Братья
Братья
Cилы были на исходе.
Руки болели так, что хотелось разреветься, бросить эти чёртовы вёсла и отдохнуть. Минут десять. Ну, две.. Казалось, кожа на ладонях уже давно сорвана, а весла намазал солью Ванька, так здорово придумавывавший свои вечные проделки. Давно не смазанные уключины противно скрипели, и тихая Донская ночь тревожно прислушивалась к этим странным, непонятным звукам. Петька в сотый раз пообещал себе выдумать такую гадость против Ваньки, что бы всё село ахнуло, что бы все наконец то узнали, кто из братьев старше и умнее! Громко хекнув, Петька ударил вёслами по чёрной воде, и глотая слёзы боли ещё энергичнее заработал руками.
-Вот дурачина...
Голос был тихий, но явственный. Голос Ваньки. Голос преследовал его уже с час, и списать его на наваждение становилось всё легче.
-Ты, Петро, совсем с катушек слетел. Я замёрз уже, вот уйду сейчас, будешь один тут дурака валять.
Поначалу голос был тихий и вкрадчивый, но с каждой минутой ненависть к брату росла, обиды множились, вспоминались с необычайной правдивостью и безутешной трагичностью. За всю их совместную жизнь, которую помнил Петька (то есть вечность), в жизни его хорошего было мало. Быть младшим братом - испытание. И тяжесть его осознаётся лишь с годами, когда видишь несправедливую успешность брата и начинает доходить, что уважение людей к тебе - это тень уважения к брату. Ивана в селе не сказать, что любили, но предпочитали не связываться, себе дороже. Были случаи. Ванькина бугристая шея и волосатые клешни, которыми он однажды на спор порвал вожжи, заставляли быть осторожными в высказываниях и суждениях даже старшаков. Были случаи. Не боялся его в селе лишь Янок, верзила с хутора. До драки не доходило, но следили за их незримой дуэлью всем селом.
-Пойдём домой уже. Хорош дурью маяться. Мать вареники налепила. Я тебя, малохольного, теперь вообще редко понимаю. Ты зачем Яноку мой арапник отдал?
Петро, зажмурившись от боли в деревянной спине старался не слышать этот мерзкий голос. Арапник.. Да пошёл ты.
-Рубахи, что я тебе отдаю, не починяешь. Как подонок у шинка уже, рваный весь. Думаешь, мне не стыдно? Горшки мои намедни на ярмарку возил, половина поколотилась, говоришь? Люди брешут, что все ты довёз, а просто деньги прижал... Попросил бы, я б тебе сам дал, сколько надо, братья же всё-таки. Стыдно ей-Богу! Вот куплю телегу свою, чем жить будешь, дубина? Нет, что бы помогать, один вред от тебя! Говорят, ты к Яноку батрачить собрался на подёнщину? Я тебе сразу говорю: позволишь нашу межу его быкам травить - поколочу.
- А чего твоя Анька така грудаста?! - взвизгнул Петька, наращивая темп.
Из кромешной темноты послышался тяжёлый вздох, и наступило молчание. Некоторое время спустя Петька уж решил что голос пропадёт, но тот не пропал.
-Петька, пойдём домой? Хватит уже.
-НИ ЗА ЧТО!!! - пот заливал глаза.
-Пропадёшь ведь, как Семён пропал. Одумайся. У Янока друзей нет, только батраки да должники. Уплывёшь на хутор - сгинешь.
Понимал Петька, что чудится ему голос брата, и поэтому особо не переживал. Пусть и водяной путает, чего ж не показать нечисти храбрость да удаль свою? Пусть видит. Он и без братовой опеки герой. Мысли о своём героизме приятно грели душу. Жрать хотелось всё сильнее.
-Думаешь, щас приплывёшь на хутор, а он тебе на лавку посодит? Сала дасть? Я дома жареной кукурузы набрал, полный карман, так пока тут с тобой гутарю, всю сгрыз уже.
Ехидство Ванькино лишь сильнее резануло по душевным ранам. Янок давеча пообещал Петьке новые сатиновые портки и свою старую удочку без лесы. Ожидание даров было мучительно.
Петька стиснул зубы и решил молчать. Пусть зубоскалит, пусть. Грёб Петька против течения, по его расчётам хутор Янока уже давно должен был показаться одиноким огнём на Холме Капитолины, но почему то по курсу была лишь непроглядная тьма.
И вдруг случилось то, отчего вёсла сами собой выпали из обессиленных рук. Метрах в пяти за кормой отчётливо послышалось чирканье Ивановой газовой зажигалки. И в полной темноте вдруг затанцевал крохотный огонёк, отчётливо осветивший хмурое бородатое лицо брата. Быть этого не могло. Ладно, голоса. Но водяные не курят.
-Это... Это как это?.... - дрожащим, слёзным голосом простонал Петька, чувствуя, как из порванных мозолей капает на дно лодки и на старые чувяки кровь.
Он зажмурился, освятил себя крестом и быстро-быстро зашептал:
"-Сила чёрна, не дури!
Поиграй и отпусти!
Домовину не накликай,
Петьку в омут не тяни!!!"
Последние слова он почти выкрикнул в ночь, как ему показалось. Очень медленно, медленно от нежелания увидеть это снова, Петька стал окрывать глаза. Начать решил с левого. В темноте горёл огонёк самокрутки. Быть этого не могло.
-Петька, ты лодку забыл отвязать.
Следующие минут десять Петька просидел в лодке, сгорбившись и рыдая. Солёные слёзы капали на ладони, но боли он не чувствовал. Далеко на востоке небо стало светлеть. Впереди был обычный тяжёлый трудовой день.
Cилы были на исходе.
Руки болели так, что хотелось разреветься, бросить эти чёртовы вёсла и отдохнуть. Минут десять. Ну, две.. Казалось, кожа на ладонях уже давно сорвана, а весла намазал солью Ванька, так здорово придумавывавший свои вечные проделки. Давно не смазанные уключины противно скрипели, и тихая Донская ночь тревожно прислушивалась к этим странным, непонятным звукам. Петька в сотый раз пообещал себе выдумать такую гадость против Ваньки, что бы всё село ахнуло, что бы все наконец то узнали, кто из братьев старше и умнее! Громко хекнув, Петька ударил вёслами по чёрной воде, и глотая слёзы боли ещё энергичнее заработал руками.
-Вот дурачина...
Голос был тихий, но явственный. Голос Ваньки. Голос преследовал его уже с час, и списать его на наваждение становилось всё легче.
-Ты, Петро, совсем с катушек слетел. Я замёрз уже, вот уйду сейчас, будешь один тут дурака валять.
Поначалу голос был тихий и вкрадчивый, но с каждой минутой ненависть к брату росла, обиды множились, вспоминались с необычайной правдивостью и безутешной трагичностью. За всю их совместную жизнь, которую помнил Петька (то есть вечность), в жизни его хорошего было мало. Быть младшим братом - испытание. И тяжесть его осознаётся лишь с годами, когда видишь несправедливую успешность брата и начинает доходить, что уважение людей к тебе - это тень уважения к брату. Ивана в селе не сказать, что любили, но предпочитали не связываться, себе дороже. Были случаи. Ванькина бугристая шея и волосатые клешни, которыми он однажды на спор порвал вожжи, заставляли быть осторожными в высказываниях и суждениях даже старшаков. Были случаи. Не боялся его в селе лишь Янок, верзила с хутора. До драки не доходило, но следили за их незримой дуэлью всем селом.
-Пойдём домой уже. Хорош дурью маяться. Мать вареники налепила. Я тебя, малохольного, теперь вообще редко понимаю. Ты зачем Яноку мой арапник отдал?
Петро, зажмурившись от боли в деревянной спине старался не слышать этот мерзкий голос. Арапник.. Да пошёл ты.
-Рубахи, что я тебе отдаю, не починяешь. Как подонок у шинка уже, рваный весь. Думаешь, мне не стыдно? Горшки мои намедни на ярмарку возил, половина поколотилась, говоришь? Люди брешут, что все ты довёз, а просто деньги прижал... Попросил бы, я б тебе сам дал, сколько надо, братья же всё-таки. Стыдно ей-Богу! Вот куплю телегу свою, чем жить будешь, дубина? Нет, что бы помогать, один вред от тебя! Говорят, ты к Яноку батрачить собрался на подёнщину? Я тебе сразу говорю: позволишь нашу межу его быкам травить - поколочу.
- А чего твоя Анька така грудаста?! - взвизгнул Петька, наращивая темп.
Из кромешной темноты послышался тяжёлый вздох, и наступило молчание. Некоторое время спустя Петька уж решил что голос пропадёт, но тот не пропал.
-Петька, пойдём домой? Хватит уже.
-НИ ЗА ЧТО!!! - пот заливал глаза.
-Пропадёшь ведь, как Семён пропал. Одумайся. У Янока друзей нет, только батраки да должники. Уплывёшь на хутор - сгинешь.
Понимал Петька, что чудится ему голос брата, и поэтому особо не переживал. Пусть и водяной путает, чего ж не показать нечисти храбрость да удаль свою? Пусть видит. Он и без братовой опеки герой. Мысли о своём героизме приятно грели душу. Жрать хотелось всё сильнее.
-Думаешь, щас приплывёшь на хутор, а он тебе на лавку посодит? Сала дасть? Я дома жареной кукурузы набрал, полный карман, так пока тут с тобой гутарю, всю сгрыз уже.
Ехидство Ванькино лишь сильнее резануло по душевным ранам. Янок давеча пообещал Петьке новые сатиновые портки и свою старую удочку без лесы. Ожидание даров было мучительно.
Петька стиснул зубы и решил молчать. Пусть зубоскалит, пусть. Грёб Петька против течения, по его расчётам хутор Янока уже давно должен был показаться одиноким огнём на Холме Капитолины, но почему то по курсу была лишь непроглядная тьма.
И вдруг случилось то, отчего вёсла сами собой выпали из обессиленных рук. Метрах в пяти за кормой отчётливо послышалось чирканье Ивановой газовой зажигалки. И в полной темноте вдруг затанцевал крохотный огонёк, отчётливо осветивший хмурое бородатое лицо брата. Быть этого не могло. Ладно, голоса. Но водяные не курят.
-Это... Это как это?.... - дрожащим, слёзным голосом простонал Петька, чувствуя, как из порванных мозолей капает на дно лодки и на старые чувяки кровь.
Он зажмурился, освятил себя крестом и быстро-быстро зашептал:
"-Сила чёрна, не дури!
Поиграй и отпусти!
Домовину не накликай,
Петьку в омут не тяни!!!"
Последние слова он почти выкрикнул в ночь, как ему показалось. Очень медленно, медленно от нежелания увидеть это снова, Петька стал окрывать глаза. Начать решил с левого. В темноте горёл огонёк самокрутки. Быть этого не могло.
-Петька, ты лодку забыл отвязать.
Следующие минут десять Петька просидел в лодке, сгорбившись и рыдая. Солёные слёзы капали на ладони, но боли он не чувствовал. Далеко на востоке небо стало светлеть. Впереди был обычный тяжёлый трудовой день.