МУДРЕЦ С БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ
Архимандрит Кирилл (Павлов)
Монахиня Евфимия (Аксаментова)
20 февраля исполняется год со дня кончины братского духовника Троице-Сергиевой Лавры, архимандрита Кирилла (Павлова)
Говорить и писать о таком человеке, как отец архимандрит Кирилл (Павлов), и отрадно, и ответственно.
Отрадно, потому что воспоминания о нем в жизни многих и многих, даже тех, кто встречался с батюшкой лишь однажды, остались самыми светлыми, самыми лучшими духовными переживаниями.
Ответственно, потому что всегда есть опасность подменить большое незначительным и через призму личного незрелого восприятия перетолковать то, что было в пастырском служении батюшки приправлено солью кротости и смиренномудрия…
А такое случается, к сожалению, и от наших «лучших человеческих побуждений» во всей их бесцеремонной близорукости невозможно быть застрахованным никому - даже кроткому отцу Кириллу.
Однако, слова о любви к людям, какими бы шаблонными для слуха они сегодня ни казались, никогда не станут, применительно к служению батюшки, словами формального и заурядного приличия перед памятью почившего.
Терпимость и милостивое отношение к ближнему у о. Кирилла действительно были беспримерными. Он верил в человека, он уважал особенности душевного склада и обстоятельства каждого, и когда ты находился с ним рядом - ты переставал быть тем, кем считало тебя осуждающее большинство, у тебя появлялась надежда… Он готов был ждать твоего внутреннего роста столько, сколько потребуется - годы….
И он ждал, ждал с какою-то интеллигентной кротостью, покуда совесть у тебя не начинала, наконец, пробуждаться.
А ведь человек далеко не всегда - чуткость, ответная благодарность, умение слушать и слышать, природное благоразумие, искренность и желание исправить свою жизнь… И такое надо обязательно помнить, когда мы говорим о служении людям. Человек - и каждый из нас это вполне ощущал, как собственную немощь, - это еще и необоснованные обиды, ропот и недоверие, это несносный характер, невоспитанность, желание настоять на своем, капризы, назойливость, упрямство …. Иногда мы переживаем грандиозные и стремительные падения, иногда - равнодушно вязнем в трясине собственной ограниченности и неведения, обрастая отвратительными, липкими коростами новых дурных наклонностей… Все это становится уже нашей второй натурой; от этого «безобразия» с ужасом прячутся наши близкие, «не обязанные терпеть подобное»; и всю эту боль нашу, из раза в раз «должен и обязан» пропускать через свое сердце духовник.
Отец Кирилл глубоко, всем сердцем входил в страдания каждого, но вот интересно - привычное словосочетание «мое духовное чадо» практически никогда не употреблялось им ни в прямой речи, ни в переписке. … Помнится только, как во время многолюдных общих исповедей он ласково обращался ко всем пришедшим без исключений: «мои дорогие…».
Не было в нем и снисходительно-покровительственного отношения к человеку; никогда он не дерзал императивно провозглашать «волю Божью». О тех, кто приходил к нему за советом, невозможно было сказать: «вот кирилловские» - такого понятия просто не существовало в природе.
В своей «срединной» бесхитростной простоте он оказывался выше любой изысканной усложненности. В своем понимании человека, как личности - выше всевозможных человеческих сообществ, кланов и идеологических группировок. Для него не было «избранных» и «дальних» - он оставался почтительным мудрецом в любой щекотливой и трудной ситуации, и это многих отрезвляло, объединяло, многих пробуждало и настраивало на мирный, дружелюбный лад.
Он не гнушался и теми, от кого «за провинности» отворачивались другие духовники, а и такие случаи бывали. Отец Кирилл поддерживал и утешал таких «отвергнутых», когда они в отчаянии приходили к дверям его кельи.
«Кто я такой? - с улыбкой говорил он о себе, - я не прозорливец, я всего лишь посредственность, мое дело выслушать человека…». Слово ведь какое подобрал - посредственность…. Чтобы самому острее и больнее чувствовать свое несовершенство - не иначе. Казалось, он сам не ведал сколько преображающего благородства было в «посредственности» его большого сердца.
После всех перипетий Второй Мировой войны и долгих лет очень непростого монашеского и пастырского служения в условиях атеистического государства, - в 90-е, так называемые послеперестроечные годы, на отца Кирилла обрушилась настоящая лавина посетителей. Это было время, когда с одной стороны открывались храмы и духовные учебные заведения, монастыри, когда начинала выпускаться разная духовная литература, а с другой - люди страдали от безработицы и нищеты, и переживали эти новые для себя обстоятельства очень драматично, многие искренне искали путь к Богу…. Лаврская «посылочная», где о. Кирилл исповедовал, переполнялась уже до отказа… В келье, откуда он уходил на «братский» к 5.30 и куда едва поспевал вернуться к полуночи, его поджидало приезжее духовенство; наконец, в Переделкине, куда приглашал старца патриарх, посетители, ожидая приема, часами стояли в тесных коридорах, а те, кто стояли за воротами, ждали не один день…. Его способность хранить мирное, благодушно-приподнятое расположение духа при таких нагрузках и при таком распорядке жизни поражала. В гневе, повышающим голос батюшку не видел никто. А между тем, в этот беспокойный водоворот он был погружен постоянно.
Наряду со «старыми» духовными чадами, людьми, которые знали батюшку с 60-х, 70-х годов, берегли его и не позволяли себе задержать старца на лишнюю минутку, у дверей его кельи в Переделкине собирались и те, кто, едва переступив порог Церкви, и, начитавшись сомнительной «духовной» литературы, требовали к себе повышенного внимания. То была растерянная перед испытаниями жизни молодежь, ненужные никому старики, которых надо было выслушать и просто помочь деньгами; несчастные супружеские пары, которые батюшка примирял и успокаивал; ученые мужи-богоискатели и плачущие матери-одиночки с тяжелобольными детьми; подчас психически нездоровые или пьющие люди, хлынувшие в Церковь и тоже чаявшие себе крупицу тепла и участия; знакомцы знакомых, благодетели тех или иных монастырей, не принять которых было нельзя; благодетели благодетелей, родственники благодетелей и т.д., и т.п., и проч. Список можно продолжать и продолжать. И это, не принимая в расчет визиты семинаристов перед рукоположением, приезды многочисленных иноков и инокинь из вновь открывавшихся монастырей; духовенства, семей духовенства, настоятелей и настоятельниц разных обителей, которых нельзя было не принять немедленно, как и представителей епископата…. Телефон разрывался, батюшку звали и, подчас, прерывая прием, он бежал еще и к телефону - звонили люди с внезапной бедой, требуя утешения, звонили архиереи из дальних епархий…
Все ждали его рассудительного и мудрого совета - совета очень взвешенного, данного в соответствии с церковными канонами. И никогда его совет не вносил разлад и смущение ни в монастырскую, ни в приходскую, ни в чью-то частную жизнь.
Пачки писем тоже ждали ответов батюшки. В этих письмах погорельцы умоляли о материальной помощи, обремененные недугами просили посоветовать врача и методы лечения, священники искали разрешения приходских проблем, пенсионеры просили помочь вещами и продуктами…. И отец Кирилл отвечал. Это можно было назвать, говоря современным языком, настоящей частной социальной службой. Батюшка регулярно высылал деньги нуждающимся, просил знакомых благотворителей организовать помощь погорельцам и инвалидам, утешал семьи наркоманов - родителей, почти терявших рассудок от горя и безысходности; писал монахам, писал духовенству, писал тем, кто еще только искал свою дорогу в жизни - писал во все концы света… Практически - писал «на коленках», почтительно к адресату, скромно, просто и немногословно, но скольких спасли его, пронизанные евангельским смирением, ответы … У него не хватало ни сил, ни времени на красивые, оснащенные богословскими сентенциями письма, но отвечал он всем обязательно, стараясь никого не обделить вниманием…
Он держал свое слово, если что-то кому-то обещал, и предпочитал обделить себя отдыхом, нежели это обещание по каким-то причинам не выполнить.
Если уместно здесь такое сравнение - этот человек до глубокой старости, до того самого момента, когда его сосуды просто не выдержали нагрузки, трудился как чернорабочий, как раб неключимый, как должник всем и во всем… И это было повседневной нормой его жизни… Нормой, о которой многие даже и не догадывались.
То подлинно монашеское, смиренное, собранное и вместе - дружелюбное устроение духа, какое стяжал архимандрит Кирилл, практически не имея келейного уединения и постоянно находясь, что называется, на юру - великая, необъяснимая тайна его внутреннего подвига, феномен.
И еще батюшка умел быть от души благодарным всем людям: и тем, что со слезами вымаливали его, когда он тяжело заболевал (а болел он часто); и лечащим врачам, что не единожды спасали ему жизнь; и тем, кто находился рядом с ним и бескорыстно разделял часть его трудов - совершенно разные по складу характеров люди, но способность забывать о себе, скромность и безупречная порядочность отличали каждого из них. Архимандрит Агафодор (Маркевич), архимандрит Мефодий (Ермаков), Любовь Владимировна Пьянкова… О них нельзя не сказать особо.
Как и всякому келейнику, отцу Мефодию приходилось оказываться в непростых ситуациях в период служения батюшки в Лавре, приходилось ограничивать посетителей и братию, напоминать о времени, заботясь об отдыхе старца, а это вызывало, порою ропот и недовольство… Все это он умел переносить благодушно и, со своей стороны никогда не обременял старца жалобами на личные неприятности, огорчения и усталость - берег.
«Я не встречал более исполнительного и честного человека, чем отец Мефодий» - говорил о своем последнем келейнике батюшка.
Более сорока лет несла свое особое послушание Любовь Владимировна Пьянкова - человек безукоризненного чувства долга и ответственности. Собственно, последние двенадцать лет, когда старец был уже недвижим - сложная и грамотная организация ухода за тяжелобольным - ее несомненная заслуга. Она и в прежние годы своих забот о батюшке не раз выхаживала его после изнуряющих болезней - после язвенной болезни, крупозного воспаления легких, после операций на кишечнике. Это всегда требовало напряжения всех душевных сил, воли, внимания, какой-то неженской стойкости. При этом Любовь Владимировна, скромно оставаясь в тени, щедро делилась опытом с окружающими, с радостью откликалась на любую просьбу о помощи… Видимо, всегдашняя бескорыстная готовность помочь другому - еще одна отличительная черта того, кто прошел большую жизненную школу в непосредственной близости с батюшкой.
Мало бы кто оказался способен послужить батюшке с такой самоотдачей и кротостью, как служил ему архимандрит Агафодор (Маркевич). Наверное, только на страницах древних патериков мы нашли бы примеры подобного самоотречения. Отцу Агафодору безо всякого стеснения и неловкости можно было позвонить хоть ночью и не сомневаться, что он откликнется. А в Переделкине поддержка отца Агафодора была неоценимой. Нужно было отвозить батюшку на службу или к врачу, нужны были подарки для народа (о. Кирилл, мы помним, любил угощать сладостями, дарить книги, иконки, церковные календари) … Все это и становилось заботой отца Агафодора. И помощь он оказывал с такой скромностью, с такой тихостью и сыновней преданностью, что у отца Кирилла просто наворачивались слезы благодарности. Когда же батюшка Кирилл слег, серьезный и немногословный отец Агафодор поднял на свои плечи колоссальную нагрузку по обеспечению тяжелобольного всем необходимым, регулярно служил и причащал парализованного старца. И несомненно, что в лице архим. Агафодора вся братия Троице-Сергиевой Лавры служила своему дорогому духовнику. Ведь все эти долгие двенадцать лет, что отец Кирилл был прикован к одру болезни и, как сам он говорил, «не мог быть никому полезен», для Лавры он по-прежнему оставался братским духовником… Все эти двенадцать лет лаврские монахи на автобусах по нескольку раз в год приезжали к своему авве, чтобы только постоять у его кровати и приложиться к руке - слабея с каждым разом, батюшка не мог уже ни слова произнести им в утешение. Но они приезжали… А место архимандрита Кирилла на духовном соборе и на монастырской трапезе не было занято ни кем - пустовало в знак того, что духовник все равно незримо присутствует здесь и находится со своею братией, что он по-прежнему в сердце каждого инока, а в его большом сердце навсегда - и каждый лаврский брат, и все мы, каждый из нас.
Так и было. Так и осталось теперь навеки.
Монахиня Евфимия (Аксаментова)
20 февраля 2018 г.