Ходорковский и немножко нервно...
Вечером, после отбоя Михаил Борисович сидел в жарко натопленной каптерке. За окном третий день выла пурга. Выла тоскливо и страшно, как волчица, потерявшая в этой ледяной ночи своих волчат...
Поежившись, Ходорковский накинул на плечи ладный, сшитый по мерке ватник.
- Это - нервное, - сказал он себе с обычной мягкой интонацией и потянулся к заварочному чайнику. Тот был уже почти пуст и к тому же остыл.
"Ероха!.." - крикнул Ходорковский в темный коридор- "Подь сюды!"
Неслышно вошел Ероха.
Павел Ерохин нестарый еще, крепкий мужик, отбывал срок по самой обычной для России статье - 105 часть 1 - "Убийство в драке по неосторожности". Но на зоне бывшему липецкому шоферу сказочно подфартило. Чем-то он приглянулся главному сидельцу России, бывшему олигарху и стал его то ли адъютантом, то ли - денщиком.
Сидел Паша уже третий год, и готов был сидеть еще долго, поскольку на воле убитую двушку в хрущевке семья сменила на хороший дом, и в деньгах тоже не нуждалась - отец-благодетель решил все проблемы одним звонком...
Ероха без всякого пояснения молча взял чайник, чтобы заварить Михаилу Борисовичу свежего чифиря.
Тот задумчиво остановил его знаком.
- Подожди, Ероха... Что-то муторно мне. Ты, вот что. Заварика чифиря. Да. Только не "Да Хун Пао". Изжога у меня от него. Возьми обычный черный. "Ньюби" какой-нибудь. И позови, пидорасов. Пусть споют мою любимую.
"Пидорасами" был небольшой хор опущенных, которые по капризу МБХ были освобождены от работы и всякого лагерного насилия. Как со стороны охранников, так и зеков. Забота у них была только одна - петь для Ходорковского а капелла.
Спустя пять минут в каптерку вошли пять человек и привычно встали полукругом. Вперед вышел русоволысый парень с неуставной челкой - солист Васька Петушара. Мягко, не торопясь, отсчитывая ритм движением руки начал:
"Я вижу твою улыбку
Я помню свою ошибку
Но сердцу уже не важно
И я ошибаюсь дважды..."
Ходорковский откинулся в кресле, внимательно слушал, глядя в черное ночное окно. Припев подхватил весь хор:
"Девочкой своею ты меня назови
А потом обними, а потом обмани
А маленькие часики смеются тик-так
Ни о чем не жалей, и люби просто так"
Как будто весенняя капель весело звенела мелодия. Как серебряный колокольчик вибрировал внутри нее голос солиста Васьки Петушары. Такой талант человеку достался, а судьба злодейка только тюрьму ему и смогла подарить. Сволочная русская судьба...
Наконец песня кончилась.
Ходорковский вздохнул. Ушла грусть. Как всегда уходила она от этой чудесной песни.
"Садись, Вась. Покушай", - снова мягко сказал Ходорковский. "И вы, ребят, садитесь. Перекусите чем Бог послал. А я пойду прогуляюсь".
Певцы опасливо косясь на Ероху подошли к столу. Там лежала любимая Михал Борисовичем "невинная" селедка, пересыпанная ялтинским луком, жирно блестел огромный хамон, лежала остывшая уже спаржа, жареная картошка соседствовала с земляникой и домашним творогом...
Ходорковский вышел во двор. В лицо ударил ледяной карельский ветер. Но теперь и этот снег, и этот ветер наполняли его сердце радостной, веселой злостью.
Он дышал полной грудью и думал о том, что однажды вернется сюда и закопает в этом ледяном сегежском снегу всех своих врагов. Всех. До единого. А если к тому времени они умрут - он их выкопает и все равно закопает здесь. Чтобы не было у них могил. Чтобы песцы растащили по скалам их гнилые трупы.
А он будет сидеть в Кремле и для него одного будет петь Валерия.
Он верил, что однажды все это обязательно свершится...
Источник
Поежившись, Ходорковский накинул на плечи ладный, сшитый по мерке ватник.
- Это - нервное, - сказал он себе с обычной мягкой интонацией и потянулся к заварочному чайнику. Тот был уже почти пуст и к тому же остыл.
"Ероха!.." - крикнул Ходорковский в темный коридор- "Подь сюды!"
Неслышно вошел Ероха.
Павел Ерохин нестарый еще, крепкий мужик, отбывал срок по самой обычной для России статье - 105 часть 1 - "Убийство в драке по неосторожности". Но на зоне бывшему липецкому шоферу сказочно подфартило. Чем-то он приглянулся главному сидельцу России, бывшему олигарху и стал его то ли адъютантом, то ли - денщиком.
Сидел Паша уже третий год, и готов был сидеть еще долго, поскольку на воле убитую двушку в хрущевке семья сменила на хороший дом, и в деньгах тоже не нуждалась - отец-благодетель решил все проблемы одним звонком...
Ероха без всякого пояснения молча взял чайник, чтобы заварить Михаилу Борисовичу свежего чифиря.
Тот задумчиво остановил его знаком.
- Подожди, Ероха... Что-то муторно мне. Ты, вот что. Заварика чифиря. Да. Только не "Да Хун Пао". Изжога у меня от него. Возьми обычный черный. "Ньюби" какой-нибудь. И позови, пидорасов. Пусть споют мою любимую.
"Пидорасами" был небольшой хор опущенных, которые по капризу МБХ были освобождены от работы и всякого лагерного насилия. Как со стороны охранников, так и зеков. Забота у них была только одна - петь для Ходорковского а капелла.
Спустя пять минут в каптерку вошли пять человек и привычно встали полукругом. Вперед вышел русоволысый парень с неуставной челкой - солист Васька Петушара. Мягко, не торопясь, отсчитывая ритм движением руки начал:
"Я вижу твою улыбку
Я помню свою ошибку
Но сердцу уже не важно
И я ошибаюсь дважды..."
Ходорковский откинулся в кресле, внимательно слушал, глядя в черное ночное окно. Припев подхватил весь хор:
"Девочкой своею ты меня назови
А потом обними, а потом обмани
А маленькие часики смеются тик-так
Ни о чем не жалей, и люби просто так"
Как будто весенняя капель весело звенела мелодия. Как серебряный колокольчик вибрировал внутри нее голос солиста Васьки Петушары. Такой талант человеку достался, а судьба злодейка только тюрьму ему и смогла подарить. Сволочная русская судьба...
Наконец песня кончилась.
Ходорковский вздохнул. Ушла грусть. Как всегда уходила она от этой чудесной песни.
"Садись, Вась. Покушай", - снова мягко сказал Ходорковский. "И вы, ребят, садитесь. Перекусите чем Бог послал. А я пойду прогуляюсь".
Певцы опасливо косясь на Ероху подошли к столу. Там лежала любимая Михал Борисовичем "невинная" селедка, пересыпанная ялтинским луком, жирно блестел огромный хамон, лежала остывшая уже спаржа, жареная картошка соседствовала с земляникой и домашним творогом...
Ходорковский вышел во двор. В лицо ударил ледяной карельский ветер. Но теперь и этот снег, и этот ветер наполняли его сердце радостной, веселой злостью.
Он дышал полной грудью и думал о том, что однажды вернется сюда и закопает в этом ледяном сегежском снегу всех своих врагов. Всех. До единого. А если к тому времени они умрут - он их выкопает и все равно закопает здесь. Чтобы не было у них могил. Чтобы песцы растащили по скалам их гнилые трупы.
А он будет сидеть в Кремле и для него одного будет петь Валерия.
Он верил, что однажды все это обязательно свершится...
Источник