Мамины мемуары
(с) Сергей Варшавчик
13 июня моей маме, художнице Айе Давидовне Семыниной, в девичестве Нюренберг (1931-2023) исполнилось бы 93 года. Первый день рождения без нее. В память о ней публикую ее воспоминания, которая она писала в последние годы - до 26 марта 2018 года, когда у нее случился инсульт. После этого здоровье её стало ухудшаться и стало уже не до мемуаров.
О моем муже
Некоторые эпизоды из жизни врача Феликса Петровича Варшавчика, кандидата медицинских наук, заведующего неврологических отделением больницы ВТО «Центросоюз».
(с) из семейного архива
Буду рассказывать о случаях, свидетелем которых я была. По словам Ф.П., самыми сложными пациентами были актёры. Например, при заполнении больничной карты, узнать возраст актрисы было практически невозможно.
Но Ф.П. не только успешно их лечил, но и находил с ними общий язык. И они были от него в восторге и как от врача и как от умного эрудированного человека.
Как-то он болел, и я приехала в отделение получить за него зарплату. Там - скандал. Больные не хотят выписываться, пока их не посмотрит Ф.П. Старшая медсестра с уставшим видом умоляет меня повлиять, чтобы Ф.П. выходил на работу. У них койко-день и они выходят из всех графиков. А в отделении три врача невролога высшей категории с большим стажем, а больные ценят только ФП. И часто многие пациенты становились друзьями Ф.П.
Как-то в 1977 году, накануне эмиграции в отделение зашёл Святослав Рострапович навестить своего друга - тоже виолончелиста Якова Зака. Перед уходом решил заглянуть «на минутку» к заведующему. Эта «минутка» растянулась более, чем на два часа. Они бы и дольше беседовали, но Ф.П. должен был ехать в министерство.
Рострапович уговаривал Ф.П. ехать за границу, мол, там «такого врача оценят по достоинству». И заодно сыпал анекдотами. Самое смешное, что Ф.П. не смог мне ни одного из них рассказать. Во-первых, он плохо их рассказывал, а во-вторых, они были слишком нецензурные.
Какое-то время в отделение Ф.П. лежал режиссер театра имени Маяковского Андрей Гончаров. После выписки из больницы он иногда позванивал нам домой. Тогда ещё не было мобильных телефонов. Чтобы проконсультироваться у Ф.П., просто поболтать и конечно, пригласить на свои спектакли.
Тогда попасть в театр было сложно, надо было за билетом выстоять длинную очередь. Мы же проходили по контрамаркам и у нас были лучшие места в партнере.
Пригласил нас как-то раз Гончаров на спектакль «Разговор с Сократом», где главную роль играл Армен Джигарханян. Мы были в восторге от самого спектакля и от игры актёра.
В антракте к нам подошла униформистка и пригласила следовать за ней. Мы были в некотором недоумении, но пошли. Пройдя довольно темным коридором, оказались в большой комнате-кабинете. Навстречу к нам шёл улыбающийся Гончаров.
После наших бурных восторгов о спектакле, режиссуре, актере он предложил это дело отметить. Напротив двери его кабинета всю стену занимала «стенка» красного дерева. На полках много книг, статуэтки, фото. Какие-то шкафчики. Справа от стенки стоял темный длинный диван, слева - большие окна. Всё было в полумраке.
Андрей Александрович подошел к одной из дверок «стенки». Это оказался довольно вместительный бар и достал свой любимый коньяк. Я тоже приняла участие в «отмечании» пьесы. Мы весело болтали. Ф.П. умел разговорить любого молчуна. Вдруг на диване что-то зашевелилось.
Увидев наше удивление, А.А .небрежно протянул руку в сторону дивана и сказал: «Это Эдвард Радзинский, автор этой пьесы». Радзинский встал, слегка поклонился и опять сел на диван с какими-то бумагами.
В это время в дверях появилась какая-то фигура: «Когда антракт окончится?»
Оказывается, мы здорово заболтались. Но из сотрудников никто не посмел сказать, что давно пора продолжать спектакль.
Мы и наши дети пересмотрели практически все спектакли репертуара. Например, «Театр времён Нерона и Сенеки», «Кошка на раскалённой крыше» и другие. Иногда заходили отведать любимый коньяк Гончарова.
В 1985 году на премьере спектакля «Леди Макбет Мценского уезда» Гончаров был очень возбужден, волновался. Оказывается, как сказал он нам, это его «детище». У Лескова «всего полстраницы текста». Придя домой, я открыла книгу Лескова, и там было больше трех страниц текста. Но это неважно. Пьеса-то хорошая.
Летом 1986 года мы почти каждый день встречались на пляже в доме отдыха «Актёр» под Ялтой. На фоне отдыхающих, в основном, актеров, Гончаров выделялся не только ростом, но и горделивой, статной фигурой. Он чем-то напоминал римского патриция, с той только разницей, что вместо тоги у него был длинный махровый халат.
Отдыхал он с женой довольной невзрачной внешности. Но она следила за ним, как за ребенком. Ему это явно нравилось и он, иногда даже немного капризничал.
Иногда мы с ней болтали, но мне было совсем неинтересно. Разговаривала она только на житейские темы. Что сын от первого брака с ними сейчас не живёт, что жаль, что у них с АА нет детей, что ему лучше приготовить на обед и в том же духе. Несколько актрис на пляже нам с Ф.П. рассказали, что в театре она ведет себя как хозяйка. Даже однажды заставила Гончарова уволить неугодного артиста.
Дело дошло до того, что она стала присутствовать на репетициях. Вся труппа наконец возмутилась и на специальном собрании постановили, чтобы на репетициях её больше не было. Гончаров согласился с большинством. На следующий день она как ни в чем не бывало сидела в репетиционном зале.
Не знаю, правда ли это или не совсем, но нам рассказали об этом «свидетели», артисты театра имени Маяковского.
На нашем пляже с левой стороны в море уходил пирс, нам казался довольно длинным. У многих отдыхающих была норма доплыть до его конца. Мне это иногда удавалось.
(с) из семейного архива
Гончаров был великолепным пловцом. Подходя к морю, он небрежно сбрасывал халат и бросившись в воду в два-три взмаха рук был уже в конце пирса и заплывал за него. Отсутствовал он обычно довольно долго, но каждый раз приплывал удивительно довольный, и от него даже попахивало коньяком. Жена, конечно, злилась.
Как-то он не приплывал особенно долго. Тут уже не только жена, но и мы, кто был на пляже, начали волноваться. Наконец он появился вдали и плыл как-то довольно медленно. Наконец он на берегу. И как обычно довольный, жизнерадостный в отличие от мрачного вида жены.
И только Ф.П. он раскрыл тайну. У него в купальных шортах были накладные карманы, которые он заполнял металлическими монетами. После чего, каждый раз, повернув за пирс, он, как Нептун выходил из моря на пляж дома отдыха «Интурист». Там на берегу можно было купить всё, что угодно. Гончаров покупал свой любимый коньяк, который в Ялте достать было нельзя, усаживался в шезлонг и наслаждался жизнью.
В тот раз он несколько перебрал, и ему пришлось позже пуститься вплавь.
Ф.П. в своё время учился в Ленинградском медицинском институте на одном курсе с Василием Аксеновым. Они дружили. По окончании вуза их распределили в разные города. Ф.П. оказался в Чите, потом переехал в Москву.
(с) Сергей Хворостов
Как-то летом 1980 года у нас дома раздался звонок. Я сняла трубку и услышала: «Позовите Феликса Петровича. Это Вася Аксёнов, его друг». «Он сейчас выехал с работы. Будет через полчаса. Перезвоните, пожалуйста», - ответила я. «О, через полчаса я буду уже далеко».
Так они больше не встретились.
Может, повлиял этот звонок, может, действительно, многие врачи стали писателями. Но Ф.П. взялся за перо и начал писать пьесу на медицинскую тему. По-видимому, он сделал ошибку, сказав об этом Гончарову.
Он был мэтром в области театра, а Ф.П. был непререкаемым авторитетом в области медицины. Гончаров беспрекословно выполнял все его предписания. И вдруг Ф.П. стал начинающим драматургом. Дружба распалась.
Мы с Ф.П., войдя в холл дома отдыха «Актер», подошли к двери своего номера, а открыть его не можем. Что делать? Вокруг никого. К кому обратиться?
Но нам повезло. Появился Арутюн Акопян с женой. Он - смуглый худощавый в яркой цветастой рубашке и красной панаме и шортах. Она - полный антипод: блондинка, белоснежная как будто её кожу вымазали сметаной и даже блуза и брюки белые.
Мы, конечно, обрадовались, тем более, что Акопян недавно за границей получил первый приз, как лучший фокусник. Ф.П. попросил его, как знаменитого фокусника открыть дверь.
На что жена Акопяна ответила: «Что вы, он же ничего не умеет делать, даже гвоздь вбить». Она подошла к нашей двери и моментально её открыла.
На пляже, как и у многих отдыхающих у Акопянов были «свои» лежаки». Они приходили всего в одно и то же время, отдыхали и через точно определенное время шли к морю, окунались (плавать не умели) и снова возвращались под спасительную тень. С окружающими они, практически, не общались.
А недалеко, ближе к выходу собиралась обычно весёлая компания. В середине восседал Товстоногов, он, по-моему, смеялся громче всех. Вокруг стояли и сидели отдыхающие, в основном, актёры. А задавал всему тон Лев Дуров. Он под громкий хохот окружающих постоянно что-то рассказывал и жестикулировал.
При этом я никогда не видела его сидящим, он всё время был в движении. Мне кажется, что ему было обидно, что все к ним подходят, что-то рассказывают. А такой известный фокусник, как Акопян их игнорирует.
И вот однажды, взяв в руки колоду карт, ставшей мохнатой от частой игры, Дуров подошел к Акопяну и предложил показать ему фокус.
Тот, конечно, заинтересовался, сев на лежаке. Дуров показал ему старый детский фокус: надо вынуть карту, положить её перед колодой, осторожно перетасовать и сбрасывая карты, найти заданную.
После такого фокуса Акопяну ничего не оставалось делать, как нанести ответный визит. Взяв эти карты, он подошел к группе «единомышленников» и начал показывать фокусы.
Рубашка у него была с короткими рукавами, так что карты спрятать туда он не мог. Но они были будто живые. Ползали по руке, потом вдруг он вынимал их из кармана или ворота рубашки и так далее.
На «представление» сбежался весь наш пляж. Оглянувшись и увидев такую толпу зрителей, перед которым он выступал бесплатно, Акопян быстро отдал карты и пошёл к своему лежаку. Но Лев Дуров был доволен. Небольшой хитростью он вынудил Акопяна принять участие в их компании.
(с) Сергей Варшавчик
Грустным Льва Дурова я видела только один раз. Как-то уже после обеда, проходя мимо нашей столовой, в окне я увидела пустые столики, а в углу Дурова с внуком за обеденным столом. Он что-то рассказывал и в этом время пытался засунуть ложку с едой внуку в рот.
Мне эта ситуация очень знакома. В своё время я также кормила старшего сына Сергея, только вместо рассказов читала ему книги. В дальнейшем он пристрастился к чтению и стал самым начитанным в нашем семействе.
Вечерами мы с Феликсом в доме отдыха «Актер» обычно ходили пешком в Ялту, где гуляли или смотрели фильмы в самом доме отдыха. Там был вместительный зрительный зал.
Однажды утром увидели плакат с объявлением, что вечером там выступит Григорий Горин с веселыми рассказами и фельетонами. «Вход бесплатный».
Мы обрадовались, но были поражены, что все отдыхающие, в основном, артисты, были возмущены этим плакатом. Как Горин, с его чудовищной дикцией, решился выступить перед ними, артистами? Что за самоуверенность? Он должен был пригласить для выступления профессиональных чтецов и всё в таком духе.
Мы поняли, что вечер сорвётся, и никто не придёт. После ужина погуляли и подошли к началу вечера к зрительному залу. И каково же было наше изумление, когда мы увидели, что перед зданием стояла толпа отдыхающих и не только нашего, но и других домов отдыха. Все хотели попасть на этот вечер.
Мы были в полной растерянности. Тут к нам подошёл недавно с нами познакомившийся отдыхающий и сказал, что поможет нам. Через некоторое время он появился с Гориным, который был, по-видимому, его приятелем.
Началась толчея, Горин быстро подошёл к нам, молча взял меня за руку, и мы куда-то пошли. Через какой-то коридор он провел нас к дополнительным дверям зала. Там мы с трудом нашли два свободных местах в последних рядах. Кругом сидела злющая публика, было впечатление, что мы попали в террариум. «Что ж он не начинает? Мы же уже в сборе!» и так далее.
Наконец на сцену вышел Григорий Горин, удивительно спокойный и доброжелательный. Что-то сказал в микрофон. «Громче!»
Он подкрутил в микрофоне и стал читать. Вначале слушали плохо, шумели. Потом прислушались. Начался мех, даже аплодисменты.
От Горина шла удивительная доброта, спокойствие. Вечер прошел великолепно. Больше злобных комментариев я не слышала.
Но через несколько дней Горин уехал, хотел по-настоящему отдохнуть.
О правительстве
Здание, где сейчас расположена Государственная дума РФ, раньше было домом правительства СССР (затем, Госпланом). Для нас оно было за семью печатями.
Как-то в редакции журнала мод, где я работала, меня вызывает секретарь и объявляет, что в этом доме будет проходить показ производственной одежды и представителем от нашей редакции командируют меня как главного редактора-модельера. При этом она заметила, что в отличие от нашей редакции, где дисциплина хромает, там всё чётко. И чтобы я не подвела её.
(с) Сергей Варшавчик
Прийти надо было к 9:30. Не так уж и рано, на 30 минут позже, чем на нашу работу.
Пришла я, конечно, заранее. У входа военная охрана. Проверили паспорт, потом довольно долго искали мою фамилию. Наконец - нашли. Я вошла в вестибюль. Около лестницы опять проверка. И так до 3-го этажа. Ещё раз проверив, мне показали, куда идти.
Наконец вошла в продолговатую комнату. По бокам вдоль стен стояли обычные канцелярские стулья, а в конце - кресло, напоминающее трон. Я подошла к нему поближе. Вблизи оказалось, что у него деревянная резная спинка, мягкое сидение и подлокотники. Не антиквариат.
К этому времени комната заполнилась, в основном, директорами текстильных предприятий. Свободными остались стулья по обе стороны кресла-трона. Я села. Рядом с нашим залом была расположена комната с моделями одежды и три манекенщицы.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец открылась дверь, и вошел пожилой господин, явно только что от парикмахера. Он благоухал, был напудрен, с маникюром, жидкие волосы уложены один к одному. Было полное впечатление, что у него впереди любовное свидание, а сюда он зашел по служебной необходимости на «пару минут».
Сопровождал его чиновник, который буквально пресмыкался перед ним. Когда они заняли места, он наклонился к уху «старца» и начал ему что-то нашептывать. Потом объявил, что «можно начинать».
Первой вышла Мила Романовская - светлая блондинка, русская красавица. Она обычно открывала показы мод, а за рубежом выходила с рушником, на котором несла хлеб и соль.
В 80-е годы неожиданно для руководства вышла замуж за еврея-журналиста и эмигрировала в Израиль. Сейчас живёт в Англии, а тогда ведущая показа подробно описала достоинства комбинезона, который демонстрировала Мила.
Потом вышли еще две манекенщицы с производственной одеждой.
Вдруг «начальство» встало и начало покидать зал. У дверей сопровождающий чиновник крикнул, что сейчас вернется.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец в дверях появился он. Но это был другой человек. Из пресмыкающегося червяка он превратился в важного надутого павлина.
Усевшись в кресло-трон, он с таким презрением взглянул на нас, что нам стало не по себе. Они и на меня также взглянул, но встретив саркастический, откровенно насмешливый взгляд, даже вздрогнул и старался больше на меня не смотреть.
По ходу показа он задавал довольно глупые вопросы, но ведущая довольно толково ему всё объясняла. Он должен был утвердить эти модели в производство. Также как разрешали или чаще запрещали все в искусстве, науке. Я воочию увидела кусочек нашего правительства.
Немного подняло настроение, что без проверки документов могли ходить по третьему этажу. Заглядывали в окна, а в буфете смогли купить дефицитные продукты: колбасы, консервы и даже яйца, правда, вареные.
На работе я описала главному редактору отбор моделей в мажорном стиле. Некоторых сатирических нот, я думаю, она не уловила.
1961 год
Я переворачивала эту цифру и получалось то же число. И жизнь стала понемногу меняться. Как говорили, «началось потепление». Железный занавес стал понемногу подниматься, начали выпускать за границу.
В области одежды наши художники-модельеры создавали целые коллекции одежды. Например, сапожки, облетевшие весь мир.
Конечно, и к нам приезжали художники-модельеры ведущих домов мод со своими коллекциями.
Наш «Журнал мод» помещал на своих страницах одежду для повседневной носки и более острых силуэтов, отражая моду данного времени.
Но промышленность наша, практически, не менялась. Как шили допотопную одежду, так и продолжали производить её. Купить в магазинах практически было нечего. Но удивительно, что публика разделилась на два враждующих лагеря. Одни считали, что у нас должна быть своя мода и нечего подражать Западу.
Другие, в основном, молодежь, хотели одеваться современно.
И от тех, и от других к нам в редакцию приходила уйма писем. Особенно бурную реакцию вызвало изменение ширины брюк у мужчин.
В моду стали входить брюки средней ширины. «Мы, большая группа мужчин дали друг другу клятву никогда не надевать ваши узкие брюки. Ведь наши широкие, исконно русские брюки родились с первым залпом «Авроры»!»
Как-то пришло письмо из больницы. Писал инженер. Он поехал в командировку в брюках средней ширины и его там за это избили.
Много было писем от девушек. Их просто исключали из комсомола за «преклонение перед Западом». Хотя они всего-навсего сшили себе юбку или костюм по выкройке, которую мы давали в нашем журнале мод.
Понемногу жизнь стала чуть улучшаться. Из бараков и коммуналок жильцы стали переезжать в отдельные квартиры «хрущевок». Тогда для многих это было настоящим счастьем.
Стали возвращаться миллионы репрессированных. Причем им давали работу и старались обеспечить жильем.
А какая радость была, когда мы первые в мире смогли облететь Землю во главе с Гагариным! Но, в общем, страна оставалась отсталой, и почти всё было под запретом, хотя это время считается «оттепелью».
Сами москвичи старались улучшить быть людей. Большим успехом пользовались творческие встречи, на которые приглашали писателей, актеров и вообще творческую интеллигенцию. Проходили они обычно в маленьких кафе.
На этих вечера часто приглашали выступать и меня. Я давала рекомендации, какую одежду где носить и давала эти советы не случайно.
В те времена многие женщины и девушки ходили на работу или учебные заведения в нарядных вечерних платьях, а дома носили старые, заношенные вещи.
Свое выступление я сопровождала выдержками из писем читателей. Некоторые высказывания были интересные и остроумные. Я также цитировала смешные и глуповатые послания, аудитория весело реагировала на них. В конце выступлений обычно устраивались танцы.
Как-то мне предложили принять участие в таком вечере в кафе, расположенном между Маяковской и Тверской улицей. Я пригласила писательницу-фельетониста Варвару Карбовскую. Она была членом редколлегии «Журнала мод».
Ей нравилась, как я одета. А шила всё мне моя мама. Она упросила познакомить её с мамой Клавдией Георгиевной. Они подружились, и с тех пор острые мамины словечки и выражения стали появляться в фельетонах Карбовской.
А когда лет через пять у меня родился сын Серёжа, она подарила ему чудесный голубой комбинезончик. Потом он перешел с следующему сыну - Севе, а затем мама отдала его для племянницы Глаши.
В этом кафе для выступающих выделили отдельный столик и моему удивлению там сидели Лев Кассиль и Эльза Триоле. Эльза Триоле - поэтесса. Родилась в Москве, выйдя замуж за француза, переехала в Париж, но часто приезжала на малую родину.
Их тоже пригласили выступить. Лев Кассиль угостил дам вином. Мы сидели и мирно беседовали.
Когда-то, будучи ещё подростком, я прочла «Кондуит и Швамбрания» и представить себе не могла, что буду сидеть за одним столиком с автором этой знаменитой в СССР повести, и буду попивать с ним вино.
Второй раз с ним я встретилась в Доме литераторов. Лев Кассиль там вёл концерт, а я, как обычно, выступала.
Постепенно Россия просыпалась от спячки. В марте в Будапеште должен был состояться форум моды. Туда высокое начальство решило послать художников легкой промышленности и двух человек из редакции «Журнала мод» - меня и Лену Кабатченко.
Началась наша подготовка к поездке за рубеж. Мы должны были знать фамилии венгерских руководителей. А фамилии у них были трудные, не выговоришь.
(с) из семейного архива
Меня выручил папа. Мы сели на диван, я взяла блокнот и папа мне всё понятно и толково объяснил. Я только удивлялась, как он мог запомнить столько сложных имён и знать все их политические нюансы. Папа был очень эрудированным и начитанным человеком.
За семь дней до отъезда нам сказали, что будет бал и надо на нем появиться в нарядном платье. С большим трудом мы достали необходимую ткань, и мама за несколько дней сшила хорошенькое платье.
Наконец мы едем.
В нашей группе было 25 человек. Большинство художники и приглядывающие за ними люди «неизвестной» профессии.
Первая большая остановка - в Киеве. Двадцать минут. Мы с приятельницей вышли, и у меня отлетела набойка на каблуке. Я увидела сапожника в будке. Он быстро прибил набойку, и мы пошли к нашему поезду. А он едет.
В голове тысячи мыслей. Что делать? Собрав все силы, мы запрыгнули на ходу и потом долго приходили в себя.
Следующая большая станция - Чоп. Перед нами большая, совершенно пустая площадь и только слева магазинчик с сувенирами. Мы купили там керамический кувшин с чашками для редакции.
Через 23 года, отдыхая с мужем в Закарпатской Украине, мы с приятелями подъехали к этому месту. Я была поражена. Ничего не изменилось, такая же пустая площадь, тот же самый магазинчик.
В Венгрии мы много ездили по стране. Еще, будучи в Будапеште, я понравилась одному венгру и в каком городе мы бы не были, садясь за обеденный стол, я находила возле своей тарелки записочку и какой-нибудь сувенир - брошь, карандаш, ручку.
(с) из семейного архива
А однажды ко мне подошел довольно представительный мужчина и на русском языке с небольшим акцентом сказал, что я нравлюсь его племяннику, он хочет со мной серьезно дружить и если я не против, приглашает меня вечером в театр.
Услышав это, я, по-видимому, побелела. «Роман за границей! Мне хана! Могут под конвоем сегодня же отправить в Москву».
Даже через 26 лет, когда я собиралась поехать в обычную туристическую поездку в ГДР, мне велели написать объяснительную записку, почему я развелась с первым мужем. Хотя к тому времени у меня давно была семья: муж, дети.
Лицо у меня, видимо, выразило такой испуг, что, глядя на меня, венгр только произнес: «Так, всё понятно». Повернулся и ушел.
Конечно, я думаю, они поняли, что мы подневольны. Было стыдно за нашу страну. Потом я ощущала его взгляды, но больше ко мне он не подходил.
1961 год всё еще продолжался. В августе у меня отпуск и мой приятель Павел достал нам две путевки в туристический лагерь в Пицунду. Это палаточный городок. Внутри палатки три железные кровати, а сверху спальные мешки для сна. В середине столик и несколько табуреток.
А вокруг великолепный пейзаж, реликтовые деревья, море. Один этюд гуашью у меня сохранился.
Был один недостаток - кормили не очень… Чтобы приглушить чувство голода мы, кто на велосипеде, кто пешком, отправлялись в сторону Гагр. Там в середине пути, под открытым небом стояла небольшая харчевня, где готовили вкуснейших цыплят табака. Славились они на всю округу.
Как-то мы пришли туда особенно голодными, и оказалось, что цыплят нет. Вместо них нам предложили запеченные тушки голубей. Уговаривали их съесть бесплатно, говоря, что они вкуснее цыплят. Но их есть никто не стал. Так и ушли голодными.
(с) из семейного архива
Лагерь наш посвящен был шахматам. Почти все ребята были мастерами или выше рангом. Они с удовольствием играли со мной, хотя до объявления мата дело не доходило. Просто объявляли в конце игры, что у моего соперника явный перевес. Иногда перевес бывал и у меня, но редко.
В конце пребывания начали проходить шахматные соревнования. Я должна была играть в женской команде. Но они отказались и предложили заочно присвоить мне чуть ли не первое место.
Приехав в Москву, наша небольшая группа решила пойти в ресторан и как следует наесться.
Выбрали «Пекин». Нам сразу принесли хлеб. На столе стояла горчица. Стали ждать. Прошел час. В те времена обслуживание было отвратительным.
Мы ушли. Поехали к Павлу. Он нажарил огромную сковороду картошки, которую он отменно готовил. Из холодильника достали сосиски, соленые огурчики и ужин получился лучше, чем в ресторане.
Через несколько месяцев, 11 ноября 1961 года мы с Павлом поженились. Была очень веселая свадьба. Пригласила кое-кого из редакции, родственников. Павел - своих друзей. Мама моя совсем молодая, всего 51 год. Красивая, жизнерадостная.
Но в семью Павла мне было очень трудно вживаться. Прихожу с работы, а ужин - когда придет отец Павла. Наконец, пришел. Приносим всё: еду, посуду из кухни в большую комнату через довольно длинный коридор. Садимся за большой стол. Начинаем есть молча. Павел вообще молчаливый. Но я-то нет…
Тем более в редакции всегда какие-нибудь события, новости. Я начинаю рассказывать. Откликается только Александр Павлович, отец Павла. Постепенно у нас завязывается диалог, мы даже смеёмся.
Конечно, это раздражало мать Павла. Она, по- видимому, считала дурным тоном разговаривать во время ужина и ей было особенно неприятно, что всё внимание сосредоточенно на мне, особенно, её мужа.
А мне еще надо было рисовать для журнала мод, отдельные полосы делать., макет и вообще рисовать для других изданий.
Рабочего места у меня не было. Приходилось ездить домой, туда приезжал Павел, но остаться ночевать он не мог, было негде.
Постепенно я стала охладевать к Павлу. Он переживал. Но мать его делала всё, чтобы нас развести. Она ходила в суд, хлопотала, договаривалась. В итоге, 25 июля 1965 года суд Ленинградского района нас развел.
Но я была ей благодарна. К тому времени я встречалась с Феликсом, и для регистрации с ним брака паспорт у меня должен был быть чистым.
После работы вечером или в выходные дни я посещала ИЗО, кружок, где рисовали обычно обнаженную натуру. А в начале 70-х поступила в студию Эллия Михайловича Белютина. У него было совершенно своеобразное преподавание. Он нам диктовал, что и чем рисовать. Мы записывали, а потом рисовали по его схеме.
Эти записи давала ему жена, которая переводила с французского «Теорию живописи» какого-то художника, явно не реалиста.
Студия эта прославилась, а весной 1962 года Белютин устроил творческую поездку на теплоходе «Добролюбов» до Нижнего Новгорода и обратно. Утром на сходнях мелом писали, когда теплоход отчаливает, и мы спокойно шли рисовать. После обеда и небольшого отдыха, та же история. Вечером собирались на палубе. Пели, рассказывали разные байки, танцевали.
Заводилой обычно был замечательный художник и человек Борис Жутовский. Ко мне он относился очень по-доброму и старался помочь, если была такая необходимость. Называл меня в шутку Филиппком.
Об этой поездке было напечатано в газете «Комсомольская правда» и прошла выставка наших работ. Несколько раз мы отмечали это турне в Доме журналистов.
Удивительно, Борис как-то по-отечески относился ко мне, например, за столом следил, чтобы мне не наливали много вина, выбирал лучшие куски еды. А как-то пригласил нас в свою мастерскую. Находилась она в центре Москвы во дворе на втором этаже, причем, лестница была снаружи. Внутри все сделано руками Бориса. Работы и кофе, которым он нас угостил, были великолепны.
В 1962 году неожиданно разрешили устроить выставку молодежи в Манеже. В те времена участвовать в выставке художнику без регалий или блата было невозможно. А тут - целый Манеж в центре Москвы!
Работы отбирали самые талантливые, отражающие современные тенденции в живописи. В те времена это можно было сделать с большим трудом. Но художники писали уже не только в духе социалистического реализма, но и как душа требовала.
После того, как картины были развешаны и начальство их увидело, выставку решили сразу закрыть. Но чтобы не было международного скандала, решили, чтобы на открытии выступили наши корифеи, лауреаты Сталинского премии, профессора. Мол, их мнение непререкаемо.
На открытии из участников выставки я знала Андрея Васнецова, Бориса Жутовского и еще несколько художников.
Выступающие, в основном, по заданию «партии и правительства», громили выставку. Молодежи это надоело, и она ушла в курилку, благо она была вместительная. Я не курю и пришлось слушать ораторов.
Объявили выступление Пластова. Как художника его уважали и все из курилки поднялись наверх. Дословно его выступление я передать не смогу, но смысл запомнила хорошо. Он напомнил, что во время войны все, кто мог воевать, шли на фронт защищать Родину. И если попадались предатели, их расстреливали.
Картины на этой выставке, по его словам, не отражают жизнь и труд советских людей, природу Родины. То, что художники изобразили на своих полотнах, он не может назвать искусством, они его предали и достойны расстрела.
На этом выступления закончились и все ушли на перерыв. Остались только Эрнст Неизвестный и Борис Жутовский.
Жаль, нам не повезло. Именно в наше отсутствие прибыл Хрущев с «серым кардиналом» Сусловым и еще какими-то деятелями. Осмотрев выставку, он начал страшно ругаться - его внук рисует лучше, чем эти художники. Работы эти нельзя показывать советским людям и так далее.
Но он не знал, что перед ним два умных, высокообразованных, эрудированных художника. Они практически прочли ему небольшую лекцию по истории искусств. В итоге он с ними согласился. Выставку не закрыли, а Эрнст Неизвестный и Борис Жутовский прославились на всю Москву и далеко за её пределами.
Спустя 9 лет родные Хрушева заказали Неизвестному надгробный памятник. Он покрыл скульптурную голову Хрущева тонким слоем золота, которое, конечно, кто-то соскоблил.
С этими художниками я больше не встречалась. Видела их только несколько раз, выступающими по телевизору.
Продолжение