницы между доходом от продаж и издержками производства, но от самого производства как общественного процесса он благополучно абстрагируется. Такой предохранитель для него обязателен, дабы не пришлось исследовать вопрос: откуда вообще появляется разница между ценой издержек и ценой продаж. Дабы не пришлось признавать, что потенциальный доход агентов любого рынка возникает в самом производстве; сегодня в производстве с помощью рабочей силы.
Читать дальше