Нейкос
До сего дня я не спешил выставлять свою новую прозу. Мне казалось, да и сейчас кажется, что в ней есть нечто незавершенное, подготовительное...
Однако сегодня я сделаю это. Просто потому что мне так захотелось. Это не самый большой и не самый лучший мой рассказ, как мне кажется. Но он- последняя завершенная проза, так что пусть будет здесь, обрамленный этими прекрасными иллюстрациями.
Почему бы и нет?
«Я вижу черный свет».(с) В.Гюго
«Я не собираюсь заблуждаться, предполагая, что силы природы могут иметь какое-то отношение к желаниям или настроениям креатур органической жизни. Космос полностью равнодушен к страданиям или благополучию москитов, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов или разных других форм биологической динамики».(с) Г.Ф. Лавкрафт
В Петербург пришла осень. Вдруг, без предупреждения, небо застлали тяжелые, темно-серые тучи. Листья, вчера еще зеленые и полные жизни, пожелтели и медленно опали, украшая парковые дорожки своими нежными прохладными трупиками. Город весь будто сгорбился и потускнел. Лики мраморных статуй стали скорбными и угрюмыми. За считанные дни Петербург облачился во вдовью мантию осени, готовясь к долгому трауру по уходящему лету.
Это была не та золотая осень, которую воспел поэт в бессмертной ритмике стиха. Нет. Это была осень, в холодных ветрах которой слышатся далекие отзвуки Adagio in G minor великого Томассо Джованни. Это была осень, подобная черным ангелам на фасадах Синода. Темно-серая осень меланхолии, с одиноко торчащими в тумане скелетами деревьев, с желтым мистическим светом чугунных фонарей, с багровыми листьями, что сверкают на дне фонтанов, словно пиратские сокровища, с промозглой сыростью и незаметной моросью, что пробирает до костей. Печальная, мрачная, и все же восхитительная петербургская осень.
В переулках с шелестом сгущались ночные тени. Я стоял, облокотившись на парапет, и разглядывал лица редких прохожих.
Виктор опаздывал. За последние полгода это стало привычным делом, но я не имел права злиться на моего друга. Он был болен, болен чудовищной болезнью, имя которой, увы, еще не придумали, да и вряд ли когда-то придумают. Справедливо было бы сказать, что Виктор болел «страхом», но не простым страхом, и не какой-то фобией, нет. Он боялся самой жизни. Помню, выходя с ним на улицу, я замечал, как он сумрачно глядел по сторонам, ловя косые взгляды прохожих и отвечая им взором полным черной злобы.
- Почему ты так зло смотришь, друг мой? Что они тебе сделали? - удивленно спрашивал его я. В ответ Виктор лишь устало ухмылялся.
- А ты посмотри на них В.! Они же животные… серые, глупые животные. Уверен, что умей я читать мысли, я бы умер со скуки - настолько они однообразны. Даже их лица пугающе похожи. Одинаковые выражения, одинаковые глаза, рот, уши… Лик прокаженного карлика среди них кажется прекрасным и возвышенным! Разве они способны на любовь или ненависть? Спроси себя! Нет… Они лишь думают, что любят и ненавидят. Они даже грешить не способны по-настоящему, чего уж говорить о любви!
- Не знаю, друг мой, я наоборот всегда удивляюсь людскому разнообразию. Сколько я не смотрю на них, еще ни разу не встретил похожих лиц, одинаковых выражений. Ни грусть, ни радость на их лицах не выглядят одинаковыми. У каждого она своя, пусть и не намного, но отличная от любой другой! Мне кажется, что такие суждения, какие выносишь ты, есть плод поверхностного взгляда. Ты только не обижайся, но и звезды издалека одинаковы!
Я явственно помню тот булькающий звук, с каким горький смех вырывался из его узкой груди. Он даже не собирался спорить со мной. Все, что я думал и говорил на эту тему, было для него не важно. Намного больше его заботило иное. Ненависть, которую он питал к людям, всегда была лишь некоторым следствием, отголоском внутренней трагедии.
**
В одно раннее летнее утро мы сидели с ним за столиком маленького французского кафе на Петроградской стороне и пили вино. Я курил трубку, а Виктор, по своему обыкновению, лениво развалился в мягком кресле, поглядывая со скукой по сторонам. Это были первые дни его страшной болезни, и я еще не совсем понимал, что с ним. Потому и наседал с расспросами.
- Что с тобой, Виктор? Ты в последние дни какой-то хмурый…
-Я…нет. Со мной все в порядке. Просто депрессия замучила знаешь ли… Все из рук валится, кисть в руках удержать не могу. - Виктор грустно улыбнулся.
- Посмотри как хорошо вокруг…- попытался подбодрить его я. - Как тихо! Разве тебя не восхищает красота белых ночей? Прелесть этого раннего утра? Вкус вина?
- Знаешь… в последнее время, меня вообще ничего не восхищает.- Он грустно покачал головой.- Ища помощи, Я бросаюсь к своей библиотеке и судорожно перебираю авторов, желая хоть что-то увидеть, хоть на секунду ощутить Вечность…но нет, она ускользает. Россетти, Бальзак, Мейчен, Иванов, Эверс…передо мной мелькают книги, и ни одна не дарит мне покоя. Ни одна не дарит момент, секунду вечности. И все что мне остается это курить до тошноты, до боли в груди эти лядовы папиросы, ожидая, что из них, как черт из табакерки вылезет вдохновение, и поманит своей голубоватой рукой в страну вечного счастья! - он залпом осушил свой бокал. - Каждое утро я встаю с мыслью: «Принесет ли этот день хоть щепотку смысла?» Вряд ли…смысл утерян.- он обреченно покачал головой. - Мир никогда и не обладал им, а искусство больше не властвует над нашими душами. Красота, единственный носитель подлинного смысла, ушла. И есть ли сейчас, в таком случае, хоть какая-то причина создавать красивые вещи? Писать красивые картины? Любить красивых женщин? Любоваться закатом? Нет. Это все отдает пошлостью и искусственностью. Раньше, когда человек видел рассвет, его обуревала радость, ему даровалась надежда. Пусть он и пропивал ее в дешевых кабаках или прожигал на заводе, но она была у него. А у нас? У нас нет надежды ни на что, все обесценено! Сейчас за каждым мигом скрывается не вечная радость, а ужас и затхлое дыхание смерти. Пустота…Сначала ты с триумфальной радостью видишь ее в глазах других и ощущаешь, что вот он ты, еще не потерянный в рутине. Еще не «человек-робот», но живой, оригинальный мыслящий гений, почти сверхчеловек! Так рождаются мизантропы. Люди, думающие, что они чем-то отличаются от остальных! - он презрительно улыбнулся. -Но проходит время и ты с ужасом начинаешь всматриваться в свое отражение и находишь там ту же пустоту, что и в других. Сначала ты винишь всех вокруг, что они заразили тебя «пустотой», будто это какая-нибудь венерическая болезнь, клянешь дух времени и современников. Проклинаешь Бога, семью, людей вокруг…А потом ты вдруг понимаешь, что она была всегда, что Пустота - это сама твоя суть. И ты такой же как другие, как все те, кого ты ненавидел… Раньше ты лишь старался не замечать пустоту, окрашивая свой взгляд призрачной иллюзией надежды на иное.- Он тяжело вздохнул и закрыл лицо руками.- Боль и ужас делают взор стеклянным, лишают тело силы и гибкости, и все, что хочется в такие моменты - это скуля, как наркоман, просящий дозу, уползти в канаву и там тихонько сдохнуть. - он резко вскинул голову, и мне показалось, что черные глаза Виктора наполнились слезами.
- А ты…что ты делаешь?- отчаянно простонал он. - Лежишь и втыкаешь в дурацкие сериалы или пишешь никому не нужные строчки, вместо того, чтобы пойти и заняться тем, что от тебя ждет общество. Работа эта столь же бесполезна, но она дарит вкус удовлетворения, ведь тебя одобряют, тебя понимают и поддерживают. И если ты подойдешь к человеку и скажешь, что от тебя ушла жена или босс на работе - гнида, то тебя поймут, похлопают по плечу…может быть нальют стопку чего-то горячительного. А что будет, если ты подойдешь к человеку и поделишься болью по иному поводу? - глаза Виктора яростно сверкнули из-под густых бровей. Он почти кричал. - Например, скажешь ему, что тебя удручает мысль о том, что не будет нового Вертера? Нового Россетти? Нового Данте? Или скажешь, что рассветы стали какие-то унылые? Или пожалуешься на дух времени? Что будет, ответь мне!
- Я не знаю… - от волнения я немного заикался.- Повертят у виска и пойдут дальше! Или посочувствуют! В зависимости от того, насколько близок человек! - признаться, я был растерян, Виктор никогда не был столь несдержан, он всегда держал себя в руках, но сейчас его что-то сломало. Он был в величайшем возбуждении: постоянно ерзал, размахивал руками. Глаза его покраснели и почти вылезли из орбит, и мне казалось, что еще чуть-чуть, и они вылетят как две пробки от шампанского.
- А ты, друг мой, оказывается настоящий Кандид! - ухмыльнулся Виктор.- Покрутят у виска - это да, конечно! Но ведь это так банально и предсказуемо, не находишь? А сейчас в моде уникальность! Это лишено смысла, но всем нравится! Так что ты был бы прав каких-нибудь двадцать лет назад, но сейчас… нет, сейчас будет иная реакция. - он злорадно рассмеялся.- сейчас тебя поддержат! Какой-нибудь мозгляк-псевдоинтеллектуал с Iphone последней модели, начитавшись Камю и Кьеркегора, начнет на чем свет стоит бранить мир, искренне считая, что он вторит тебе, что понимает тебя! И так, действительно, может показаться. Но это лишь на первый взгляд. Разница «внутри»… Он не верит в то, о чем говорит! Для него это просто слова, он не знает, что такое бояться жизни, что такое ее ненавидеть; не хотеть жить, и не потому что тебе плохо или тебя бросила девушка, а потому что ощущаешь сосущую пустоту внутри…
- Неужто ты ни в чем не видишь смысла?- ужаснулся я.
- Нет…не вижу. - голова Виктора лихорадочно дернулась из стороны в сторону. - Да и откуда ему взяться? Кто мы такие? Серая пыль в бездонной вселенной…Нас бросают из стороны в сторону волны хаоса, а мы создаем религии, чтобы верить, что «все не напрасно», и науки, чтобы те создали понятные схемы, удобные для нашего сознания, чтобы они убедили нас в том, что мы в безопасности и стоим на твердой почве. Правда же в том, что никакой почвы нет! Мы плаваем в море, в океане тьмы и безразличия! - Виктор устало откинулся на спинку кресла и закурил.
- А как же Бог? Ты не веришь в Бога? - спросил я как можно серьезнее, хотя на тот момент, признаться, относился ко всему происходящему с ноткой иронии. Да и как иначе, когда вокруг тебя порхают бабочки, пахнет пряным табаком, вином и свежей выпечкой?
- Бог? Если он есть, то ему на нас совершенно наплевать!
- Но это ведь он сотворил жизнь! Значит она не лишена смысла!
- Она не лишена иронии.
- Ты ненавидишь жизнь?
- Всеми фибрами души!- Эти слова Виктор практически прошипел. И тогда мне стало страшно. Только в эту секунду, взглянув в полные отчаянья глаза Виктора, увидев его скрюченное тело, нечеловеческую муку, исказившую лик, я понял, насколько мой друг близок к смерти.
- И ты хочешь умереть?- сдерживая дрожь в голосе, спросил я.
- О…да. Я хочу умереть, хочу отдохнуть…хочу покоя и безмятежности. Да…хочу, очень хочу, В.!
- Но не бойся!- продолжил он, увидев как судорога страха свела мое лицо.- Я не покончу с собой… Нет, это не для меня.
Тогда я не поверил ему. Да и кто бы в здравом уме поверил? Первые недели я не оставлял его одного, не отпускал от себя ни на шаг, опасаясь, что он наложит на себя руки. Но постепенно страх пропал. Быть может, это выглядит странно, но я вдруг понял, что он и правда не покончит с собой. Я ощутил это, когда мы как-то гуляли с ним по Итальянской улице. Разговор зашел о буддистском монахе, что публично сжег себя в знак протеста против притеснений со стороны государства. Виктор тогда лишь улыбнулся и сказал:
-Самоубийство- плохой свидетель. Кому какое дело до смерти одного? Да еще если он сам ее себе причинил. Кто помнит о массовых самосожжениях старообрядцев? Немногие…
А если это будет убийство? И не одного человека, а многих? Что если погибнут сотни? Тысячи? Миллионы? Безжалостные убийства, будто совершенные руками уже мертвого человека? Человека, не имеющего души, словно он чье-то слепое оружие. Тогда все ужаснутся… Тогда глаза их, быть может, откроются и они обретут зрение…
- Но ты же не думаешь никого убивать? - осторожно спросил я.
Виктор рассмеялся.
- Нет, что ты. Я может и хотел бы, но научен горьким опытом. Люди слишком тупы, чтобы понять, что твои действия - «лакмусовая бумажка», и в том, что появляются такие маньяки, виноваты они сами! Просто спишут все на психические отклонения и делу конец.- Виктор горько покачал головой.- Это старая, еще библейская традиция - перекидывать свою вину на чужие плечи! Помнишь, как Адам свалил свое непослушание на Отца? [1] - я жестом показал, что помню. - Нет… борьба не имеет смысла! - меланхолично закончил Виктор.
- А что имеет?
- Ничего. Но знаешь…- Виктор кисло ухмыльнулся.- Мне приятно ощущать, что Кто-то неведомый вверг меня в пучину отчаянья, ожидая, что я покончу с собой, а я живу и продолжаю страдать назло этому мерзавцу! Это пугает даже Его… Ведь это все равно, что человек в пыточной камере просит вгонять каленое железо как можно глубже и смеется в лицо надсмотрщику. Но я жду смерти. Просто не хочу умирать, сдавшись на потеху неведомых сил.
Пошел дождь. Мелкий… холодный, в нем не было ничего от тех прекрасных летних ливней, под которыми хочется бегать, ловя удары грома. Я еще глубже укутался в свой плащ. Прошло уже несколько часов, а Виктор все не появлялся.
Прежде, за ним такого не водилось. Я взглянул на часы. Было уже почти утро. Быстрым шагом, кое-как прикрываясь от дождя сумкой, я направился к дому Виктора. Чувство тревоги, появившееся пару недель назад, с течением времени только усиливалось. И теперь, достигло своего апогея. Меня трясло как в лихорадке, лоб горел, а грудь разрывалась, словно страх обрел плоть и хотел вырваться на свободу. Я предполагал самое страшное, и потому почти бегом, в считанные минуты добрался до знакомого подъезда. Введя на домофоне «тайный код» я взлетел на третий этаж. В подъезде пахло мочой и блевотиной. Дверь в квартиру Виктора была открыта. На цыпочках я подошел ближе. Никаких следов взлома не было. В квартире царил абсолютный мрак. Единственным источником света в подъезде был тусклый свет луны, еле-еле пробивающийся сквозь тучи. Стараясь двигаться как можно более бесшумно, я отворил дверь. По счастью, петли были хорошо смазаны и, не издав ни звука, я проник в квартиру.
Сплошной стеной вокруг меня высилась тьма. Зажигать фонарик на мобильном было слишком рискованно, я не знал, что произошло. Возможно, в квартиру проникли злоумышленники, а тогда было бы неразумно привлекать к себе внимание. Стараясь ничего не сбить, на ощупь я направился в глубь квартиры. Вдруг, мои ноги заскользили на чем-то склизком и липком. Я не удержал равновесие и, с грохотом рухнул на пол. В двух метрах от меня послышался сдавленный стон:
- Кто здесь?... Уходите… Я умираю. Оставьте меня в покое…
- Виктор, это ты дружище? Что у тебя произошло? В чем заляпан пол?
- В.? Что ты делаешь здесь? Уходи… и не включай свет. Просто уходи, мне надо побыть одному…
Не слушая стонов, я с трудом поднялся и зажег свет.
Моим глазам предстала ужасная картина:
Пол был залит кровью и экскрементами. Виктор, или точнее то, что предположительно было Виктором, съежившись, лежало в самом углу коридора, глухо постанывая и пряча лицо в складках какого-то покрывала. Я подошел к другу и постарался развернуть его. Он яростно сопротивлялся, но когда мне, наконец, это удалось, я не поверил своим глазам.
Мой друг превратился в скелет. Кожа на лице его посерела и натянулась. Сосуды полопались, от чего белки его ввалившихся глаз стали алыми, придавая Виктору вид какого-то страшного демона. Он был почти наг. Лишь какой заблеванный пододеяльник скрывал от глаз бедра и часть ног. На руках и теле красовались глубокие порезы из которых все еще сочилась кровь вперемешку с гнойной сукровицей. Я непроизвольно отшатнулся . Заметив это, Виктор горько заплакал и укрылся в складках своего грязного покрывала.
- Уходи...прошу тебя…дай мне умереть спокойно…- простонал он.
- Господи, что с тобой произошло? Кто с тобой это сделал? Держись, я сейчас вызову скорую, и тебе обязательно помогут!
Я уже достал мобильный, но нечеловечески сильная рука Виктора властно вырвала из моих рук трубку.
- Нет… - поразительно как он мог говорить и двигаться, потеряв столько крови.- не надо никакой скорой. И полиции не надо…это я с собой сделал…я не выдержал…я решил умереть…и вот, умираю. Отнеси меня на кровать и уходи… Прошу тебя. - он умоляюще посмотрел мне в глаза. В ответ, я отрицательно покачал головой.
- Я не оставлю тебя умирать здесь одного, даже не проси меня об этом. - я взял его на руки, и без труда перенес исхудавшего друга в его комнату. Окна были завешаны черными, плотными шторами так, что внутрь не проникал даже лучик света. Не долго думая, я сорвал их и отпихнул в дальний угол. Призрачный свет залил маленькую комнату. До рассвета было еще около получаса, но черные небеса уже приобрели свинцовый оттенок в знак приближающегося утра.
- Что ты с собой сделал, Виктор?- я еле сдерживал слезы, глядя как корчатся на кровати останки моего друга.
- Я не выдержал этого… Мне было слишком плохо, прости, что не пришел на встречу, я думал, что смогу продержаться еще пару дней, но…
- Я сначала думал, что тебя ограбили.
- Нет… дверь я специально оставил открытой, чтобы меня быстрее нашли. Не хотелось бы безвестно сгнить на полу своей квартиры… - он на секунду замолчал, а потом продолжил. - Мне осталось не более десяти минут, яд который я принял, как оказалось действует не сразу, но… я ощущаю, что скоро отойду… Обними меня, брат…прошу тебя. Мне холодно.
Я наклонился и обнял его. Из глаз моих рекой текли слезы, и я ничего не мог сделать, чтобы остановить их. Мои глаза, мой язык, все мое тело уже больше не подчинялись мне, ими управляло лишь одно беспросветное черное горе.
- Знаешь… - начал я, с трудом сдерживая рвущиеся из груди рыданья.- ты всегда был прав. Я ведь искал смысл, хоть какой-то смысл в существовании только потому, что боялся, что его нет и поэтому каждый раз спорил с тобой. Я не мог взглянуть правде в глаза, не мог принять в себя весь этот ужас бессмысленности, ведь тогда бы немедленно покончил с собой. А мне было так страшно… Прошу не перебивай меня!- воскликнул я, увидев слабый возражающий жест умирающего друга.- Я искал его, потому что чувство самосохранения, животный страх перед гибелью подгоняли меня, а ты…другой. Ты смело взглянул в глаза своему страху и принял его в себя. Ты смелый, Виктор. Ты самый смелый человек, которого я когда-либо знал! Ведь подлинная смелость не в побеге, не в том, что человек закрывает глаза и прячется под одеяло, а в том, что он борется со своим страхом, не закрывая глаз. Да…ты всегда был прав дружище. Жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой, это лишь искра во всепожирающей пустоте, искра, в которой нет никакого смысла…- я не выдержал и, тяжело опустив голову на грудь, разрыдался . Я не мог больше сдерживать всю ту боль, весь тот страх, что скопились во мне.
- Ты идиот! - Виктор вперил в меня безумный взгляд. - Самый настоящий олух! Ты что, не видишь? Я лежу и трясусь от ужаса перед ликом той, которую так долго звал! Я умираю, понимаешь? Я все явственней ощущаю, как ее ледяные пальцы гладят мое тело, как над самым моим ухом лязгают ее чудовищные челюсти! Она не прекрасная дева, В.! Она страшная старуха!- Он с силой схватил меня за грудки и притянул к себе. - Глядя мне в глаза, поклянись на моем смертном одре, что будешь любить эту чертову жизнь! Поклянись, иначе я убью тебя, мне уже нечего терять! Поклянись, что никогда не скажешь и дурного слова против нее! - без сил он упал обратно на койку.- Эти глупцы... они ругают жизнь всего лишь потому, что она не имеет смысла! Идиоты! Жизнь можно и нужно любить уже просто за то, что она есть, и не требовать от нее ничего иного! Ведь и человека любят не за что-то, а просто за то, что он рядом, просто за то, что он есть! Вот так и Жизнь… Ни одно самое страшное мучение, ни одна фобия, не сравнится с этим кошмаром умирающего, когда ты явственно ощущаешь, как кто-то высасывает из тебя жизнь через трубочку! С наслаждением…Капля за каплей! - он закрыл лицо руками и горько заплакал. - Как же я любил жизнь, В.! Как же я любил ее… Моя ненависть, моя печаль…я доводил их до исступления, чтобы вновь и вновь ощущать сладкую безысходность, чарующий ужас жизни…а сейчас… Сейчас передо мной разверзается бездна смерти, в которой нет места эмоциям…там нет места никому и ничему…нет места мне. Я исчезну, вступив в эту полноту! - Он уже был не в силах даже висеть на мне, так что я из последних сил держал его в объятьях, не желая отпускать от себя умирающего друга. Он лишь благодарно улыбался мне в ответ.
- Поклянись, милый друг! Жизнь оставляет меня, так выпей ее, не позволь ей вытечь и разлиться по полу! Я хочу жить! Так дай мне продолжить жизнь вместе с тобой! - он судорожно мял рукава моего плаща, уже, очевидно не видя ничего вокруг. Сквозь тонкое покрывало я ощущал как по его телу медленно, но неотвратимо расползается ледяной холод.
- Я клянусь…- прошептал я ему прямо в ухо, безуспешно стараясь скрыть подступившие к горлу рыдания. Но Виктор будто бы уже не слышал меня. Черты его лица как-то странно исказились, стали пугающе симметричными, словно уже ничто не волновало их. Горящий взгляд померк, и глаза…эти пугающие черные глаза, пристально вглядывающиеся куда-то поверх моей головы, вдруг остекленели и потухли. Он прерывисто вздохнул, раскрыл бледные губы, силясь произнести что-то, но вместе с хрипом из его горла вырвалось лишь удивленное:
- Лилии… - и он, как огромная кукла, безвольно повис на моих плечах. В его еще полных слезами глазах багряными бликами играло зарево восходящего солнца.
[1] «Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Бытие 3:12