15 декабря
15го декабря 12 лет назад, ты уже ушел, а мы еще не знали. В этот день я последний раз в жизни сохраняла спокойствие в неспокойной ситуации. Все уже волновались, искали тебя, не находили себе места. А я была спокойна, как удав. Я почему-то была совершенно уверена, что с тобой все в порядке, хотя это было не очень похоже на тебя, исчезать где-то в неизвестном направлении, никого не предупредив.в моем мире никак не умещалась гипотеза о том, что с тобой действительно что-то случилось.
Я была спокойна. Мама купила киви, 2 штуки, одну мне и одну тебе. Твою меня позже тоже заставили съесть, на следующий день, когда уже все стало известно.
С тех пор мне никогда не удается сохранять спокойствие если кто-то пропал. Пусть и ненадолго, и пусть есть сто причин тому что родной человек загулял, опоздал, проспал, не слышит телефон. Ни одна из этих причин на меня не действует. Я ужасно волнуюсь, паникую, ебу всем мозг и довожу до белого каления. Я уже научилась обращаться с этим, заранее предупреждаю людей, что если они собираются стать мне родными, то должны знать, что я выебу мозг, если они пропадут где-то ночью или попадут в какую-то передрягу. А они понемногу тоже учатся, предупреждают, если что-то не так, и вообще.
Моя жизнь четко разделилась на две части, до 15го декабря 2001 года и начиная с 16го декабря. В тот день, возможно, случилась еще не самая страшная из всех бед, но Рубикон был перейден, как ты написал в своем дневнике. А ведь теперь это уже почти полжизни сверху накапало.
Я вроде осталась та же, но стала совсем другая. Я как-то так собралась, взяла себя в руки, ведь надо было делать дела, поддерживать наших. Да так себя и не разжимала больше рук. Все забочусь, поддерживаю и делаю дела. Держу себя в руках.
Только иногда оттаю себя зачем-то в чужие руки, только это редко заканчивается хорошо. Лучше уж в своих руках, они хоть и подустали, но понадежней многих будут.
А папа сидел за тем столом на кухне, за которым сижу сейчас я, и бухал что-то дешевое. И плакал. Это тоже было первый раз. И потом сидел еще три года одинокими своими вечерами, такими как мои сейчас. И кашлял, кашлял. Как я сейчас.
И не было места больше ни для вдоха, ни для выдоха, ни для чего-то другого, кроме их печали.
Они говорили, а я им запрещала, и до сих пор очень редко говорю.
И как-то еще тогда, сразу мне было печальнее всего то, что я больше ничего не скажу тебе. Ну вот именно не поговорю, и мы не потрындим. Как так, ушел и не потрындел.
Теперь я на всякий случай трынжу со всеми много, мало ли)
Я люблю тебя. Мне очень жаль.
Я была спокойна. Мама купила киви, 2 штуки, одну мне и одну тебе. Твою меня позже тоже заставили съесть, на следующий день, когда уже все стало известно.
С тех пор мне никогда не удается сохранять спокойствие если кто-то пропал. Пусть и ненадолго, и пусть есть сто причин тому что родной человек загулял, опоздал, проспал, не слышит телефон. Ни одна из этих причин на меня не действует. Я ужасно волнуюсь, паникую, ебу всем мозг и довожу до белого каления. Я уже научилась обращаться с этим, заранее предупреждаю людей, что если они собираются стать мне родными, то должны знать, что я выебу мозг, если они пропадут где-то ночью или попадут в какую-то передрягу. А они понемногу тоже учатся, предупреждают, если что-то не так, и вообще.
Моя жизнь четко разделилась на две части, до 15го декабря 2001 года и начиная с 16го декабря. В тот день, возможно, случилась еще не самая страшная из всех бед, но Рубикон был перейден, как ты написал в своем дневнике. А ведь теперь это уже почти полжизни сверху накапало.
Я вроде осталась та же, но стала совсем другая. Я как-то так собралась, взяла себя в руки, ведь надо было делать дела, поддерживать наших. Да так себя и не разжимала больше рук. Все забочусь, поддерживаю и делаю дела. Держу себя в руках.
Только иногда оттаю себя зачем-то в чужие руки, только это редко заканчивается хорошо. Лучше уж в своих руках, они хоть и подустали, но понадежней многих будут.
А папа сидел за тем столом на кухне, за которым сижу сейчас я, и бухал что-то дешевое. И плакал. Это тоже было первый раз. И потом сидел еще три года одинокими своими вечерами, такими как мои сейчас. И кашлял, кашлял. Как я сейчас.
И не было места больше ни для вдоха, ни для выдоха, ни для чего-то другого, кроме их печали.
Они говорили, а я им запрещала, и до сих пор очень редко говорю.
И как-то еще тогда, сразу мне было печальнее всего то, что я больше ничего не скажу тебе. Ну вот именно не поговорю, и мы не потрындим. Как так, ушел и не потрындел.
Теперь я на всякий случай трынжу со всеми много, мало ли)
Я люблю тебя. Мне очень жаль.