Свободная Зона, Тристан Лафоль, часть третья: мирная жизнь, ёб ее так
Мирная жизнь началась с эпидемии кори. Тристана тоже какая-то скотина обчихала, пришлось немного почалиться в ихней госпитальной одиночке для особо опасных. Мадам Лемери - еврейке, кстати, - он, кажется, не нравился. Потому что с чего бы маршальской - и особенно шуанской - полиции нравиться евреям, евреи же не дураки. Но лечила она без халтуры, даже синяков на венах не оставляла. Когда выпускали - сказали, чтоб прилично питался и на завтраки не забивал. Это оказалось нелегко, потому что мирная жизнь ознаменовалась еще и нехваткой жратвы. Цены взлетели вдвое. Официальный паёк составлял половину от нормального рациона. В баре только наливали, а в кафе гуляла дизентерия, поэтому оно стояло закрытым. Работы было изрядно, приказы присылали один за другим. Тристан с неудовольствием отмечал, что, кажется, начинает сдавать. В голове хуже удерживалась всякая важная херня, реакция упала, от выпивки клонило в сон; даже к девкам не тянуло. Тянуло то сидеть на солнышке и курить одну за одной, бездумно пялясь в небо, то беспокойно рыскать по улицам. Однажды во время проверки документов Рауль де Руссильон, госпитальный стажер, поделился с ним бутербродом. Прочие столь обходительны не были, но оно и понятно, кто себе сейчас, кроме Руссильонов, может позволить себе подобную щедрость. Да еще в отношении полиции.
Однажды Тристан с комиссаром очередной раз пошли искать, чем бы поживиться - а нашли только евреев. Народ толпился вокруг двух пришлых оборванцев, один из них шмыгал носом, трясся и нес ерунду. Мадам Моллар сказала, что хотела нанять их на работу. А они объясняли, что они евреи. Дураки, что ли, так открыто об этом говорить... Спросили документы - документов не было. Стали брать, один дернулся бежать, комиссар его и продырявил. Второй так завыл над телом, что Тристан даже растерялся. Стал поднимать его с земли не как задержанного - за шкирку, а как потерпевшего - словами и руку предложить, за что был немедленно и справедливо обозван институткой. Спохватился, повел в тюрьму. Задержанный продолжал трепаться. Говорил, что тут еще хорошо, а вот в Польше - кругом колючка, и всех убивают. Ну ясен хрен, на Мировой войне тоже была колючка и всех убивали. Вот и на этой так же. А еще он продолжал клясться, что еврей и даже предлагал показать. Тристан вспомнил, как орал однажды в баре "...да хер его знает как! будем со всех штаны снимать, наверно!" - и отказался.
Потом этого стукнутого отобрали боши и депортировали, когда вошли в Шуа уже по-серьезному. Был майский день, глупо-радостный, цвели деревья, орали птицы - а на площади Шуа было черным-черно от бошевской формы. На бошей Тристану смотреть не хотелось, поэтому он смотрел на Жоржа Клоарека, который развязно прислонился к стенке на углу и наблюдал за происходящим, как зевака праздный... и вдруг выронил пистолет, метнулся поднять, и тут же его нашпиговали свинцом. Тристан тоже пальнул для порядка, - не чтобы попасть, а чтобы продемонстрировать лояльность. Думал: вот тебе и голос сердца. И со мной то же самое было бы, ну, может, все-таки успел бы убить кого. Теперь остался только голос разума.
Где-то в это время конец пришел и второму из двух кафешных евреев, которого тогда подстрелили. Он все это время благополучно лежал в госпитале и дожидался своей участи, а потом бежал. По рации орал Суртен, призывая полицию на перехват, следом увязались боши, а Тристан, оказывается, небрежно зашнуровал сапог с утра. Нога подвернулась - и полетел он, как голубь мира, и слегка побился об мостовую. Пока доковылял до Кристиана - тот уже нагнал еврейчика и зачем-то выстрелил ему в голову. Глупо. Можно было бошам скормить. Ну ладно, что сделано, то сделано. Кристиан был какой-то бледный, будто первый раз мозги увидел - а еще медик. Хотя, может, просто перебрал вчера, а теперь растрясло от беготни. Чтоб подбодрить его, Тристан сказал, что от полиции бегать вредно - от этого башку сносит. И они поволокли труп в морг.
А вопрос жратвы постепенно наладился. Кафе открылось, в баре появилась еда, а Морис Ру периодически подгонял в комиссариат продуктовых карточек. Тристана не очень волновало, где Ру их берет и у кого прет; он с войны знал, что еда бывает двух сортов: которая есть и которой нет - и что он, Тристан Лафоль, активно предпочитает первый. Ну и, в конце концов, голодная полиция - бедствие для нации. Не полезна, а даже и прямо может стать вредна в зависимости от степени недоедания...
Боши временно разместились в комиссариате, сидели практически друг у друга на головах. Поэтому Тристан все чаще торчал в борделе, всецело положась на служебную связь. Там его привечали. Мадам Жоржетта кормила виноградом с рук и угощала выпивкой из личной заначки, на колени карабкался котяра Матагот - черный, толстый, нахальный, урчал на почесывание за ушами, на дежурное "дай миллион" не обижался, но и миллиона не давал. А уж девки были замечательные, на любой вкус. Тристану больше всех нравилась Адалин - маленькая, рыжая и шебутная, как козленок. Зная, что у него опасная работа, она постоянно брала с него обещание выжить, смешная. Он обещал, может, поэтому и везло... Ее бесшабашный напор возвращал к половой жизни - и жизнь та протекала легко, весело и без тормозов; наверно, некоторые ее грани правительство бы не одобрило, да кто ж его спрашивал? А еще она не боялась бить его по роже за глупые шутки, да еще извинений требовать. И он извинялся. Да-да, перед шлюхой извинялся! вольно даме оскорбляться и руки распускать, когда она маркиза де Руссильон или хотя бы богатая буржуазка. А когда она просто публичная девка, с которой любой сраный оперативник из комиссариата может без последствий сделать, будем честны, абсолютно все, что захочет - и все равно оплеуху закатывает... перед такой и извиниться не грех. Поэтому, когда боши начали угонять баб в Германию - говорили, что на трудовую повинность, - и все в Шуа начали жениться, то он сразу подумал про Адалин. С работы ее придется, конечно, забрать - шеф все-таки за духовность, женитьбу на бывшей проститутке еще с рук спустит, а на действующей - не факт... А кто другой говниться начнет, так и хер бы на них. Но - что прикажете делать с остальными девками? Их тоже бросать в беде не хотелось. Кто на них женится, ни одного такого ебанутого больше в городе нет - только поряааадочные. Разве что Ру, будь он неладен. И Тристан пошел другим путем. Потрепался с кем-то из бошей о бабском призыве, сказал ему, что очень зря у борделя нету брони. И потом ему сказали, что у борделя бронь есть. Таким образом, можно было не жениться.
С улиц постепенно пропали зазу. Идейно они были, кажется, вредные, но Тристан относился к ним сниходительно - в конце концов, от них даже дверь комиссариата ни разу не пострадала, не говоря уж о чем-то более серьезном. Просто играли забойную музыку, а еще от их танцев у девчонок взлетали юбки, красиво показывая подвязки и иногда даже трусы. Коллет, судя по всему, шастала с ними в свободное время поплясать, и Тристан ее, бывало, коллегиально отмазывал перед матушкой: клятвенно свидетельствовал как мужчина и полицейский, что она одета и накрашена настолько прилично, что даже посмотреть не на что. И мадам Ламбер начинала возмущаться уже в другую сторону - как это не на что! - девку-то замуж выдать хотелось...
Завод делал брак, мины не взрывались, боши говнились. Когда запороли вообще всю партию - полиция пошла кошмарить завод. Боши тоже пошли, но не очень мешались - операцией командовал комиссар. Для начала брали Эсперанцу - и тут Тристан ужасным образом облажался; наверно, из-за оккупации боевой дух завял не только тот, который в штанах. Эсперанца кинулась на него, как в угол загнанная рысь и попыталась обезоружить; завязалась потасовка, взведенный пистолет выпалил - и прямо в боша! надо было, по-хорошему, готовить холодняк, да он недослышал: расстреливать сейчас будем или арестовывать... (Недослышал. От комиссара. С которым сколько лет уж понимали друг друга с полуслова и даже без слов.) А боши, конечно же, открыли ответный огонь, не разбирая, где красные, а где полиция. Какая-то пуля свистнула прямо над ухом, какая-то под рукой; Эсперанца перестала драться и лежала вся в крови, а Тристан сидел рядом на полу, лупал глазами и пытался понять, на каком он свете. "Ты живой?" - шеф. "Да вроде того..." Эсперанца тоже оказалась жива, но у нее это было ненадолго. Даже если вылечат - все равно пиздец.
Потом пошли в цех, выбрали самого неквалифицированного рабочего, новичка, и поставили к стенке прямо там - чтоб остальные полюбовались. Буавен очень удачно аккомпанировал: орал, что они психи и что от выстрелов сейчас все взорвется, умолял, ругался... Тристан не сомневался ни секунды, что действительно может рвануть. Но некоторым добрых и злых полицейских недостаточно, чтобы проникнуться - нужно показывать ебанутых. А чтобы показывать ебанутых полицейских, надо действительно поступать, как ебанутые полицейские; тут театр не проканает. Риск, конечно, да где ж в нашем деле без риска. Боши зато без завода останутся, да еще сколько-то их с нами подохнет. Однако обошлось.
Завершили тем, что взяли заложницу: Вивьен, сестричку Раймона Моро. Она еще самая молоденькая была и хрупкая из всех, прямо то что надо. Тристан ее даже не хватал и не дергал, просто пригласил пройти с ним. Рабочие все равно зашумели, но он им сказал, что все с ней будет хорошо. В смысле с ней все будет так, как будут вести себя на заводе: хорошо - значит хорошо, плохо - значит, плохо... Он склонялся к тому, что скорей хорошо. Ну, посидит девочка в участке немного, вместо того, чтоб на заводе вкалывать. Хоть пообщается с кем-то кроме этих своих красных; надо бы ей рюмочку, что ли, поднести, чтоб расслабилась немного и не создавала проблем... Но боши отобрали Вивьен себе. Потом Тристан видел ее с перевязанной рукой: наверное, на заводе все-таки напортачили.
А Эсперанца и тот бош - фон Корфф была его фамилия - лежали в госпитале на соседних койках. В этой связи Кристиан беспокоился, а ну как драться начнут, и Тристан находил его беспокойство резонным, поэтому вперся в госпиталь, заявив себя "охраной для пациента". Докторам идея полиции в госпитале не понравилась:
- Глупости какие. Вы видите, в каком она состоянии?
- Вы не знаете Эсперанцу, ого! она мне при задержании чуть голову не отвинтила. Так что я бы не зарекался.
- Вы так гордо об этом говорите... Тоже, эээ, южанин?
- Да нет, вроде...
Тристан вдруг понял, что никогда, строго говоря, не задумывался, какой он там на самом деле нации. Француз и француз. Главное, что не бош. И не еврей: Лафоль - это уж всяко не Кацман, не Ставиский и даже не Дрейфус. Но вот по бошевским критериям - хер его знает, получается. Не наведаться ли как-нибудь в мэрию к братику - нервы пощекотать?.. А доктора тем временем поняли, что его не переспоришь, и перевели Эсперанцу в ту самую заразную одиночку. Ну и ладушки.
...Когда Суртен и Толи'к грамотно заблокировали Тристана в углу участка, он, оценив диспозицию, решил не дергаться и послушать, чего скажут. Вдруг интересное. Но Суртен, сказав "а", ни в какую не желал говорить "б", и даже не намекнул ни на какую конкретику. Просто давил на чувства, которые и так уже были отдавлены, а об остальном говорил туманно. Поэтому Тристан сказал, что подумает. Суртен был разочарован: запалился перед ним почем зря, а взамен не получил ничего. Толи'к тоже был разочарован и добавил угроз. Тристан расценил их как весомые, честно об этом сказал и они этим, кажется, удовольствовались.
Надо было, по хорошему, стукануть шефу: мол, эти тут геройства замышляют, надо срочно дать им пизды во внутреннем порядке, пока боши не дали и им, и нам. Но во-первых, поди его поймай. Во-вторых, гарантированную пулю в жопу на таком деле тоже не очень хочется. В-третьих, вдруг и правда замышляют толковое, а что вербовку провалили - так это случайно вышло, кто не косячит, в конце-то концов. А в-четвертых... Тристан даже не знал, как подумать-то об этом. "Шеф что-то сильно с бошами дружит"? а сам он, блядь, не дружит, что ли? приходится. И наверно, со стороны тоже кажется искренним... нет, ну не станет же шеф своих ребят сдавать бошам. Он даже евреям говорил, чтоб те уёбывали из Шуа вперед визга, Тристан сам слышал. Хотя уж вот казалось бы. В крайнем случае он уж сам их, наверно, добьет - как Клоарек Клоарека... Но - рука не поднималась. Никак. Проще и легче было считать, что просто приссал за свою шкуру. Постыдно, конечно, но по крайней мере понятно и привычно: человек существо ссыкливое.
Тем временем начались депортации. Шуа рисковал остаться без единственного инфекциониста, главного инженера на заводе и бордель-маман. Хотя про мадам Жоржетту была брехня, конечно. Как и про мадам Лоран, про которую Суртен однажды притащил анонимку, что она еврейка и сама этого не знает, а еще ворует на складе и пишет доносы. Почему-то он не хотел давать делу ход сам, а попросил Тристана. Ну, он и дал - с соответствующими комментариями... По-хорошему, бошам бы просто дать полиции карт-бланш на зачистку: это ваш район, вы тут всех знаете - вот и действуйте по своему усмотрению. Нет, спускают разнарядку, будто самые умные: к такому-то числу предоставить пятерых иностранных евреев, ни больше, ни меньше. И ебитесь как хотите, хоть высрите нам их тут, но чтоб были, иначе плохо будет. Тристан иногда думал, что началось бы, если бы им так же спускали план по раскрытиям преступлений. Приходил к выводу, что черт-те что. Потому что с евреями то самое и получилось: на депортацию иностранных похватали кого попало, лишь бы со звездой, авось боши не разберутся. Не разобрались.
Габриэля Клемана брали в борделе. Он говорил, что ему нельзя на улицу - он без документов. Тристан сказал, что это уже неважно. До комиссариата отконвоируем - а дальше... он сам не особо представлял себе, что дальше, но подозревал, что документы вряд ли будут жизненно нужны. Во время разговора Клеман помогал шнуровать корсет мадам Жоржетте. Перед тем, как отправиться под стражу, он передал Тристану ленточки - чтоб корсет не разошелся. И тот дошнуровал.
Вейль с женой, тоже из Клеманов, ходили по улицам под ручку, светя своими звездами всем в глаза. Их тоже препроводили. И остальных Клеманов - тоже. Старший Клеман, тот, что без ноги, не был еврей, он был женат на еврейке и не захотел разводиться. Поэтому тоже носил звезду. А Вейль спросил, надо ли сдавать документы. И Тристан ему тоже сказал, что они больше не пригодятся. Хрена ли врать, все равно уже не денутся никуда.
А Суртен поймал Эсперанцу. Во дает. И Эсперанца тоже дает - оказывается, не только выжила, но и сбежать умудрилась... Они заперли ее в тюрьме и пошли строить евреев для отправки на поезд. Это чем-то напоминало конвоирование груза с минами, только мины ногами не ходили. И мины мог бы кто-нибудь отбить - а кому нынче нахрен сдались евреи в городе Шуа, кроме тех, у кого по ним план этот мудацкий горит. Но полиция тем не менее пошла в конвой в полном составе, с комиссаром во главе, да еще бошей до черта набежало.
Суртен шел рядом. Шепнул по дороге:
- Последний раз тебя спрашиваю: ты с нами?
Вот что он задумал. Евреев у бошей отжимать! А говорил, что не будет идиотничать. Тьфу.
- Я... я на своей стороне.
Пространства для маневра никакого, но хер ли делать, сам муму ебал, сам и наскреб говна на голову. На бошей похер, на евреев похер, экое сокровище, тоже мне. Шефа, если что вдруг, прикрывать хоть собственной задницей - это хоть осилю. А пизды потом всегда получить успею.
Однажды Тристан с комиссаром очередной раз пошли искать, чем бы поживиться - а нашли только евреев. Народ толпился вокруг двух пришлых оборванцев, один из них шмыгал носом, трясся и нес ерунду. Мадам Моллар сказала, что хотела нанять их на работу. А они объясняли, что они евреи. Дураки, что ли, так открыто об этом говорить... Спросили документы - документов не было. Стали брать, один дернулся бежать, комиссар его и продырявил. Второй так завыл над телом, что Тристан даже растерялся. Стал поднимать его с земли не как задержанного - за шкирку, а как потерпевшего - словами и руку предложить, за что был немедленно и справедливо обозван институткой. Спохватился, повел в тюрьму. Задержанный продолжал трепаться. Говорил, что тут еще хорошо, а вот в Польше - кругом колючка, и всех убивают. Ну ясен хрен, на Мировой войне тоже была колючка и всех убивали. Вот и на этой так же. А еще он продолжал клясться, что еврей и даже предлагал показать. Тристан вспомнил, как орал однажды в баре "...да хер его знает как! будем со всех штаны снимать, наверно!" - и отказался.
Потом этого стукнутого отобрали боши и депортировали, когда вошли в Шуа уже по-серьезному. Был майский день, глупо-радостный, цвели деревья, орали птицы - а на площади Шуа было черным-черно от бошевской формы. На бошей Тристану смотреть не хотелось, поэтому он смотрел на Жоржа Клоарека, который развязно прислонился к стенке на углу и наблюдал за происходящим, как зевака праздный... и вдруг выронил пистолет, метнулся поднять, и тут же его нашпиговали свинцом. Тристан тоже пальнул для порядка, - не чтобы попасть, а чтобы продемонстрировать лояльность. Думал: вот тебе и голос сердца. И со мной то же самое было бы, ну, может, все-таки успел бы убить кого. Теперь остался только голос разума.
Где-то в это время конец пришел и второму из двух кафешных евреев, которого тогда подстрелили. Он все это время благополучно лежал в госпитале и дожидался своей участи, а потом бежал. По рации орал Суртен, призывая полицию на перехват, следом увязались боши, а Тристан, оказывается, небрежно зашнуровал сапог с утра. Нога подвернулась - и полетел он, как голубь мира, и слегка побился об мостовую. Пока доковылял до Кристиана - тот уже нагнал еврейчика и зачем-то выстрелил ему в голову. Глупо. Можно было бошам скормить. Ну ладно, что сделано, то сделано. Кристиан был какой-то бледный, будто первый раз мозги увидел - а еще медик. Хотя, может, просто перебрал вчера, а теперь растрясло от беготни. Чтоб подбодрить его, Тристан сказал, что от полиции бегать вредно - от этого башку сносит. И они поволокли труп в морг.
А вопрос жратвы постепенно наладился. Кафе открылось, в баре появилась еда, а Морис Ру периодически подгонял в комиссариат продуктовых карточек. Тристана не очень волновало, где Ру их берет и у кого прет; он с войны знал, что еда бывает двух сортов: которая есть и которой нет - и что он, Тристан Лафоль, активно предпочитает первый. Ну и, в конце концов, голодная полиция - бедствие для нации. Не полезна, а даже и прямо может стать вредна в зависимости от степени недоедания...
Боши временно разместились в комиссариате, сидели практически друг у друга на головах. Поэтому Тристан все чаще торчал в борделе, всецело положась на служебную связь. Там его привечали. Мадам Жоржетта кормила виноградом с рук и угощала выпивкой из личной заначки, на колени карабкался котяра Матагот - черный, толстый, нахальный, урчал на почесывание за ушами, на дежурное "дай миллион" не обижался, но и миллиона не давал. А уж девки были замечательные, на любой вкус. Тристану больше всех нравилась Адалин - маленькая, рыжая и шебутная, как козленок. Зная, что у него опасная работа, она постоянно брала с него обещание выжить, смешная. Он обещал, может, поэтому и везло... Ее бесшабашный напор возвращал к половой жизни - и жизнь та протекала легко, весело и без тормозов; наверно, некоторые ее грани правительство бы не одобрило, да кто ж его спрашивал? А еще она не боялась бить его по роже за глупые шутки, да еще извинений требовать. И он извинялся. Да-да, перед шлюхой извинялся! вольно даме оскорбляться и руки распускать, когда она маркиза де Руссильон или хотя бы богатая буржуазка. А когда она просто публичная девка, с которой любой сраный оперативник из комиссариата может без последствий сделать, будем честны, абсолютно все, что захочет - и все равно оплеуху закатывает... перед такой и извиниться не грех. Поэтому, когда боши начали угонять баб в Германию - говорили, что на трудовую повинность, - и все в Шуа начали жениться, то он сразу подумал про Адалин. С работы ее придется, конечно, забрать - шеф все-таки за духовность, женитьбу на бывшей проститутке еще с рук спустит, а на действующей - не факт... А кто другой говниться начнет, так и хер бы на них. Но - что прикажете делать с остальными девками? Их тоже бросать в беде не хотелось. Кто на них женится, ни одного такого ебанутого больше в городе нет - только поряааадочные. Разве что Ру, будь он неладен. И Тристан пошел другим путем. Потрепался с кем-то из бошей о бабском призыве, сказал ему, что очень зря у борделя нету брони. И потом ему сказали, что у борделя бронь есть. Таким образом, можно было не жениться.
С улиц постепенно пропали зазу. Идейно они были, кажется, вредные, но Тристан относился к ним сниходительно - в конце концов, от них даже дверь комиссариата ни разу не пострадала, не говоря уж о чем-то более серьезном. Просто играли забойную музыку, а еще от их танцев у девчонок взлетали юбки, красиво показывая подвязки и иногда даже трусы. Коллет, судя по всему, шастала с ними в свободное время поплясать, и Тристан ее, бывало, коллегиально отмазывал перед матушкой: клятвенно свидетельствовал как мужчина и полицейский, что она одета и накрашена настолько прилично, что даже посмотреть не на что. И мадам Ламбер начинала возмущаться уже в другую сторону - как это не на что! - девку-то замуж выдать хотелось...
Завод делал брак, мины не взрывались, боши говнились. Когда запороли вообще всю партию - полиция пошла кошмарить завод. Боши тоже пошли, но не очень мешались - операцией командовал комиссар. Для начала брали Эсперанцу - и тут Тристан ужасным образом облажался; наверно, из-за оккупации боевой дух завял не только тот, который в штанах. Эсперанца кинулась на него, как в угол загнанная рысь и попыталась обезоружить; завязалась потасовка, взведенный пистолет выпалил - и прямо в боша! надо было, по-хорошему, готовить холодняк, да он недослышал: расстреливать сейчас будем или арестовывать... (Недослышал. От комиссара. С которым сколько лет уж понимали друг друга с полуслова и даже без слов.) А боши, конечно же, открыли ответный огонь, не разбирая, где красные, а где полиция. Какая-то пуля свистнула прямо над ухом, какая-то под рукой; Эсперанца перестала драться и лежала вся в крови, а Тристан сидел рядом на полу, лупал глазами и пытался понять, на каком он свете. "Ты живой?" - шеф. "Да вроде того..." Эсперанца тоже оказалась жива, но у нее это было ненадолго. Даже если вылечат - все равно пиздец.
Потом пошли в цех, выбрали самого неквалифицированного рабочего, новичка, и поставили к стенке прямо там - чтоб остальные полюбовались. Буавен очень удачно аккомпанировал: орал, что они психи и что от выстрелов сейчас все взорвется, умолял, ругался... Тристан не сомневался ни секунды, что действительно может рвануть. Но некоторым добрых и злых полицейских недостаточно, чтобы проникнуться - нужно показывать ебанутых. А чтобы показывать ебанутых полицейских, надо действительно поступать, как ебанутые полицейские; тут театр не проканает. Риск, конечно, да где ж в нашем деле без риска. Боши зато без завода останутся, да еще сколько-то их с нами подохнет. Однако обошлось.
Завершили тем, что взяли заложницу: Вивьен, сестричку Раймона Моро. Она еще самая молоденькая была и хрупкая из всех, прямо то что надо. Тристан ее даже не хватал и не дергал, просто пригласил пройти с ним. Рабочие все равно зашумели, но он им сказал, что все с ней будет хорошо. В смысле с ней все будет так, как будут вести себя на заводе: хорошо - значит хорошо, плохо - значит, плохо... Он склонялся к тому, что скорей хорошо. Ну, посидит девочка в участке немного, вместо того, чтоб на заводе вкалывать. Хоть пообщается с кем-то кроме этих своих красных; надо бы ей рюмочку, что ли, поднести, чтоб расслабилась немного и не создавала проблем... Но боши отобрали Вивьен себе. Потом Тристан видел ее с перевязанной рукой: наверное, на заводе все-таки напортачили.
А Эсперанца и тот бош - фон Корфф была его фамилия - лежали в госпитале на соседних койках. В этой связи Кристиан беспокоился, а ну как драться начнут, и Тристан находил его беспокойство резонным, поэтому вперся в госпиталь, заявив себя "охраной для пациента". Докторам идея полиции в госпитале не понравилась:
- Глупости какие. Вы видите, в каком она состоянии?
- Вы не знаете Эсперанцу, ого! она мне при задержании чуть голову не отвинтила. Так что я бы не зарекался.
- Вы так гордо об этом говорите... Тоже, эээ, южанин?
- Да нет, вроде...
Тристан вдруг понял, что никогда, строго говоря, не задумывался, какой он там на самом деле нации. Француз и француз. Главное, что не бош. И не еврей: Лафоль - это уж всяко не Кацман, не Ставиский и даже не Дрейфус. Но вот по бошевским критериям - хер его знает, получается. Не наведаться ли как-нибудь в мэрию к братику - нервы пощекотать?.. А доктора тем временем поняли, что его не переспоришь, и перевели Эсперанцу в ту самую заразную одиночку. Ну и ладушки.
...Когда Суртен и Толи'к грамотно заблокировали Тристана в углу участка, он, оценив диспозицию, решил не дергаться и послушать, чего скажут. Вдруг интересное. Но Суртен, сказав "а", ни в какую не желал говорить "б", и даже не намекнул ни на какую конкретику. Просто давил на чувства, которые и так уже были отдавлены, а об остальном говорил туманно. Поэтому Тристан сказал, что подумает. Суртен был разочарован: запалился перед ним почем зря, а взамен не получил ничего. Толи'к тоже был разочарован и добавил угроз. Тристан расценил их как весомые, честно об этом сказал и они этим, кажется, удовольствовались.
Надо было, по хорошему, стукануть шефу: мол, эти тут геройства замышляют, надо срочно дать им пизды во внутреннем порядке, пока боши не дали и им, и нам. Но во-первых, поди его поймай. Во-вторых, гарантированную пулю в жопу на таком деле тоже не очень хочется. В-третьих, вдруг и правда замышляют толковое, а что вербовку провалили - так это случайно вышло, кто не косячит, в конце-то концов. А в-четвертых... Тристан даже не знал, как подумать-то об этом. "Шеф что-то сильно с бошами дружит"? а сам он, блядь, не дружит, что ли? приходится. И наверно, со стороны тоже кажется искренним... нет, ну не станет же шеф своих ребят сдавать бошам. Он даже евреям говорил, чтоб те уёбывали из Шуа вперед визга, Тристан сам слышал. Хотя уж вот казалось бы. В крайнем случае он уж сам их, наверно, добьет - как Клоарек Клоарека... Но - рука не поднималась. Никак. Проще и легче было считать, что просто приссал за свою шкуру. Постыдно, конечно, но по крайней мере понятно и привычно: человек существо ссыкливое.
Тем временем начались депортации. Шуа рисковал остаться без единственного инфекциониста, главного инженера на заводе и бордель-маман. Хотя про мадам Жоржетту была брехня, конечно. Как и про мадам Лоран, про которую Суртен однажды притащил анонимку, что она еврейка и сама этого не знает, а еще ворует на складе и пишет доносы. Почему-то он не хотел давать делу ход сам, а попросил Тристана. Ну, он и дал - с соответствующими комментариями... По-хорошему, бошам бы просто дать полиции карт-бланш на зачистку: это ваш район, вы тут всех знаете - вот и действуйте по своему усмотрению. Нет, спускают разнарядку, будто самые умные: к такому-то числу предоставить пятерых иностранных евреев, ни больше, ни меньше. И ебитесь как хотите, хоть высрите нам их тут, но чтоб были, иначе плохо будет. Тристан иногда думал, что началось бы, если бы им так же спускали план по раскрытиям преступлений. Приходил к выводу, что черт-те что. Потому что с евреями то самое и получилось: на депортацию иностранных похватали кого попало, лишь бы со звездой, авось боши не разберутся. Не разобрались.
Габриэля Клемана брали в борделе. Он говорил, что ему нельзя на улицу - он без документов. Тристан сказал, что это уже неважно. До комиссариата отконвоируем - а дальше... он сам не особо представлял себе, что дальше, но подозревал, что документы вряд ли будут жизненно нужны. Во время разговора Клеман помогал шнуровать корсет мадам Жоржетте. Перед тем, как отправиться под стражу, он передал Тристану ленточки - чтоб корсет не разошелся. И тот дошнуровал.
Вейль с женой, тоже из Клеманов, ходили по улицам под ручку, светя своими звездами всем в глаза. Их тоже препроводили. И остальных Клеманов - тоже. Старший Клеман, тот, что без ноги, не был еврей, он был женат на еврейке и не захотел разводиться. Поэтому тоже носил звезду. А Вейль спросил, надо ли сдавать документы. И Тристан ему тоже сказал, что они больше не пригодятся. Хрена ли врать, все равно уже не денутся никуда.
А Суртен поймал Эсперанцу. Во дает. И Эсперанца тоже дает - оказывается, не только выжила, но и сбежать умудрилась... Они заперли ее в тюрьме и пошли строить евреев для отправки на поезд. Это чем-то напоминало конвоирование груза с минами, только мины ногами не ходили. И мины мог бы кто-нибудь отбить - а кому нынче нахрен сдались евреи в городе Шуа, кроме тех, у кого по ним план этот мудацкий горит. Но полиция тем не менее пошла в конвой в полном составе, с комиссаром во главе, да еще бошей до черта набежало.
Суртен шел рядом. Шепнул по дороге:
- Последний раз тебя спрашиваю: ты с нами?
Вот что он задумал. Евреев у бошей отжимать! А говорил, что не будет идиотничать. Тьфу.
- Я... я на своей стороне.
Пространства для маневра никакого, но хер ли делать, сам муму ебал, сам и наскреб говна на голову. На бошей похер, на евреев похер, экое сокровище, тоже мне. Шефа, если что вдруг, прикрывать хоть собственной задницей - это хоть осилю. А пизды потом всегда получить успею.