стандарт от новых хозяев
современная русская литература на общероссийском книжном рынке и в несамодеятельном общероссийском информационном пространстве вот уже тридцать лет как запрещена. Да, в некоторых регионах даже и местные власти, которым разминуться с местной творческой интеллигенцией сложнее, чем власти столичной и общероссийской, помогают своим писателям издавать книги малыми тиражами, но остаются эти книги событием местного масштаба.
[…]
И даже жутковато мне от того, что не по решению суда и не на основании неких федеральных законов русская литература запрещена, а по причинам как бы само собой разумеющимся и, значит, ни у кого недоумения не вызывающих. Ну, например, когда у некоего жизненного пространства вдруг появляется новый хозяин, то этот новый хозяин может его вдоль и поперек перепахать и чем-то своим засеять. И никому дела не будет до прежних насельников этого места под солнцем, сроду привыкших считать его для себя родным и единственно возможным.
Уместнее всего было бы возмутиться, мол, как же так, даже при тоталитарном советском режиме могли быть запрещенными только отдельно взятые писатели и только по вполне гласным причинам, а теперь в стране, где прав и свобод у каждого выше крыши, запрещенною оказалась вообще вся русская литература. Но дело в том, что и на родине Фолкнера, и на родине Честертона, а также во всей Европе национальные культуры и литературы куда-то подевались сразу, как только не стало нашей советской тоталитарной сверхдержавы и во всем, что называется, цивилизованном пространстве вдруг воцарился единый и уже совсем другой, христианским и культурным европейским традициям противоположный культурный стандарт.
Абсолютная духота этого стандарта, была достигнута не одеванием, как в России в лихие 90-е при «первоначальном накоплении капитала», на головы жертв целлофановых пакетов и прочими суровыми мерами при молчаливом согласии западных блюстителей прав человека. Вот же, у папы римского Франциска есть личная, для него не токсичная атмосфера, состоящая из более чем 1,2 миллиардов католиков, верящих в ценности вечные, и для которых он не просто пастырь земной, а «наместник» самого Христа. Но и он вынужден был духоте новых и уже глобальных стандартов подчиниться и в документальном фильме "Франциск" американского режиссера Евгения Афинеевского заявить, что однополые пары содомитов "имеют право на семью". В душевном трепете перед чем и кем он вынужден был кощунственно позиционировать себя «добрее» Христа и крупнейшую в мире христианскую церковь превращать всего лишь в францискианскую ересь? Или - почему уже и на главном православном российском телеканале "Спас" нас учат православной морали актеры и писатели только потому, что успешны и знамениты по стандартам нового мирового порядка, а не по причинам более приличным для православного умостроя?
[…]
До появления единого либерального стандарта в культуре и литературе почти каждый выдающийся писатель был обречен состояться по той же причине, по какой не только на национальных, а и на мировых рынках спросом пользовались китайский шелк и индийские специи, немецкая швейная машинка «Зингер» и придуманный венгром «Кубик Рубика». Например, коммунист Шолохов широко издавался на антикоммунистическом Западе, а идеолог англо-саксонского колониализма Киплинг был хорошо известным советскому читателю. Да даже и Кнут Гамсун, поддержавший нацистов и избежавший тюремного заключения по причине своего преклонного возраста, широко издавался не только в западных странах антигитлеровской каолиции, а и в СССР.
[…]
золотой век русской культуры и русской литературы состоялся на деньги наших отечественных меценатов. Например, Васнецов, Серов, Поленов, Нестеров, Репин, Врубель и многие другие художники Саввой Мамонтовым были избавлены от многих бытовых проблем и могли себя посвятить только творчеству. И ему же мы обязаны появлению в России первой частной оперы, которая после триумфального признания в России и Европе Глинки и Чайковского вернула интерес к русской музыкальной культуре в лице "могучей кучки" (композиторы Римский-Корсаков, Бородин, Мусоргский, Балакирев и др.), а также Шаляпина. А Савве Морозову мы обязаны таким выдающимся явлением русской культуры как Московский художественный театр Станиславского и Немировича-Данченко.
Что касается русской литературы, то, например, Козьма Солдатенков, оставлял на личные нужды только 5% прибыли, а остальные средства тратил на издания книг. А произведения Хераскова, Карамзина, Жуковского и других русских писателей находили читателей благодаря издателю Платону Бекетову. И, опять же, известный книготорговец и издатель В.А. Плавильщиков столь восхищен был безукоризненным вкусом к художественному слову и преданностью книге Александра Смирдина, что завещал ему право купить весь оставшийся после него книжный товар и библиотеку по той цене, "по какой ему будет угодно". И с конца 1820-х до конца 1830-х годов А.Ф. Смирдин издавал произведения Пушкина, Жуковского, Крылова, Вяземского и многих других своих наиболее значимых современников, а также таких русских писателей ХVIII века, как Ломоносов и Державин. Кроме всего прочего он ввел систему постоянной выплаты гонораров, размеры которых были достаточны, чтобы писатель мог целиком посвятить себя литературному творчеству. А всего он выплатил за годы своей деятельности авторских гонораров на огромнейшую по тем временам сумму в 1,5 млн. рублей! Также Смирдин основал журнал "Библиотека для чтения", число подписчиков которого по всей России достигало семи тысяч. Успел он выпустить и три тома из запланированного десятитомника "Сто русских литераторов". Дело Смирдина продолжила целая династия издателей Бузмаковых, неоднократно переиздавал собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Даля и др. издатель М. Волф. А бывшему работнику Вольфа, немцу Адольфу Марксу, удалось обзавестись своей типографией и благодаря этому цены на книги сделать доступными для более массового читателя. Например у его журнала для семейного чтения "Нива" тираж достигал 250.000 экземпляров! И в качестве приложений к журналу он сделал доступными для широкого читателя собрания сочинений Жуковского, Лермонтова, Грибоедова, Гоголя, Гончарова, Достоевского, Тургенева, Лескова, Чехова и многих других ныне хрестоматийных русских писателей. Следует вспомнить также издателя и основателя биографической библиотеки "Жизнь замечательных людей" Флорентия Павленкова, в 1900 году завещавшего свое состояние народным библиотекам и фонду писателей, а также Алексея Суворина, создавшего серию "Дешевая книга", Ивана Сытина, владевшего двумя крупнейшими типографиями и выдававшего писателям авансы под еще ненаписанные произведения. Ведь это у Льва Толстого была своя Ясная Поляна, а Достоевский или Куприн без кредитования вряд ли бы обошлись в полной мере.
Все эти и многие другие меценаты и издатели не пропускали мимо своего внимания самых значительных из современных им писателей прежде всего потому, что ощущали себя частью единого с ними народа и единой культуры. По этой же причине в каждом русском городе и городишке самыми породистыми зданиями до сих пор остаются бывшие учебные, лечебные и социальные заведения, построенные на средства русского купечества. Например, при всем том, что Павел Третьяков нам более известен как создавший на собственные средства и подаривший в 1982 году Москве Национальную художественную галерею, - это на его средства было построено еще и множество богаделен и больниц, сотни молодых людей получали на его деньги образование, и это он оказал финансовую поддержку научно-исследовательской экспедиции Н.Н. Миклухо-Маклая.
waspono:
вклинюсь на мгновение, чтобы п о д ч е р к н у т ь важное (может быть, главное во всём тексте:
"ощущали себя частью единого с ними народа и единой культуры"
нынешние хозяева, несомненно тоже считают себя частью единого чего-то
только - чего? :)(
однако, продолжим чтение:
Не сомневаюсь, что и за последние постсоветские треть века в России появились бы национальные бизнес-элиты, если б наш национальный частный бизнес прибирал к своим рукам природные и производственные ресурсы или создавал новые производства в условиях естественной для рыночной экономики конкуренции, как те же Бахрушины. Но чубайсовсовское Росимущество, занимавшееся вторым после 1917 года переделом всех имеющихся у страны природных и иных ресурсов, для того и контролировал большой отряд цереушников США, чтобы ни одна нефтяная вышка и ни одно предприятие не достались тем, в ком можно предположить человека, по своей ментальности принадлежащего к государствообразующему народу, для которого Россия является единственно возможным Отечеством.
В результате, меценаты в России появились, но (может быть, лишь за незначительными исключениями) в узких рамках глобальных либеральных стандартов. Потому и свои средства они вкладывают теперь, помимо зарубежной недвижимости и иностранных спортивных клубов, в музей современного искусства «Гараж», в фестиваль «Новый европейский театр» (NЕТ), в выставки на Венецианской биеннале, в какую-то «Оргию вещей», в проект «Новая Голландия: культурная урбанизация», в изучение и пропаганду русского авангарда (Russian Avant-Garde Research Project, RARP), в литературные премии «Поэт», «Позия» (учредитель обеих А. Чубайс) и Супер-НОС (учредитель М. Прохоров) и в прочее-прочее, к русской культуре, литературе и к социальному самочувствию вымирающих русских городов и весей отношения не имеющего.
А если также и из госбюджета теперь финансируются театральные режиссеры типа Серебренникова как элитарные, то это всё равно, если бы у синиц или зябликов элитой стали, допустим, иволги или даже вороны. Но это и есть самодействующий механизм запрещения русской литературы. Ведь даже и в лесу все птица поют, но каждая откликается только на голоса себе подобных птиц.
[…]
Мои ровесники должны помнить телерепортажи о том, как в ночь с 13 на 14 июля 1977 года в Нью-Йорке случилась авария в энергосистеме и громаднейший мегаполис вдруг погрузился во тьму. И тут же началось массовые грабежи, в которых по оценкам полиции приняли участие более ста тысяч человек. И мародеры не просто грабили магазины, а и для отвлечения полиции устроили более тысячи поджогов, при тушении которых пострадали более ста пожарных. Вот и во время длящегося уже тридцать лет в российском информационном пространстве и в российской политике в области культуры и литературы цивилизационного сбоя, в результате которого национальные культуры и литературы стали для большинства россиян невидимы, страна погрузилась в ту тьму, при которой только и стало возможным господство безвкусицы, пошлости, разного рода интеллектуальных и нравственных извращений. Например, недоступным для читателей оказался итоговый роман Леонида Леонова «Пирамида», над которым классик русской литературы, в ХХ веке переведенный на все языки мира, работал более сорока (!) последних лет своей жизни - вплоть до 1994 года, ставшего также и годом его смерти. А прибывший этой весной в СП России китайский русист в первую очередь нам пожаловался, что не может найти в столичных магазинах книг не так уж давно умершего Валентина Распутина.
[…]
Поскольку и книжный рынок контролируют теперь не Сытины, а издатели других культурных стандартов, то, конечно же, и число мастеровитых прозаиков в новых поколениях заметно сокращается, поскольку проза - это все-таки жанр трудоемкий, не для того свободного времени, которое может остаться от иного способа добывания средств на жизнь.
[…]
Поскольку настоящая в её тысячи лет длящихся значениях литература сегодня вытеснена из культурной среды нашего обитания, то ее место заняла литература другая
[…]
в сети встретилась мне статья Игоря Шайтанова, в которой он рассказывает, как Ирина Прохорова в ответ на вопрос от кого-то из западных славистов: «Так кто же сегодня современные русские писатели?» ответила со вполне циничной откровенностью: «А те, кого мы назначим».
[…]
Во времена Пушкина и Толстого под русской литературой подразумевалось все, что было создано на русском языке в устных или письменных литературных формах в течение всех веков истории русского народа. И вот как оценивал Герцен современное ему противостояние между «западниками» и «славянофилами»: "Да, мы были противниками, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая… И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно". Лишь после 1917 года впервые на русском языке вдруг появилась литература, русской литературе альтернативная в том смысле, что даже и сама её человеческая суть противостояла исторически сложившемуся русскому культурно-нравственному архетипу.
[…]
поскольку внешние вызовы новому советскому государству оставались обыкновенными, то сама советская власть была вынуждена самодеятельности радикально настроенной творческой интеллигенции не довериться. И результатом дальнейшей весьма жесткой внутренней государственной политики стало то, что общие для подавляющего числа граждан ценности, в том числе и нравственные, и семейные, советскому обществу были возвращены. Но это вовсе не значит, что в утвердившемся идеологическом штампе «народности советской культуры и литературы» русским писателям было не тесновато. Так что когда на одном из писательских форумов в Большом зале ЦДЛ поэт фронтового поколения Сергей Викулов вышел на трибуну и только что начавшуюся горбачевскую перестройку назвал давно ожидаемым «ветром перемен», то, конечно же, гадать не приходилось о том, каких перемен ожидает этот суровый и мужественный главный редактор журнала «Наш современник», к тому времени ставшего форпостом русской литературы. Но все перемены закончились тем, что постсоветская власть, якобы избавляясь от советского наследия, в основу своей новой политики в области культуры и литературы взяла именно самый бесчеловечный, самый, что называется большевистский период советской культуры. Может быть, потому, что культурная и сексуальная революции, осторожно начавшиеся у западных «партнеров» в конце 60-х годов прошлого века, опирались также и на новаторства наших «пламенных революционеров» досталинского периода.
И если первые два эпиграфа к своей статье я взял из выступлений Юрия Селезнева и Петра Палиевского на большой писательской дискуссии «Классики и мы», состоявшейся 21 декабря 1977 года в Центральном доме литераторов, то лишь потому, что второе наступление после 1917-го года на русские литературу и культуру началось задолго до 1991 года, - когда в здание правления нашего Союза писателей России на Комсомольском проспекте уже и явилась группа самодеятельных «национальных гвардейцев», в командире которых я узнал типичного по тем временам и уже не самого молодого графомана Игоря Харичева, и предъявила ордер на арест нашей творческой организации, подписанный заместителем председателя исполкома Моссовета и начальником отдела по связям с общественными организациями А. Музыкантским.
[…]
А на состоявшейся за 14 лет до попытки ареста писательского Союза дискуссии «Классики и мы» русские писатели, называемые тогда "почвенниками", свою классику, конечно же, защищали, а будущие либералы делали вид, что это не они, а его величество прогресс вторгается в нашу жизнь. И, конечно же, речь шла, в первую очередь, о театральных постановках. Ведь если театр начинается с вешалки, то взламывание любого культурного кода начинается с самого театра, поскольку это лишь читатель для знакомства с драматургическими произведениями Шекспира или Чехова в посредниках не нуждается, театральный зритель без режиссера не обойдется, и у режиссера есть возможность зрителю показать пьесу такой, какою он сам хочет её видеть. Русских писателей на дискуссии представляли Вадим Кожинов, Михаил Лобанов, Юрий Селезнев, Петр Палиевский и другие. Со стороны их оппонентов выступили Анатолий Эфрос, Евгений Евтушенко, Александр Борщаговский, Ирина Роднянская, Андрей Битов, Пётр Николаев и т.п.
Установочный доклад от русских писателей был поручен критику и литературоведу Петру Палиевскому. Он напомнил о том, что в годы революции, когда русская интеллигенция вынуждена была эмигрировать за рубеж, «появился могучий противник, достаточно серьёзно претендовавший на своё понимание тех путей, которыми должны пойти культура, искусство и даже, если хотите, человеческий образ. Это было искусство авангарда - левое искусство, сложившее свои нормы и понятия и попытавшееся в этот момент, когда культура находилась в состоянии жесточайшего потрясения, занять руководящее положение в культуре нашей страны». В качестве главных новаторских особенностей авангардистов П. Палиевский отметил вот эти: «Принцип умелого захвата общественного мнения»; «борьба на уничтожение шла очень просто, они предприняли попытку уничтожить классические принципы и заместить их собою»; «они решили интерпретировать классику». И далее: «Страшная сила всегда притягивала их к подлинному. Им всегда очень хотелось иметь, прежде всего, такой материал для переработки». Говоря о Большом театре, П. Палиевский отметил почти полное исчезновение из его репертуара опер русских классиков, иронически отозвался о тех, кто задачу творчества видит только в том новаторстве, которое меняет смысл избранного для постановки произведения. Обратил внимание и на то, что вот даже выдающийся философ Михаил Лифшиц не может опубликовать статью, в которой возражает К. Симонову, делающего ставку на авангардное искусство. И в заключение он привел фрагмент из сказки В. Шукшина «До третьих петухов», в которой бесы разместились в храме и требуют от монахов изображать на иконах их, бесов, вместо святых отцов.
[…]
О роли русской классики в жизни страны говорил и Юрий Селезнев: «На наших глазах, действительно, происходит важнейшее общественно-историческое явление, когда классика превращается, я бы сказал, в форму современного сознания, когда она становится частью нашего собственного «я», когда она становится формой народности. Классика становится формой всенародного сознания». И напомнил о том, как в первые годы советской власти «над русской классикой совершался буквально погром, я не нахожу другого слова… Когда Достоевский с трибуны Первого съезда писателей объявлялся предателем и его предлагалось отдать под суд как предателя от имени "наследников всего человечества". Когда Лев Толстой интерпретировался как писатель-дилетант, писатель-барин, квасной патриот, создающий официальную легенду о «так называемой» патриотической войне двенадцатого года…» И, наконец, Селезнев сказал то, в чем мы сегодня все уже воочию убедились, и что тогда, в мои даже и 26 лет, мною было воспринято не более чем полемическая фигура речи: «Третья мировая война идёт давно, и мы это все знаем хорошо, и мы не должны закрывать на это глаза… Так вот, я хочу сказать, что классическая, в том числе и русская классическая литература, сегодня становится едва ли не одним из основных плацдармов, на которых разгорается эта третья мировая идеологическая война. И здесь мира не может быть, его никогда не было в этой борьбе и, я думаю, не будет до тех пор, пока … мы не осознаем, что эта мировая война должна стать нашей Великой Отечественной войной - за наши души, за нашу совесть, за наше будущее, пока в этой войне мы не победим».
[…]
И если ничего подобного дискуссии «Классика и мы» в советский и, тем более, в постсоветский периоды уже невозможно было представить в публичном пространстве, то это потому, что та общеписательская и в полной мере открытая дискуссия 70-х годов преподала либералам урок о том, что побеждать они могут только солируя и только не в атмосфере здравомыслия.
Я об этом уже писал, но еще раз обращу внимание на следующее: уже на той дискуссии у русских писателей было другое, не как в советских школьных учебниках, представление о советской истории. Например, если до сих пор либеральные историки делают упор на «опломбированный» Германией вагон с Лениным, то «почвенники» уже тогда не упускали из виду высаженный в Россию времен Керенского десант из США во главе с Троцким. Да и вот этот фрагмент из процитированного мной выше выступления Селезнева - "Когда Лев Толстой интерпретировался как писатель-дилетант, писатель-барин, квасной патриот, создающий официальную легенду о «так называемой» патриотической войне двенадцатого года…» - является кратким изложением статьи Троцкого о Льве Толстом.
Дело в том, что если у Германии был только краткосрочный план вывода России из первой мировой войны, чтобы затем все силы бросить на свой западный фронт, то у банкиров США (только Яков Шифф дал Троцкому в 1917 году под его проект революции в России не менее сорока миллионов долларов что в сегодняшнем эквиваленте равно миллиарду), программа была более долгосрочной и более радикальной: превратить Россию в ничто. И если из всего советского прошлого у наших либералов самым ненавистным является Сталин, то это потому, что американским революционным десантникам он не дал возможности развернуться и сделал упор на индустриализацию страны, а не на перманентные, по Троцкому, "революционные преобразования" и "перековки".
[…]
либералы, проигравшие патриотам на уровне писательской дискуссии, победу затем одержали на уровне более дружелюбной к ним партийной верхушки, чтобы страну затем не только развалить и разграбить, а и русских писателей по-кукушоночьи выкинуть из видимого читателям русского литературного пространства.
[…]
Советский Союз потому и развалился, что его правящие элиты так испугались «русистов», будущее страны связывающих с нравственным развитием и самих советских элит, и всего советского общества, что предпочли развалить страну.
Дорошенко Н.И.
О русской литературе и вокруг нее
журнал "Родная Ладога".
https://rodnayaladoga.ru/rubriki/kritika-literaturovedenie/1994-o-russkoj-literature-i-vokrug-nee
советую прочесть всё по ссылке - мне поневоле (ограничения для размера записи в ЖЖ) многое из интересного пришлось сократить …
[…]
И даже жутковато мне от того, что не по решению суда и не на основании неких федеральных законов русская литература запрещена, а по причинам как бы само собой разумеющимся и, значит, ни у кого недоумения не вызывающих. Ну, например, когда у некоего жизненного пространства вдруг появляется новый хозяин, то этот новый хозяин может его вдоль и поперек перепахать и чем-то своим засеять. И никому дела не будет до прежних насельников этого места под солнцем, сроду привыкших считать его для себя родным и единственно возможным.
Уместнее всего было бы возмутиться, мол, как же так, даже при тоталитарном советском режиме могли быть запрещенными только отдельно взятые писатели и только по вполне гласным причинам, а теперь в стране, где прав и свобод у каждого выше крыши, запрещенною оказалась вообще вся русская литература. Но дело в том, что и на родине Фолкнера, и на родине Честертона, а также во всей Европе национальные культуры и литературы куда-то подевались сразу, как только не стало нашей советской тоталитарной сверхдержавы и во всем, что называется, цивилизованном пространстве вдруг воцарился единый и уже совсем другой, христианским и культурным европейским традициям противоположный культурный стандарт.
Абсолютная духота этого стандарта, была достигнута не одеванием, как в России в лихие 90-е при «первоначальном накоплении капитала», на головы жертв целлофановых пакетов и прочими суровыми мерами при молчаливом согласии западных блюстителей прав человека. Вот же, у папы римского Франциска есть личная, для него не токсичная атмосфера, состоящая из более чем 1,2 миллиардов католиков, верящих в ценности вечные, и для которых он не просто пастырь земной, а «наместник» самого Христа. Но и он вынужден был духоте новых и уже глобальных стандартов подчиниться и в документальном фильме "Франциск" американского режиссера Евгения Афинеевского заявить, что однополые пары содомитов "имеют право на семью". В душевном трепете перед чем и кем он вынужден был кощунственно позиционировать себя «добрее» Христа и крупнейшую в мире христианскую церковь превращать всего лишь в францискианскую ересь? Или - почему уже и на главном православном российском телеканале "Спас" нас учат православной морали актеры и писатели только потому, что успешны и знамениты по стандартам нового мирового порядка, а не по причинам более приличным для православного умостроя?
[…]
До появления единого либерального стандарта в культуре и литературе почти каждый выдающийся писатель был обречен состояться по той же причине, по какой не только на национальных, а и на мировых рынках спросом пользовались китайский шелк и индийские специи, немецкая швейная машинка «Зингер» и придуманный венгром «Кубик Рубика». Например, коммунист Шолохов широко издавался на антикоммунистическом Западе, а идеолог англо-саксонского колониализма Киплинг был хорошо известным советскому читателю. Да даже и Кнут Гамсун, поддержавший нацистов и избежавший тюремного заключения по причине своего преклонного возраста, широко издавался не только в западных странах антигитлеровской каолиции, а и в СССР.
[…]
золотой век русской культуры и русской литературы состоялся на деньги наших отечественных меценатов. Например, Васнецов, Серов, Поленов, Нестеров, Репин, Врубель и многие другие художники Саввой Мамонтовым были избавлены от многих бытовых проблем и могли себя посвятить только творчеству. И ему же мы обязаны появлению в России первой частной оперы, которая после триумфального признания в России и Европе Глинки и Чайковского вернула интерес к русской музыкальной культуре в лице "могучей кучки" (композиторы Римский-Корсаков, Бородин, Мусоргский, Балакирев и др.), а также Шаляпина. А Савве Морозову мы обязаны таким выдающимся явлением русской культуры как Московский художественный театр Станиславского и Немировича-Данченко.
Что касается русской литературы, то, например, Козьма Солдатенков, оставлял на личные нужды только 5% прибыли, а остальные средства тратил на издания книг. А произведения Хераскова, Карамзина, Жуковского и других русских писателей находили читателей благодаря издателю Платону Бекетову. И, опять же, известный книготорговец и издатель В.А. Плавильщиков столь восхищен был безукоризненным вкусом к художественному слову и преданностью книге Александра Смирдина, что завещал ему право купить весь оставшийся после него книжный товар и библиотеку по той цене, "по какой ему будет угодно". И с конца 1820-х до конца 1830-х годов А.Ф. Смирдин издавал произведения Пушкина, Жуковского, Крылова, Вяземского и многих других своих наиболее значимых современников, а также таких русских писателей ХVIII века, как Ломоносов и Державин. Кроме всего прочего он ввел систему постоянной выплаты гонораров, размеры которых были достаточны, чтобы писатель мог целиком посвятить себя литературному творчеству. А всего он выплатил за годы своей деятельности авторских гонораров на огромнейшую по тем временам сумму в 1,5 млн. рублей! Также Смирдин основал журнал "Библиотека для чтения", число подписчиков которого по всей России достигало семи тысяч. Успел он выпустить и три тома из запланированного десятитомника "Сто русских литераторов". Дело Смирдина продолжила целая династия издателей Бузмаковых, неоднократно переиздавал собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Даля и др. издатель М. Волф. А бывшему работнику Вольфа, немцу Адольфу Марксу, удалось обзавестись своей типографией и благодаря этому цены на книги сделать доступными для более массового читателя. Например у его журнала для семейного чтения "Нива" тираж достигал 250.000 экземпляров! И в качестве приложений к журналу он сделал доступными для широкого читателя собрания сочинений Жуковского, Лермонтова, Грибоедова, Гоголя, Гончарова, Достоевского, Тургенева, Лескова, Чехова и многих других ныне хрестоматийных русских писателей. Следует вспомнить также издателя и основателя биографической библиотеки "Жизнь замечательных людей" Флорентия Павленкова, в 1900 году завещавшего свое состояние народным библиотекам и фонду писателей, а также Алексея Суворина, создавшего серию "Дешевая книга", Ивана Сытина, владевшего двумя крупнейшими типографиями и выдававшего писателям авансы под еще ненаписанные произведения. Ведь это у Льва Толстого была своя Ясная Поляна, а Достоевский или Куприн без кредитования вряд ли бы обошлись в полной мере.
Все эти и многие другие меценаты и издатели не пропускали мимо своего внимания самых значительных из современных им писателей прежде всего потому, что ощущали себя частью единого с ними народа и единой культуры. По этой же причине в каждом русском городе и городишке самыми породистыми зданиями до сих пор остаются бывшие учебные, лечебные и социальные заведения, построенные на средства русского купечества. Например, при всем том, что Павел Третьяков нам более известен как создавший на собственные средства и подаривший в 1982 году Москве Национальную художественную галерею, - это на его средства было построено еще и множество богаделен и больниц, сотни молодых людей получали на его деньги образование, и это он оказал финансовую поддержку научно-исследовательской экспедиции Н.Н. Миклухо-Маклая.
waspono:
вклинюсь на мгновение, чтобы п о д ч е р к н у т ь важное (может быть, главное во всём тексте:
"ощущали себя частью единого с ними народа и единой культуры"
нынешние хозяева, несомненно тоже считают себя частью единого чего-то
только - чего? :)(
однако, продолжим чтение:
Не сомневаюсь, что и за последние постсоветские треть века в России появились бы национальные бизнес-элиты, если б наш национальный частный бизнес прибирал к своим рукам природные и производственные ресурсы или создавал новые производства в условиях естественной для рыночной экономики конкуренции, как те же Бахрушины. Но чубайсовсовское Росимущество, занимавшееся вторым после 1917 года переделом всех имеющихся у страны природных и иных ресурсов, для того и контролировал большой отряд цереушников США, чтобы ни одна нефтяная вышка и ни одно предприятие не достались тем, в ком можно предположить человека, по своей ментальности принадлежащего к государствообразующему народу, для которого Россия является единственно возможным Отечеством.
В результате, меценаты в России появились, но (может быть, лишь за незначительными исключениями) в узких рамках глобальных либеральных стандартов. Потому и свои средства они вкладывают теперь, помимо зарубежной недвижимости и иностранных спортивных клубов, в музей современного искусства «Гараж», в фестиваль «Новый европейский театр» (NЕТ), в выставки на Венецианской биеннале, в какую-то «Оргию вещей», в проект «Новая Голландия: культурная урбанизация», в изучение и пропаганду русского авангарда (Russian Avant-Garde Research Project, RARP), в литературные премии «Поэт», «Позия» (учредитель обеих А. Чубайс) и Супер-НОС (учредитель М. Прохоров) и в прочее-прочее, к русской культуре, литературе и к социальному самочувствию вымирающих русских городов и весей отношения не имеющего.
А если также и из госбюджета теперь финансируются театральные режиссеры типа Серебренникова как элитарные, то это всё равно, если бы у синиц или зябликов элитой стали, допустим, иволги или даже вороны. Но это и есть самодействующий механизм запрещения русской литературы. Ведь даже и в лесу все птица поют, но каждая откликается только на голоса себе подобных птиц.
[…]
Мои ровесники должны помнить телерепортажи о том, как в ночь с 13 на 14 июля 1977 года в Нью-Йорке случилась авария в энергосистеме и громаднейший мегаполис вдруг погрузился во тьму. И тут же началось массовые грабежи, в которых по оценкам полиции приняли участие более ста тысяч человек. И мародеры не просто грабили магазины, а и для отвлечения полиции устроили более тысячи поджогов, при тушении которых пострадали более ста пожарных. Вот и во время длящегося уже тридцать лет в российском информационном пространстве и в российской политике в области культуры и литературы цивилизационного сбоя, в результате которого национальные культуры и литературы стали для большинства россиян невидимы, страна погрузилась в ту тьму, при которой только и стало возможным господство безвкусицы, пошлости, разного рода интеллектуальных и нравственных извращений. Например, недоступным для читателей оказался итоговый роман Леонида Леонова «Пирамида», над которым классик русской литературы, в ХХ веке переведенный на все языки мира, работал более сорока (!) последних лет своей жизни - вплоть до 1994 года, ставшего также и годом его смерти. А прибывший этой весной в СП России китайский русист в первую очередь нам пожаловался, что не может найти в столичных магазинах книг не так уж давно умершего Валентина Распутина.
[…]
Поскольку и книжный рынок контролируют теперь не Сытины, а издатели других культурных стандартов, то, конечно же, и число мастеровитых прозаиков в новых поколениях заметно сокращается, поскольку проза - это все-таки жанр трудоемкий, не для того свободного времени, которое может остаться от иного способа добывания средств на жизнь.
[…]
Поскольку настоящая в её тысячи лет длящихся значениях литература сегодня вытеснена из культурной среды нашего обитания, то ее место заняла литература другая
[…]
в сети встретилась мне статья Игоря Шайтанова, в которой он рассказывает, как Ирина Прохорова в ответ на вопрос от кого-то из западных славистов: «Так кто же сегодня современные русские писатели?» ответила со вполне циничной откровенностью: «А те, кого мы назначим».
[…]
Во времена Пушкина и Толстого под русской литературой подразумевалось все, что было создано на русском языке в устных или письменных литературных формах в течение всех веков истории русского народа. И вот как оценивал Герцен современное ему противостояние между «западниками» и «славянофилами»: "Да, мы были противниками, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая… И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно". Лишь после 1917 года впервые на русском языке вдруг появилась литература, русской литературе альтернативная в том смысле, что даже и сама её человеческая суть противостояла исторически сложившемуся русскому культурно-нравственному архетипу.
[…]
поскольку внешние вызовы новому советскому государству оставались обыкновенными, то сама советская власть была вынуждена самодеятельности радикально настроенной творческой интеллигенции не довериться. И результатом дальнейшей весьма жесткой внутренней государственной политики стало то, что общие для подавляющего числа граждан ценности, в том числе и нравственные, и семейные, советскому обществу были возвращены. Но это вовсе не значит, что в утвердившемся идеологическом штампе «народности советской культуры и литературы» русским писателям было не тесновато. Так что когда на одном из писательских форумов в Большом зале ЦДЛ поэт фронтового поколения Сергей Викулов вышел на трибуну и только что начавшуюся горбачевскую перестройку назвал давно ожидаемым «ветром перемен», то, конечно же, гадать не приходилось о том, каких перемен ожидает этот суровый и мужественный главный редактор журнала «Наш современник», к тому времени ставшего форпостом русской литературы. Но все перемены закончились тем, что постсоветская власть, якобы избавляясь от советского наследия, в основу своей новой политики в области культуры и литературы взяла именно самый бесчеловечный, самый, что называется большевистский период советской культуры. Может быть, потому, что культурная и сексуальная революции, осторожно начавшиеся у западных «партнеров» в конце 60-х годов прошлого века, опирались также и на новаторства наших «пламенных революционеров» досталинского периода.
И если первые два эпиграфа к своей статье я взял из выступлений Юрия Селезнева и Петра Палиевского на большой писательской дискуссии «Классики и мы», состоявшейся 21 декабря 1977 года в Центральном доме литераторов, то лишь потому, что второе наступление после 1917-го года на русские литературу и культуру началось задолго до 1991 года, - когда в здание правления нашего Союза писателей России на Комсомольском проспекте уже и явилась группа самодеятельных «национальных гвардейцев», в командире которых я узнал типичного по тем временам и уже не самого молодого графомана Игоря Харичева, и предъявила ордер на арест нашей творческой организации, подписанный заместителем председателя исполкома Моссовета и начальником отдела по связям с общественными организациями А. Музыкантским.
[…]
А на состоявшейся за 14 лет до попытки ареста писательского Союза дискуссии «Классики и мы» русские писатели, называемые тогда "почвенниками", свою классику, конечно же, защищали, а будущие либералы делали вид, что это не они, а его величество прогресс вторгается в нашу жизнь. И, конечно же, речь шла, в первую очередь, о театральных постановках. Ведь если театр начинается с вешалки, то взламывание любого культурного кода начинается с самого театра, поскольку это лишь читатель для знакомства с драматургическими произведениями Шекспира или Чехова в посредниках не нуждается, театральный зритель без режиссера не обойдется, и у режиссера есть возможность зрителю показать пьесу такой, какою он сам хочет её видеть. Русских писателей на дискуссии представляли Вадим Кожинов, Михаил Лобанов, Юрий Селезнев, Петр Палиевский и другие. Со стороны их оппонентов выступили Анатолий Эфрос, Евгений Евтушенко, Александр Борщаговский, Ирина Роднянская, Андрей Битов, Пётр Николаев и т.п.
Установочный доклад от русских писателей был поручен критику и литературоведу Петру Палиевскому. Он напомнил о том, что в годы революции, когда русская интеллигенция вынуждена была эмигрировать за рубеж, «появился могучий противник, достаточно серьёзно претендовавший на своё понимание тех путей, которыми должны пойти культура, искусство и даже, если хотите, человеческий образ. Это было искусство авангарда - левое искусство, сложившее свои нормы и понятия и попытавшееся в этот момент, когда культура находилась в состоянии жесточайшего потрясения, занять руководящее положение в культуре нашей страны». В качестве главных новаторских особенностей авангардистов П. Палиевский отметил вот эти: «Принцип умелого захвата общественного мнения»; «борьба на уничтожение шла очень просто, они предприняли попытку уничтожить классические принципы и заместить их собою»; «они решили интерпретировать классику». И далее: «Страшная сила всегда притягивала их к подлинному. Им всегда очень хотелось иметь, прежде всего, такой материал для переработки». Говоря о Большом театре, П. Палиевский отметил почти полное исчезновение из его репертуара опер русских классиков, иронически отозвался о тех, кто задачу творчества видит только в том новаторстве, которое меняет смысл избранного для постановки произведения. Обратил внимание и на то, что вот даже выдающийся философ Михаил Лифшиц не может опубликовать статью, в которой возражает К. Симонову, делающего ставку на авангардное искусство. И в заключение он привел фрагмент из сказки В. Шукшина «До третьих петухов», в которой бесы разместились в храме и требуют от монахов изображать на иконах их, бесов, вместо святых отцов.
[…]
О роли русской классики в жизни страны говорил и Юрий Селезнев: «На наших глазах, действительно, происходит важнейшее общественно-историческое явление, когда классика превращается, я бы сказал, в форму современного сознания, когда она становится частью нашего собственного «я», когда она становится формой народности. Классика становится формой всенародного сознания». И напомнил о том, как в первые годы советской власти «над русской классикой совершался буквально погром, я не нахожу другого слова… Когда Достоевский с трибуны Первого съезда писателей объявлялся предателем и его предлагалось отдать под суд как предателя от имени "наследников всего человечества". Когда Лев Толстой интерпретировался как писатель-дилетант, писатель-барин, квасной патриот, создающий официальную легенду о «так называемой» патриотической войне двенадцатого года…» И, наконец, Селезнев сказал то, в чем мы сегодня все уже воочию убедились, и что тогда, в мои даже и 26 лет, мною было воспринято не более чем полемическая фигура речи: «Третья мировая война идёт давно, и мы это все знаем хорошо, и мы не должны закрывать на это глаза… Так вот, я хочу сказать, что классическая, в том числе и русская классическая литература, сегодня становится едва ли не одним из основных плацдармов, на которых разгорается эта третья мировая идеологическая война. И здесь мира не может быть, его никогда не было в этой борьбе и, я думаю, не будет до тех пор, пока … мы не осознаем, что эта мировая война должна стать нашей Великой Отечественной войной - за наши души, за нашу совесть, за наше будущее, пока в этой войне мы не победим».
[…]
И если ничего подобного дискуссии «Классика и мы» в советский и, тем более, в постсоветский периоды уже невозможно было представить в публичном пространстве, то это потому, что та общеписательская и в полной мере открытая дискуссия 70-х годов преподала либералам урок о том, что побеждать они могут только солируя и только не в атмосфере здравомыслия.
Я об этом уже писал, но еще раз обращу внимание на следующее: уже на той дискуссии у русских писателей было другое, не как в советских школьных учебниках, представление о советской истории. Например, если до сих пор либеральные историки делают упор на «опломбированный» Германией вагон с Лениным, то «почвенники» уже тогда не упускали из виду высаженный в Россию времен Керенского десант из США во главе с Троцким. Да и вот этот фрагмент из процитированного мной выше выступления Селезнева - "Когда Лев Толстой интерпретировался как писатель-дилетант, писатель-барин, квасной патриот, создающий официальную легенду о «так называемой» патриотической войне двенадцатого года…» - является кратким изложением статьи Троцкого о Льве Толстом.
Дело в том, что если у Германии был только краткосрочный план вывода России из первой мировой войны, чтобы затем все силы бросить на свой западный фронт, то у банкиров США (только Яков Шифф дал Троцкому в 1917 году под его проект революции в России не менее сорока миллионов долларов что в сегодняшнем эквиваленте равно миллиарду), программа была более долгосрочной и более радикальной: превратить Россию в ничто. И если из всего советского прошлого у наших либералов самым ненавистным является Сталин, то это потому, что американским революционным десантникам он не дал возможности развернуться и сделал упор на индустриализацию страны, а не на перманентные, по Троцкому, "революционные преобразования" и "перековки".
[…]
либералы, проигравшие патриотам на уровне писательской дискуссии, победу затем одержали на уровне более дружелюбной к ним партийной верхушки, чтобы страну затем не только развалить и разграбить, а и русских писателей по-кукушоночьи выкинуть из видимого читателям русского литературного пространства.
[…]
Советский Союз потому и развалился, что его правящие элиты так испугались «русистов», будущее страны связывающих с нравственным развитием и самих советских элит, и всего советского общества, что предпочли развалить страну.
Дорошенко Н.И.
О русской литературе и вокруг нее
журнал "Родная Ладога".
https://rodnayaladoga.ru/rubriki/kritika-literaturovedenie/1994-o-russkoj-literature-i-vokrug-nee
советую прочесть всё по ссылке - мне поневоле (ограничения для размера записи в ЖЖ) многое из интересного пришлось сократить …