Бетти Фридан Глава 8
Глава 8. Ошибочный выбор
Пер. Н. Левковской
Миф о женском предназначении не навязывает себя. Если загадка женственности в течение пятнадцати лет могла «промывать мозги» американским женщинам, она должна была отвечать реальным потребностям и тех, кто ухватился за нее, чтобы воздействовать на других, и тех, кто сам исповедовал ее. Эти потребности могли быть разными и у разных женщин, и у различных поставщиков этого мифа. Но именно в это время в Америке было много потребностей, которые делали нас маньяками мифа о женском предназначении; потребностей настолько насущных, что мы временно утратили критический подход, который всегда присутствует в случаях интуитивного восприятия истины. Вся беда в том, что если потребность велика, то интуиция может обмануть.
Незадолго до того, как миф о женском предназначении овладел умами американцев, война, последовавшая сразу же за депрессией, закончилась взрывом атомной бомбы. После одиночества, порожденного войной, и ужаса, вселенного атомной бомбой, и женщины, и мужчины хотели иметь детей, семейный покой, чтобы оградить себя от страшной неуверенности и холодной необъятности меняющегося миря.. В своих одиноких окопах солдаты прикрепляли на стены фотографии Бэтти Грэйбл, но при этом все еще нуждались в колыбельных песнях. А когда они вернулись с войны, то были уже не в том возрасте, чтобы прильнуть к своим мамам. Нельзя отрицать потребность в любви и в половой жизни как для мужчин, так и для женщин, как для юношей, так и для девушек. Но почему в то время для многих из них она была единственной потребностью?
Все мы были очень ранимы, одиноки, напуганы и испытывали ностальгию по домашнему очагу. Затаенное желание обзавестись семьей, домом, детьми испытывали одновременно несколько разных поколений; желание, которое в процветающей послевоенной Америке мог удовлетворить каждый. Молодой солдат, рано повзрослевший на войне, мог удовлетворить свою потребность в любви и материнской заботе, воспроизведя атмосферу своего детства в собственном доме. Вместо того чтобы ходить на свидания к разным девушкам до тех пор, пока он не закончит колледж и не овладеет профессией, он мог жениться и жить на солдатское пособие, обеспечивая своих детей нежной родительской любовью, которой в связи с возрастом сам был уже лишен. Были также мужчины немного постарше, лет двадцати пяти, которые раньше не могли жениться из-за войны, но которые чувствовали, что теперь должны наверстать упущенное; были мужчины тридцати лет, которым сначала депрессия, а затем война либо помешали жениться, либо оторвали от дома и лишили их радостей семейной жизни.
Девушкам эти годы одиночества придали еще большую настойчивость в поисках любви. Вышедшие замуж в тридцатые годы проводили своих мужей на фронт; девушки же, повзрослевшие в сороковые годы, не без основания боялись, что у них никогда уже не будет любимого мужа, собственного дома и детей, от чего могут отказаться только очень немногие женщины. Когда мужчины вернулись с войны, наступила эпоха опрометчивых браков. Годы одиночества, когда и настоящие, и будущие мужья или уже были на войне, или их в любой момент могли послать под град снарядов, оказали особенно сильное влияние на женщин, сделали их особенно беззащитными перед мифом о женском предназначении. Им сказали, что холод одиночества, которое война привнесла в их жизни, является естественной и необходимой данью, которую они должны заплатить за свою карьеру или за любые другие интересы, которые могли у них быть вне дома. Миф о женском предназначении продиктовал им условия выбора: либо любовь, дом, дети, либо другие задачи и интересы в жизни. Может ли в таком случае вызывать удивление тот факт, что, оказавшись перед таким выбором, очень многие американки предпочли любовь, избрав ее единственной целью своей жизни?
В послевоенные годы во всех странах начался демографический бум. Но во многих странах он не был непосредственно связан с мифом о женском предназначении. В пятидесятые годы он перерос в еще больший демографический бум в связи с ранними браками и с рождением детей у молодых людей, не достигших двадцатилетнего возраста, с резким увеличением семьи. Число американских семей с тремя и большим количеством детей в течение двадцати лет удвоилось. После войны не кто иной, как образованные женщины, задавали тон в стремлении иметь много детей. (Поколение, предшествовавшее моему, женщины, рожденные между 1910 и 1919 годами, продемонстрировали это с особой остротой. Когда им было по двадцать лет, уровень рождаемости был столь низким, что, казалось, образование уничтожит человеческую расу. Когда же им исполнилось по тридцать, они внезапно увеличили число беременностей, хотя с биологической точки зрения с возрастом обычно наблюдается спад подобной активности.)
После войны всегда рождается большое количество детей. В настоящее же время демографический подъем в Америке в значительной степени обусловлен браками молодых людей, еще не достигших двадцатилетнего возраста. Согласно данным компании страхования жизни «Метрополитен», рождаемость в очень молодых семьях возросла на 165 процентов с 1940 по 1957 год. Девушки, которые должны были бы еще учиться в колледже, под влиянием злополучного мифа о женском предназначении уходят оттуда или вообще воздерживаются от дальнейшей учебы для того, чтобы выйти замуж (в наше время девушки в Америке чаще всего выходят замуж в возрасте восемнадцати-девятнадцати лет; к двадцати годам половина всех американских женщин состоит в браке). Они не задумываясь отказываются от получения образования, искренне веря, что смогут «полностью реализовать себя», будучи только женами и матерями. Мне кажется, что в наше время девушка, которая, исходя из статистических данных или благодаря своим собственным наблюдениям, знает, что если она не выйдет замуж до окончания колледжа или до получения профессии, то к тому времени большинство мужчин уже будут женаты на ком-нибудь другом, имеет такие же основания опасаться упустить свой шанс в реализации себя, как и женщина сороковых годов во время войны. Но все это не объясняет, почему они уходят из колледжа, не доучившись, и начинают зарабатывать на себя и своих мужей, в то время как молодые люди продолжают свое образование.
Этого не произошло в других странах. Даже там, где во время войны погибло больше мужчин и большее количество женщин не получило возможности выйти замуж, последние не побежали в панике к семейному очагу. В наше время девушки в других странах, так же как и юноши, стремятся получить образование, которое открывает им дорогу в будущее.
Война сделала женщин еще более беззащитными перед загадкой женственности. Но несмотря на все разочарования, которые она принесла, война была не единственной причиной того, что женщина вновь вернулась к заботам о доме и семье. Нельзя это объяснить и «проблемой прислуги», а именно такое оправдание находят для себя многие образованные женщины. Во время войны, когда кухарки и горничные уходили работать на военные заводы, проблема прислуги стояла более остро, чем в последние годы. Но в то время сильные духом женщины сочетали непривычную для них работу по дому с профессиональными обязанностями. (Во время войны я знала двух молодых мам, которые, пока их мужья сражались за океаном, объединили свои усилия. Одна из них, актриса, присматривала за обоими детьми утром, в то время как вторая писала диплом; затем дипломница забирала детей после обеда, а актриса отправлялась на репетиции или спектакли. Я была знакома с женщиной, которая гак устроила распорядок дня своего ребенка, что днем он спал у соседей, пока она занималась в медицинской школе.) К то время в городах понимали необходимость создания детских садов, где можно оставить ребенка на весь день.
В годы распространения мифа о женском предназначении даже женщины, которые могли себе позволить с материальной точки зрения нанять няню для своих детей или домработницу и оказывались в состоянии найти ее, предпочитали заботиться о доме и детях сами. В пятидесятые годы городские детские сады для тех детей, чьи матери были заняты на работе, практически исчезли; и даже намеки на необходимость иметь подобные учреждения вызывали истерические вопли как со стороны самих образованных домохозяек, так и со стороны мистификаторов женственности.
Когда закончилась война и мужчины вернулись домой, чтобы занять свои места на предприятиях, в колледжах и в университетах, которые в большинстве своем до этого были заняты девушками, конкуренция какое-то время была очень острой, и возрождение старых антифеминистских предрассудков затруднило девушкам возможность сохранения работы или продвижения по службе. Безусловно, это принудило многих женщин поспешно искать защиту в браке и семье. Скрытая дискриминация женщин, не говоря уже об очевидной разнице в зарплате женщин и мужчин, до сих пор является неписаным законом. С ее разрушительными последствиями так же трудно бороться, как и с возмутительной оппозицией, противостоявшей в свое время феминисткам. Например, женщина-корреспондент журнала «Тайм», какими бы способностями она ни обладала, не может претендовать на звание обозревателя; согласно неписаному закону, только мужчина может быть обозревателем и редактором, женщине же отводится должность корреспондента. Она не злится на это, ей нравится ее работа, ей нравится ее начальник. Она не борется за права женщин, ее случай не подлежит рассмотрению в гильдии журналистов. Но все это, однако, повергает ее в уныние. Если она никогда не сможет ничего добиться, зачем же стараться?
Женщина часто вынуждена была оставлять избранный ею путь в тот момент, когда она была готова и вполне могла справиться с более серьезным делом, но ее обходили и ставили на эту должность мужчину. В некоторых областях деятельности женщина довольствовалась тем, что проделывала всю работу, а слава доставалась мужчине. Если же ей удавалось получить хорошую должность, она должна была мириться со злобным отношением или недоброжелательностью со стороны мужчин. Поскольку в Америке борьба за лучшее место в большой организации в любой профессии носит очень острый характер даже среди мужчин, конкуренция со стороны женщин является как бы последней каплей, и поэтому мужчинам гораздо легче сражаться с ними, просто воскрешая этот неписаный закон. Во время войны женщины находили применение своим способностям, а неизбежная конкуренция не вызывала отрицательной реакции; после 1юйны женщины столкнулись с вежливой, но непробиваемой враждебностью. Чтобы не вступать в конкурентную борьбу с мужчинами, женщина предпочла любить и быть любимой, находя в этом себе оправдание.
Однако даже во времена депрессии способные, волевые девушки жертвовали всем и сопротивлялись предрассудкам, бросая вызов в конкурентной борьбе, чтобы иметь возможность заниматься своим любимым делом и делать карьеру, хотя тогда имелось гораздо меньше мест, на которые можно было претендовать. Кроме того, многие из них не усматривали противоречий между работой и семьей. В послевоенные годы, в период экономического роста, было много рабочих мест в различных областях; в то время не было реальной необходимости поступаться всем ради любви и замужества. Так, девушки без образования не бросали работу на фабриках и не сидели дома в ожидании женихов. После войны число женщин, занятых в промышленности, неуклонно возрастало, в то время как с женщинами, работающими в тех областях, которые требовали специальной подготовки, настойчивости и определенных личных качеств, дело обстояло ('овеем иначе. «Я живу моим мужем и детьми,- признавалась мне представительница моего поколения.- Так легче. В современном мире легче быть женщиной, если ты знаешь, как пользоваться своими преимуществами».
В этом смысле все, что произошло с женщинами в послевоенные годы, в какой-то степени отражает то, что произошло со всеми нами. Мы нашли оправдание тому, чтобы не заниматься проблемами, которым раньше мужественно смотрели в лицо. Американский дух впал в странное оцепенение; и женщины, и мужчины - напуганные либералы, разочарованные радикалы, обманутые и озадаченные происходившими переменами консерваторы,- вся нация застыла в своем развитии. Мы все спрятались в тепло наших уютных домов, как когда-то в детстве, когда мы могли спать наверху, в то время как наши родители внизу читали или играли в бридж в гостиной либо летним вечером сидели в кресле-качалке на крыльце своего городского дома.
Женщины обратились к домашним заботам, а мужчины равнодушно отвернулись от угрозы атомной бомбы, позабыли о концентрационных лагерях, предали забвению борьбу с коррупцией и оказались во власти беспомощного конформизма. Философы же старались избегать глобальных и сложных проблем послевоенного мира. Было легче и безопаснее думать о любви и сексе, чем о коммунизме, Маккарти и отсутствии жесткого контроля над атомной бомбой. Было легче видеть в поведении людей только подтверждение сексуальной теории Фрейда, его идей и его борьбы, чем самим критично взглянуть на то общество, в котором мы жили, и конструктивно подойти к его учению. Даже со стороны наиболее дальновидных и стойких людей это было своего рода личное поражение; мы опускали глаза, переставая всматриваться в даль, и усердно сосредоточивали наше внимание на разглядывании своего собственного пупка.
Сейчас, оглядываясь назад, мы лучше понимаем все это. А в то время нам легче было считать любовь и секс конечной целью нашего бытия, подменяя личные обязательства перед истиной всеобщими обязательствами перед «домом» и «семьей». Для воспитателей, психологов и разных экспертов по проблемам семьи было более безопасно и выгодно заниматься аналитической терапией частных пациентов или личными вопросами секса, проблемами личности и межличностных отношений, чем углубляться в истоки человеческих страданий. Если вы не хотели больше думать обо всем человечестве, вы по крайней мере могли «помочь» отдельным людям, не подвергая при этом себя особому риску. Ирвин Шоу, который привел когда-то американское сознание к пониманию таких вопросов, как война и мир, классовые предрассудки, теперь писал о сексе и супружеской неверности. Норман Мэйлер и молодые писатели-битники ограничивали свой революционный пыл описанием сексуальных, наркотических и прочих наслаждений, создавая себе рекламу употреблением в своих произведениях огромного количества нецензурных слов. Писателям было легче, следуя моде, думать о психологии, а не о политике; о частных мотивах поведения отдельных людей, а не о всеобщих задачах. Художники ушли в абстрактный экспрессионизм, который пренебрегал формой и искажал значение и смысл. Драматурги свели цель человеческого существования к злой претенциозной бессмысленности- «театру абсурда». Теория Фрейда придала этому процессу ухода от жизни значение бесконечной, мучительной интеллектуальной тайны; процесс в процессе, значение, скрытое в другом значении, доведенное до того, что пропадает всякий смысл, а безнадежно скучная окружающая нас действительность вообще едва ли существует. Как сказал один театральный критик в одном из редких критических замечаний по поводу сценического мира Теннесси Уильямса, вызывавшего лично у него отвращение, создается впечатление, что у человека не осталось никакой реальности, кроме сексуальных извращений и воспоминаний, плотской любви и ненависти к своей собственной матери.
Увлечение учением Фрейда в американской культуре, помимо использования психотерапии в чисто практических полях, отвечало потребностям общества сороковых и пятидесятых годов в идеологии, в национальной задаче, в использовании разума для решения проблем человека. Сами специалисты по психоанализу недавно высказали предположение, что отсутствие идеологии или национальной задачи может и определенной степени являться причиной опустошенности людей, что заставляет многих мужчин и женщин обращаться к услугам психотерапевта. На самом же деле они хотят понять себя, осознать свою индивидуальность, в чем одна только психотерапия помочь им не в состоянии. Возрождение веры в Америке совпало с бумом психоанализа. Вполне вероятно, что причина активизации того и другого была одна: за поиском своей личности и стремлением найти прибежище, оградив себя от жизненных тревог и забот, скрывалось отсутствие более значимой цели. Знаменательно, что в то время многие священники обращали особое внимание на психотерапию, то есть много времени уделяли пастырским наставлениям членам своих конгрегации. Уходили ли они тем самым от более серьезных вопросов, от поиска истины?
Когда в конце пятидесятых я интервьюировала студентов колледжей, капелланы и социологи одинаково торжественно заявляли об «отчужденности» молодого поколения. Они чувствовали, что главной причиной ранних браков являлось то, что молодые люди не находили в современном им обществе никаких других подлинных ценностей. Профессиональному социологу легко обвинять молодое поколение в том, что оно цинично выбирает личные удовольствия и материальное благополучие, предпочитая их бессмысленному битничеству. Но если у родителей, учителей и проповедников были более серьезные основания отрицать битничество, чем только стремление приспособиться к окружающей действительности, добиться материального успеха и безопасности, то какую более серьезную цель могла иметь молодежь?
Пятеро детей, агрессивность жителей окраин, движение «делай сам» и даже битничество - вот что составляло круг домашних проблем; они-то и заняли место более серьезных дел, которыми раньше интересовались наиболее духовно развитые представители нации. «Я устала от политики... в любом случае там ничего нельзя изменить». Когда доллар был слишком дешевым, а жизнь слишком дорогой и казалось, что никто в обществе ничем другим не интересуется, тогда любовь и семья с ее радостями и проблемами были единственными настоящими ценностями. Тогда буквальное прочтение Фрейда давало иллюзию того, что все страдающее общество в целом нуждается в нем. И хотя в действительности дело обстояло совсем иначе, попугайское повторение положений Фрейда вводило страдающих людей в заблуждение, и они полагали, что излечились. На самом же деле они еще и не сталкивались с настоящими проблемами. Однако под влиянием идей Фрейда начало возникать совершенно иное представление о семье. Эдипов комплекс и соперничество между детьми в одной семье стали бытовыми понятиями. Фрустрация была такой же неизбежной болезнью детства, как и скарлатина. При этом центром особого внимания была избрана мать. Неожиданно обнаружилось, что практически во всем была виновата именно она. Причиной любого заболевания ребенка или взрослого человека - алкоголика, самоубийцы, шизофреника, психопата, неврастеника, импотента, гомосексуалиста, фригидной или распутной женщины, язвенника, астматика,- вообще любого недуга американца или американки всегда считалась мать, эта разочарованная, подавленная, всегда встревоженная, измученная, неудовлетворенная, несчастная женщина. Требовательная, ворчливая, строптивая жена. Сосредоточенная только на детях, чрезмерно заботливая, подавляющая личность ребенка мать. Вторая мировая война показала, что миллионы мужчин в Америке психологически были не подготовлены к тому, чтобы справляться с тяготами войны, оказаться один на один с жизнью, вдали от своих «мамочек». Значит, что-то было не так у американских женщин.
По случайному стечению обстоятельств эта атака на матерей совпала с тем временем, когда американские женщины начали пользоваться правами, полученными в результате борьбы за эмансипацию; все большее число их поступало в колледжи и другие учебные заведения, в которых они могли получить профессию, все чаще поднимались они по служебной лестнице в промышленности и в других областях, несмотря на неизбежную конкуренцию с мужчинами. Женщины только начинали играть в американском обществе самостоятельную роль, независимую от их принадлежности к определенному полу, соответствующую их индивидуальным способностям. Было очевидно для всех, а для возвращающихся солдат в особенности, что эти американки были действительно более независимыми, умными, решительными и менее пассивными и женственными, чем, например, немки пли японки, которые, как хвастались солдаты, «даже мыли нам спины». Менее очевидным, однако, был тот факт, что и девушки отличались от своих матерей. Возможно, именно в результате этого по какой-то странной, извращенной логике все детские неврозы, прошлые и настоящие, считались следствием обретения женщиной независимости, проявлением индивидуальности этого нового поколения американских девушек, такой независимости и индивидуальности, которыми прошлые поколения матерей-домохозяек никогда не обладали.
Факты были налицо: число освобожденных от службы и армии во время войны из-за психических расстройств и ответственность матерей за эти заболевания; первые данные Альфреда Кинси о неспособности американских женщин, особенно имеющих образование, испытывать оргазм во время полового акта; большое число женщин, не состоявшихся как личности и пытавшихся восполнить это за счет своих мужей и детей; растущее количество мужчин в Америке, чувствующих свою неадекватность, импотенцию. Многие из этих первых поколений женщин, избравших карьеру, действительно сожалели об отсутствии мужа и детей, обижали сами и терпели обиды со стороны мужчин, с которыми конкурировали. В Америке росло количество мужчин, женщин и детей, попадавших в сумасшедшие дома, специализированные клиники и на приемы к психиатрам. Все эти обвинения были сложены к ногам разочарованной американской матери, «ставшей похожей на мужчину» в результате полученного ею образования, не знающей, что такое сексуальное удовлетворение, из-за того, что она настаивала на получении равенства и независимости.
Все это было в таком соответствии с логическими обоснованиями Фрейда, что никто даже и не попытался выяснить, какими же на самом деле были довоенные матери. Они действительно были разочарованными, несостоявшимися. Но еще они были матерями солдат, которые не могли адаптироваться на войне. Матерями беспомощных, ни на что не способных послевоенных ребят были не независимые, образованные, работающие женщины, а те самые готовые на самопожертвование «мамочки», которые полностью зависели от мужа, мученицы домохозяйки.
В 1940 году работало менее четверти американок, и в большинстве своем это были незамужние женщины. Очень мало, всего два с половиной процента всех матерей, были «женщинами, делавшими себе карьеру». Матери солдат, которым в 1940 году исполнилось 18-30 лет, родились в девятнадцатом веке или в начале девятисотых годов и выросли еще до того, как американские женщины в двадцатые годы завоевали себе право голоса, получили независимость, свободу в сексе, возможность получать образование и делать карьеру. По большому счету, эти «мамочки» не только сами не были феминистками, но и не пользовались правами, завоеванными феминистским движением. Они были обычными американками, которые жили традиционной жизнью женщины,- они были только домохозяйками и матерями. Разве образование, мечты о карьере и независимость превратили этих «мамочек» в разочарованных людей, которые скрывали свое разочарование, целиком посвящая себя детям? Даже книга, которая помогла утвердиться мифу о женском предназначении, «Сыновья своих матерей» Эдварда Стрэкера, подтверждает тот факт, что «мамочки» не были ни феминистками, ни женщинами, стремящимися сделать карьеру, они даже не использовали то образование, которое некоторые из них получили. Они жили ради своих детей, у них не было других интересов, помимо дома, семьи, детей или заботы о своей собственной внешности. Строго говоря, они соответствовали образу, распространяемому загадкой женственности.
Вот как описывает такую «мамочку» доктор Стрэкер, будучи консультантом начальника медицинского управления армии и флота, считая ее виновной в большей части из 1 825 000 случаев признания юноши непригодным для прохождения военной службы из-за нарушений в психике, к 600 000 случаев освобождения от службы в армии по ней психиатрическим причинам и в 500000 случаев, когда молодые люди сами стремились уклониться от мобилизации. В общей сложности это составило почти три миллиона мужчин из пятнадцати миллионов, находившихся на военной службе. При этом очень часто они оказывались негодными для прохождения службы в армии по причине психических расстройств буквально через несколько дней после призыва, потому что еще не возмужали, «не могли выносить тяготы жизни, жить с другими людьми, думать самостоятельно и прочно стоять на ногах».
«Мамочка - это женщина, чье поведение мотивировано стремлением получить эмоциональную компенсацию за те удары судьбы, которые жизнь нанесла ее собственному «я». Ее отношения с детьми полностью основаны на том, что каждый ее поступок, каждый ее вдох, хотя и неосознанно, направлены на то, чтобы раствориться в эмоциях своих детей и тем самым надежно привязать их к себе. Для достижения »той цели она должна поддерживать в своих детях незрелое, инфантильное поведение... Матери тех мужчин и женщин, которые способны воспринимать жизнь как вполне сформировавшиеся самостоятельные люди, не соответствуют традиционному типу мамочки. Чаще всего мамочка - женщина нежная, ослепленная любовью, жертвующая собой... отдающая много сил и из кожи вон лезущая для того, чтобы выбрать одежду для своих взрослых детей. Она следит за тем, как уложены у них волосы, подбирает им друзей и приятелей, определяет, каким видом спорта им заниматься, какие иметь взгляды и мнения. В общем, она полностью думает за них... Эта ее власть, иногда жесткая и деспотичная, чаще мягкая, убеждающая и несколько опосредованная... Наибольшим распространением пользуется метод непрямого воздействия, когда ребенку тем или иным образом дают почувствовать, что мамочка обижена, но старается во что бы то ни стало скрыть свою обиду. Этот мягкий метод, безусловно, более успешно блокирует проявление самостоятельных мыслей и поступков молодых людей... Жертвующая собой мамочка, когда ее очень прижмет, может робко признаться, что, возможно, она несколько «не в форме» и действительно немного устала, но тем не менее она весело прощебечет: «Ну и что из этого?» ...Подразумевается, что ей безразлично, как она выглядит и что чувствует, потому что ее сердце радуется возможности бескорыстно выполнять свой долг. Она счастлива, что может с раннего утра и до позднего вечера делать все, что нужно, для своих детей. Все в доме полностью подчинено их запросам. Только так и должно быть: еда по первому требованию, горячая и вкусная. Она подается в любое время дня и ночи... В этом доме, где царит полный порядок, всегда все пуговицы пришиты. Все лежит и стоит на своих местах. Мамочка всегда знает, где что найти. Безропотно, с удовольствием она возвращает вещи на свои места, после того как дети разбросают их по всему дому... Мамочка с радостью достанет все, что нужно или чего захотят ее дети. Это идеальный дом... Не рассчитывая найти такой же благополучный райский уголок нигде в мире, кто-то из детей, один или больше, вероятнее всего, никогда не покинет этот счастливый дом или возвратится в него и останется навсегда в колыбели...»
«Мамочка» может быть «хорошенькой пустышкой» с культом красивой внешности, одежды, косметики, духов, причесок, диеты и упражнений или, наоборот, псевдоинтеллектуалкой, которая не изучает глубоко и серьезно какой-нибудь один предмет, но старается охватить все на свете - один месяц слушает курс по умственной гигиене, другой - по экономике, затем по греческой архитектуре, по начальному образованию и т. п. Такими были «мамочки», сыновья которых не смогли вести себя как настоящие взрослые мужчины ни на фронте, ни дома, ни в постели, ни вообще в окружающем их мире, потому что в действительности они хотели оставаться детьми. У всех этих «мамочек» была одна общая черта: «переполняющее ее эмоциональное удовлетворение, которое она получает, наблюдая за тем, как ее дети бултыхаются в своеобразном бассейне психологической защиты, место того чтобы дать им возможность выплыть решительными и твердыми гребками зрелости из материнской утробы на простор жизни... Будучи сама инфантильной, она воспитывает инфантилизм в своих детях и, по большому счету, обрекает их на личную и социальную неполноценность, на несчастливую жизнь...»
Я так много цитирую доктора Стрэкера, потому что, как это ни странно, он был одним из авторитетов в психиатрии, ссылками на который переполнен поток послевоенных статей и выступлений, осуждавших американских женщин за го, что они утратили свою женственность, и призывавших их немедленно вернуться домой и посвятить свои жизни детям. Однако в действительности мораль приводимых Стрэкером примеров была прямо противоположной. Матери этих инфантильных ребят отдали слишком значительную часть своей жизни детям; они вынуждены были сохранять их инфантилизм, а иначе им нечем было бы жить. Ни самостоятельно, пи с чьей-либо помощью они сами так и не достигли зрелости, того «состояния или качества возмужания, полного развития, независимости взглядов и поступков», которые характеризуют по-настоящему развитую личность. А это вовсе не одно и то же, что и женственность.
Мне представляется, что факты поглощаются загадкой женственности и трактуются аналогично странному феномену, согласно которому гамбургер, съеденный собакой, становится собакой, а гамбургер, съеденный человеком, становится человеком. Случаи неврозов среди солдат в сороковые годы стали считаться «доказательством» того, что американские женщины, увлеченные образованием, отошли от своего женского предназначения и бросились делать карьеру, пользуясь независимостью и равенством с мужчинами, поставив цель «добиться самореализации любым путем». Но ведь на самом-то деле многие из этих разочарованных, не реализовавших себя женщин были простыми домохозяйками. В результате какого-то фантастического парадокса все это огромное количество данных о психологической неполноценности нового поколения, в которой были виноваты матери, посвятившие всю свою жизнь удовлетворению запросов своих детей, было использовано мистификаторами женственности для того, чтобы потребовать от нового поколения девушек, чтобы они вернулись домой и посвятили свою жизнь удовлетворению запросов своих детей.
Именно благодаря первоначальному исследованию Кинси, показавшему, что сексуальная неудовлетворенность женщин напрямую связана с их образованием, этот гамбургер оказался вполне съедобным. Без конца пережевывался просто вселявший ужас факт, что из всех опрошенных женщин от 50 до 85 процентов студенток колледжей никогда не испытывали оргазма, в то время как среди учениц старших классов они составляли менее одной пятой.
В книге «Современная женщина: утраченный пол» первые данные Кинси были истолкованы следующим образом: «Среди женщин со средним или неоконченным средним образованием процент тех, которые не достигают оргазма, понижается в соответствии с понижением их образовательного уровня, пока в конце концов не сходит на нет. Доктор Кинси и его коллеги отмечают, что практически всегда оргазма достигают негритянки, не получившие вообще никакого образования... В результате был выведен закон психосексуальности: с повышением образовательного уровня у женщин увеличивается опасность сексуальных расстройств той или иной степени тяжести...»
Пер. Н. Левковской
Миф о женском предназначении не навязывает себя. Если загадка женственности в течение пятнадцати лет могла «промывать мозги» американским женщинам, она должна была отвечать реальным потребностям и тех, кто ухватился за нее, чтобы воздействовать на других, и тех, кто сам исповедовал ее. Эти потребности могли быть разными и у разных женщин, и у различных поставщиков этого мифа. Но именно в это время в Америке было много потребностей, которые делали нас маньяками мифа о женском предназначении; потребностей настолько насущных, что мы временно утратили критический подход, который всегда присутствует в случаях интуитивного восприятия истины. Вся беда в том, что если потребность велика, то интуиция может обмануть.
Незадолго до того, как миф о женском предназначении овладел умами американцев, война, последовавшая сразу же за депрессией, закончилась взрывом атомной бомбы. После одиночества, порожденного войной, и ужаса, вселенного атомной бомбой, и женщины, и мужчины хотели иметь детей, семейный покой, чтобы оградить себя от страшной неуверенности и холодной необъятности меняющегося миря.. В своих одиноких окопах солдаты прикрепляли на стены фотографии Бэтти Грэйбл, но при этом все еще нуждались в колыбельных песнях. А когда они вернулись с войны, то были уже не в том возрасте, чтобы прильнуть к своим мамам. Нельзя отрицать потребность в любви и в половой жизни как для мужчин, так и для женщин, как для юношей, так и для девушек. Но почему в то время для многих из них она была единственной потребностью?
Все мы были очень ранимы, одиноки, напуганы и испытывали ностальгию по домашнему очагу. Затаенное желание обзавестись семьей, домом, детьми испытывали одновременно несколько разных поколений; желание, которое в процветающей послевоенной Америке мог удовлетворить каждый. Молодой солдат, рано повзрослевший на войне, мог удовлетворить свою потребность в любви и материнской заботе, воспроизведя атмосферу своего детства в собственном доме. Вместо того чтобы ходить на свидания к разным девушкам до тех пор, пока он не закончит колледж и не овладеет профессией, он мог жениться и жить на солдатское пособие, обеспечивая своих детей нежной родительской любовью, которой в связи с возрастом сам был уже лишен. Были также мужчины немного постарше, лет двадцати пяти, которые раньше не могли жениться из-за войны, но которые чувствовали, что теперь должны наверстать упущенное; были мужчины тридцати лет, которым сначала депрессия, а затем война либо помешали жениться, либо оторвали от дома и лишили их радостей семейной жизни.
Девушкам эти годы одиночества придали еще большую настойчивость в поисках любви. Вышедшие замуж в тридцатые годы проводили своих мужей на фронт; девушки же, повзрослевшие в сороковые годы, не без основания боялись, что у них никогда уже не будет любимого мужа, собственного дома и детей, от чего могут отказаться только очень немногие женщины. Когда мужчины вернулись с войны, наступила эпоха опрометчивых браков. Годы одиночества, когда и настоящие, и будущие мужья или уже были на войне, или их в любой момент могли послать под град снарядов, оказали особенно сильное влияние на женщин, сделали их особенно беззащитными перед мифом о женском предназначении. Им сказали, что холод одиночества, которое война привнесла в их жизни, является естественной и необходимой данью, которую они должны заплатить за свою карьеру или за любые другие интересы, которые могли у них быть вне дома. Миф о женском предназначении продиктовал им условия выбора: либо любовь, дом, дети, либо другие задачи и интересы в жизни. Может ли в таком случае вызывать удивление тот факт, что, оказавшись перед таким выбором, очень многие американки предпочли любовь, избрав ее единственной целью своей жизни?
В послевоенные годы во всех странах начался демографический бум. Но во многих странах он не был непосредственно связан с мифом о женском предназначении. В пятидесятые годы он перерос в еще больший демографический бум в связи с ранними браками и с рождением детей у молодых людей, не достигших двадцатилетнего возраста, с резким увеличением семьи. Число американских семей с тремя и большим количеством детей в течение двадцати лет удвоилось. После войны не кто иной, как образованные женщины, задавали тон в стремлении иметь много детей. (Поколение, предшествовавшее моему, женщины, рожденные между 1910 и 1919 годами, продемонстрировали это с особой остротой. Когда им было по двадцать лет, уровень рождаемости был столь низким, что, казалось, образование уничтожит человеческую расу. Когда же им исполнилось по тридцать, они внезапно увеличили число беременностей, хотя с биологической точки зрения с возрастом обычно наблюдается спад подобной активности.)
После войны всегда рождается большое количество детей. В настоящее же время демографический подъем в Америке в значительной степени обусловлен браками молодых людей, еще не достигших двадцатилетнего возраста. Согласно данным компании страхования жизни «Метрополитен», рождаемость в очень молодых семьях возросла на 165 процентов с 1940 по 1957 год. Девушки, которые должны были бы еще учиться в колледже, под влиянием злополучного мифа о женском предназначении уходят оттуда или вообще воздерживаются от дальнейшей учебы для того, чтобы выйти замуж (в наше время девушки в Америке чаще всего выходят замуж в возрасте восемнадцати-девятнадцати лет; к двадцати годам половина всех американских женщин состоит в браке). Они не задумываясь отказываются от получения образования, искренне веря, что смогут «полностью реализовать себя», будучи только женами и матерями. Мне кажется, что в наше время девушка, которая, исходя из статистических данных или благодаря своим собственным наблюдениям, знает, что если она не выйдет замуж до окончания колледжа или до получения профессии, то к тому времени большинство мужчин уже будут женаты на ком-нибудь другом, имеет такие же основания опасаться упустить свой шанс в реализации себя, как и женщина сороковых годов во время войны. Но все это не объясняет, почему они уходят из колледжа, не доучившись, и начинают зарабатывать на себя и своих мужей, в то время как молодые люди продолжают свое образование.
Этого не произошло в других странах. Даже там, где во время войны погибло больше мужчин и большее количество женщин не получило возможности выйти замуж, последние не побежали в панике к семейному очагу. В наше время девушки в других странах, так же как и юноши, стремятся получить образование, которое открывает им дорогу в будущее.
Война сделала женщин еще более беззащитными перед загадкой женственности. Но несмотря на все разочарования, которые она принесла, война была не единственной причиной того, что женщина вновь вернулась к заботам о доме и семье. Нельзя это объяснить и «проблемой прислуги», а именно такое оправдание находят для себя многие образованные женщины. Во время войны, когда кухарки и горничные уходили работать на военные заводы, проблема прислуги стояла более остро, чем в последние годы. Но в то время сильные духом женщины сочетали непривычную для них работу по дому с профессиональными обязанностями. (Во время войны я знала двух молодых мам, которые, пока их мужья сражались за океаном, объединили свои усилия. Одна из них, актриса, присматривала за обоими детьми утром, в то время как вторая писала диплом; затем дипломница забирала детей после обеда, а актриса отправлялась на репетиции или спектакли. Я была знакома с женщиной, которая гак устроила распорядок дня своего ребенка, что днем он спал у соседей, пока она занималась в медицинской школе.) К то время в городах понимали необходимость создания детских садов, где можно оставить ребенка на весь день.
В годы распространения мифа о женском предназначении даже женщины, которые могли себе позволить с материальной точки зрения нанять няню для своих детей или домработницу и оказывались в состоянии найти ее, предпочитали заботиться о доме и детях сами. В пятидесятые годы городские детские сады для тех детей, чьи матери были заняты на работе, практически исчезли; и даже намеки на необходимость иметь подобные учреждения вызывали истерические вопли как со стороны самих образованных домохозяек, так и со стороны мистификаторов женственности.
Когда закончилась война и мужчины вернулись домой, чтобы занять свои места на предприятиях, в колледжах и в университетах, которые в большинстве своем до этого были заняты девушками, конкуренция какое-то время была очень острой, и возрождение старых антифеминистских предрассудков затруднило девушкам возможность сохранения работы или продвижения по службе. Безусловно, это принудило многих женщин поспешно искать защиту в браке и семье. Скрытая дискриминация женщин, не говоря уже об очевидной разнице в зарплате женщин и мужчин, до сих пор является неписаным законом. С ее разрушительными последствиями так же трудно бороться, как и с возмутительной оппозицией, противостоявшей в свое время феминисткам. Например, женщина-корреспондент журнала «Тайм», какими бы способностями она ни обладала, не может претендовать на звание обозревателя; согласно неписаному закону, только мужчина может быть обозревателем и редактором, женщине же отводится должность корреспондента. Она не злится на это, ей нравится ее работа, ей нравится ее начальник. Она не борется за права женщин, ее случай не подлежит рассмотрению в гильдии журналистов. Но все это, однако, повергает ее в уныние. Если она никогда не сможет ничего добиться, зачем же стараться?
Женщина часто вынуждена была оставлять избранный ею путь в тот момент, когда она была готова и вполне могла справиться с более серьезным делом, но ее обходили и ставили на эту должность мужчину. В некоторых областях деятельности женщина довольствовалась тем, что проделывала всю работу, а слава доставалась мужчине. Если же ей удавалось получить хорошую должность, она должна была мириться со злобным отношением или недоброжелательностью со стороны мужчин. Поскольку в Америке борьба за лучшее место в большой организации в любой профессии носит очень острый характер даже среди мужчин, конкуренция со стороны женщин является как бы последней каплей, и поэтому мужчинам гораздо легче сражаться с ними, просто воскрешая этот неписаный закон. Во время войны женщины находили применение своим способностям, а неизбежная конкуренция не вызывала отрицательной реакции; после 1юйны женщины столкнулись с вежливой, но непробиваемой враждебностью. Чтобы не вступать в конкурентную борьбу с мужчинами, женщина предпочла любить и быть любимой, находя в этом себе оправдание.
Однако даже во времена депрессии способные, волевые девушки жертвовали всем и сопротивлялись предрассудкам, бросая вызов в конкурентной борьбе, чтобы иметь возможность заниматься своим любимым делом и делать карьеру, хотя тогда имелось гораздо меньше мест, на которые можно было претендовать. Кроме того, многие из них не усматривали противоречий между работой и семьей. В послевоенные годы, в период экономического роста, было много рабочих мест в различных областях; в то время не было реальной необходимости поступаться всем ради любви и замужества. Так, девушки без образования не бросали работу на фабриках и не сидели дома в ожидании женихов. После войны число женщин, занятых в промышленности, неуклонно возрастало, в то время как с женщинами, работающими в тех областях, которые требовали специальной подготовки, настойчивости и определенных личных качеств, дело обстояло ('овеем иначе. «Я живу моим мужем и детьми,- признавалась мне представительница моего поколения.- Так легче. В современном мире легче быть женщиной, если ты знаешь, как пользоваться своими преимуществами».
В этом смысле все, что произошло с женщинами в послевоенные годы, в какой-то степени отражает то, что произошло со всеми нами. Мы нашли оправдание тому, чтобы не заниматься проблемами, которым раньше мужественно смотрели в лицо. Американский дух впал в странное оцепенение; и женщины, и мужчины - напуганные либералы, разочарованные радикалы, обманутые и озадаченные происходившими переменами консерваторы,- вся нация застыла в своем развитии. Мы все спрятались в тепло наших уютных домов, как когда-то в детстве, когда мы могли спать наверху, в то время как наши родители внизу читали или играли в бридж в гостиной либо летним вечером сидели в кресле-качалке на крыльце своего городского дома.
Женщины обратились к домашним заботам, а мужчины равнодушно отвернулись от угрозы атомной бомбы, позабыли о концентрационных лагерях, предали забвению борьбу с коррупцией и оказались во власти беспомощного конформизма. Философы же старались избегать глобальных и сложных проблем послевоенного мира. Было легче и безопаснее думать о любви и сексе, чем о коммунизме, Маккарти и отсутствии жесткого контроля над атомной бомбой. Было легче видеть в поведении людей только подтверждение сексуальной теории Фрейда, его идей и его борьбы, чем самим критично взглянуть на то общество, в котором мы жили, и конструктивно подойти к его учению. Даже со стороны наиболее дальновидных и стойких людей это было своего рода личное поражение; мы опускали глаза, переставая всматриваться в даль, и усердно сосредоточивали наше внимание на разглядывании своего собственного пупка.
Сейчас, оглядываясь назад, мы лучше понимаем все это. А в то время нам легче было считать любовь и секс конечной целью нашего бытия, подменяя личные обязательства перед истиной всеобщими обязательствами перед «домом» и «семьей». Для воспитателей, психологов и разных экспертов по проблемам семьи было более безопасно и выгодно заниматься аналитической терапией частных пациентов или личными вопросами секса, проблемами личности и межличностных отношений, чем углубляться в истоки человеческих страданий. Если вы не хотели больше думать обо всем человечестве, вы по крайней мере могли «помочь» отдельным людям, не подвергая при этом себя особому риску. Ирвин Шоу, который привел когда-то американское сознание к пониманию таких вопросов, как война и мир, классовые предрассудки, теперь писал о сексе и супружеской неверности. Норман Мэйлер и молодые писатели-битники ограничивали свой революционный пыл описанием сексуальных, наркотических и прочих наслаждений, создавая себе рекламу употреблением в своих произведениях огромного количества нецензурных слов. Писателям было легче, следуя моде, думать о психологии, а не о политике; о частных мотивах поведения отдельных людей, а не о всеобщих задачах. Художники ушли в абстрактный экспрессионизм, который пренебрегал формой и искажал значение и смысл. Драматурги свели цель человеческого существования к злой претенциозной бессмысленности- «театру абсурда». Теория Фрейда придала этому процессу ухода от жизни значение бесконечной, мучительной интеллектуальной тайны; процесс в процессе, значение, скрытое в другом значении, доведенное до того, что пропадает всякий смысл, а безнадежно скучная окружающая нас действительность вообще едва ли существует. Как сказал один театральный критик в одном из редких критических замечаний по поводу сценического мира Теннесси Уильямса, вызывавшего лично у него отвращение, создается впечатление, что у человека не осталось никакой реальности, кроме сексуальных извращений и воспоминаний, плотской любви и ненависти к своей собственной матери.
Увлечение учением Фрейда в американской культуре, помимо использования психотерапии в чисто практических полях, отвечало потребностям общества сороковых и пятидесятых годов в идеологии, в национальной задаче, в использовании разума для решения проблем человека. Сами специалисты по психоанализу недавно высказали предположение, что отсутствие идеологии или национальной задачи может и определенной степени являться причиной опустошенности людей, что заставляет многих мужчин и женщин обращаться к услугам психотерапевта. На самом же деле они хотят понять себя, осознать свою индивидуальность, в чем одна только психотерапия помочь им не в состоянии. Возрождение веры в Америке совпало с бумом психоанализа. Вполне вероятно, что причина активизации того и другого была одна: за поиском своей личности и стремлением найти прибежище, оградив себя от жизненных тревог и забот, скрывалось отсутствие более значимой цели. Знаменательно, что в то время многие священники обращали особое внимание на психотерапию, то есть много времени уделяли пастырским наставлениям членам своих конгрегации. Уходили ли они тем самым от более серьезных вопросов, от поиска истины?
Когда в конце пятидесятых я интервьюировала студентов колледжей, капелланы и социологи одинаково торжественно заявляли об «отчужденности» молодого поколения. Они чувствовали, что главной причиной ранних браков являлось то, что молодые люди не находили в современном им обществе никаких других подлинных ценностей. Профессиональному социологу легко обвинять молодое поколение в том, что оно цинично выбирает личные удовольствия и материальное благополучие, предпочитая их бессмысленному битничеству. Но если у родителей, учителей и проповедников были более серьезные основания отрицать битничество, чем только стремление приспособиться к окружающей действительности, добиться материального успеха и безопасности, то какую более серьезную цель могла иметь молодежь?
Пятеро детей, агрессивность жителей окраин, движение «делай сам» и даже битничество - вот что составляло круг домашних проблем; они-то и заняли место более серьезных дел, которыми раньше интересовались наиболее духовно развитые представители нации. «Я устала от политики... в любом случае там ничего нельзя изменить». Когда доллар был слишком дешевым, а жизнь слишком дорогой и казалось, что никто в обществе ничем другим не интересуется, тогда любовь и семья с ее радостями и проблемами были единственными настоящими ценностями. Тогда буквальное прочтение Фрейда давало иллюзию того, что все страдающее общество в целом нуждается в нем. И хотя в действительности дело обстояло совсем иначе, попугайское повторение положений Фрейда вводило страдающих людей в заблуждение, и они полагали, что излечились. На самом же деле они еще и не сталкивались с настоящими проблемами. Однако под влиянием идей Фрейда начало возникать совершенно иное представление о семье. Эдипов комплекс и соперничество между детьми в одной семье стали бытовыми понятиями. Фрустрация была такой же неизбежной болезнью детства, как и скарлатина. При этом центром особого внимания была избрана мать. Неожиданно обнаружилось, что практически во всем была виновата именно она. Причиной любого заболевания ребенка или взрослого человека - алкоголика, самоубийцы, шизофреника, психопата, неврастеника, импотента, гомосексуалиста, фригидной или распутной женщины, язвенника, астматика,- вообще любого недуга американца или американки всегда считалась мать, эта разочарованная, подавленная, всегда встревоженная, измученная, неудовлетворенная, несчастная женщина. Требовательная, ворчливая, строптивая жена. Сосредоточенная только на детях, чрезмерно заботливая, подавляющая личность ребенка мать. Вторая мировая война показала, что миллионы мужчин в Америке психологически были не подготовлены к тому, чтобы справляться с тяготами войны, оказаться один на один с жизнью, вдали от своих «мамочек». Значит, что-то было не так у американских женщин.
По случайному стечению обстоятельств эта атака на матерей совпала с тем временем, когда американские женщины начали пользоваться правами, полученными в результате борьбы за эмансипацию; все большее число их поступало в колледжи и другие учебные заведения, в которых они могли получить профессию, все чаще поднимались они по служебной лестнице в промышленности и в других областях, несмотря на неизбежную конкуренцию с мужчинами. Женщины только начинали играть в американском обществе самостоятельную роль, независимую от их принадлежности к определенному полу, соответствующую их индивидуальным способностям. Было очевидно для всех, а для возвращающихся солдат в особенности, что эти американки были действительно более независимыми, умными, решительными и менее пассивными и женственными, чем, например, немки пли японки, которые, как хвастались солдаты, «даже мыли нам спины». Менее очевидным, однако, был тот факт, что и девушки отличались от своих матерей. Возможно, именно в результате этого по какой-то странной, извращенной логике все детские неврозы, прошлые и настоящие, считались следствием обретения женщиной независимости, проявлением индивидуальности этого нового поколения американских девушек, такой независимости и индивидуальности, которыми прошлые поколения матерей-домохозяек никогда не обладали.
Факты были налицо: число освобожденных от службы и армии во время войны из-за психических расстройств и ответственность матерей за эти заболевания; первые данные Альфреда Кинси о неспособности американских женщин, особенно имеющих образование, испытывать оргазм во время полового акта; большое число женщин, не состоявшихся как личности и пытавшихся восполнить это за счет своих мужей и детей; растущее количество мужчин в Америке, чувствующих свою неадекватность, импотенцию. Многие из этих первых поколений женщин, избравших карьеру, действительно сожалели об отсутствии мужа и детей, обижали сами и терпели обиды со стороны мужчин, с которыми конкурировали. В Америке росло количество мужчин, женщин и детей, попадавших в сумасшедшие дома, специализированные клиники и на приемы к психиатрам. Все эти обвинения были сложены к ногам разочарованной американской матери, «ставшей похожей на мужчину» в результате полученного ею образования, не знающей, что такое сексуальное удовлетворение, из-за того, что она настаивала на получении равенства и независимости.
Все это было в таком соответствии с логическими обоснованиями Фрейда, что никто даже и не попытался выяснить, какими же на самом деле были довоенные матери. Они действительно были разочарованными, несостоявшимися. Но еще они были матерями солдат, которые не могли адаптироваться на войне. Матерями беспомощных, ни на что не способных послевоенных ребят были не независимые, образованные, работающие женщины, а те самые готовые на самопожертвование «мамочки», которые полностью зависели от мужа, мученицы домохозяйки.
В 1940 году работало менее четверти американок, и в большинстве своем это были незамужние женщины. Очень мало, всего два с половиной процента всех матерей, были «женщинами, делавшими себе карьеру». Матери солдат, которым в 1940 году исполнилось 18-30 лет, родились в девятнадцатом веке или в начале девятисотых годов и выросли еще до того, как американские женщины в двадцатые годы завоевали себе право голоса, получили независимость, свободу в сексе, возможность получать образование и делать карьеру. По большому счету, эти «мамочки» не только сами не были феминистками, но и не пользовались правами, завоеванными феминистским движением. Они были обычными американками, которые жили традиционной жизнью женщины,- они были только домохозяйками и матерями. Разве образование, мечты о карьере и независимость превратили этих «мамочек» в разочарованных людей, которые скрывали свое разочарование, целиком посвящая себя детям? Даже книга, которая помогла утвердиться мифу о женском предназначении, «Сыновья своих матерей» Эдварда Стрэкера, подтверждает тот факт, что «мамочки» не были ни феминистками, ни женщинами, стремящимися сделать карьеру, они даже не использовали то образование, которое некоторые из них получили. Они жили ради своих детей, у них не было других интересов, помимо дома, семьи, детей или заботы о своей собственной внешности. Строго говоря, они соответствовали образу, распространяемому загадкой женственности.
Вот как описывает такую «мамочку» доктор Стрэкер, будучи консультантом начальника медицинского управления армии и флота, считая ее виновной в большей части из 1 825 000 случаев признания юноши непригодным для прохождения военной службы из-за нарушений в психике, к 600 000 случаев освобождения от службы в армии по ней психиатрическим причинам и в 500000 случаев, когда молодые люди сами стремились уклониться от мобилизации. В общей сложности это составило почти три миллиона мужчин из пятнадцати миллионов, находившихся на военной службе. При этом очень часто они оказывались негодными для прохождения службы в армии по причине психических расстройств буквально через несколько дней после призыва, потому что еще не возмужали, «не могли выносить тяготы жизни, жить с другими людьми, думать самостоятельно и прочно стоять на ногах».
«Мамочка - это женщина, чье поведение мотивировано стремлением получить эмоциональную компенсацию за те удары судьбы, которые жизнь нанесла ее собственному «я». Ее отношения с детьми полностью основаны на том, что каждый ее поступок, каждый ее вдох, хотя и неосознанно, направлены на то, чтобы раствориться в эмоциях своих детей и тем самым надежно привязать их к себе. Для достижения »той цели она должна поддерживать в своих детях незрелое, инфантильное поведение... Матери тех мужчин и женщин, которые способны воспринимать жизнь как вполне сформировавшиеся самостоятельные люди, не соответствуют традиционному типу мамочки. Чаще всего мамочка - женщина нежная, ослепленная любовью, жертвующая собой... отдающая много сил и из кожи вон лезущая для того, чтобы выбрать одежду для своих взрослых детей. Она следит за тем, как уложены у них волосы, подбирает им друзей и приятелей, определяет, каким видом спорта им заниматься, какие иметь взгляды и мнения. В общем, она полностью думает за них... Эта ее власть, иногда жесткая и деспотичная, чаще мягкая, убеждающая и несколько опосредованная... Наибольшим распространением пользуется метод непрямого воздействия, когда ребенку тем или иным образом дают почувствовать, что мамочка обижена, но старается во что бы то ни стало скрыть свою обиду. Этот мягкий метод, безусловно, более успешно блокирует проявление самостоятельных мыслей и поступков молодых людей... Жертвующая собой мамочка, когда ее очень прижмет, может робко признаться, что, возможно, она несколько «не в форме» и действительно немного устала, но тем не менее она весело прощебечет: «Ну и что из этого?» ...Подразумевается, что ей безразлично, как она выглядит и что чувствует, потому что ее сердце радуется возможности бескорыстно выполнять свой долг. Она счастлива, что может с раннего утра и до позднего вечера делать все, что нужно, для своих детей. Все в доме полностью подчинено их запросам. Только так и должно быть: еда по первому требованию, горячая и вкусная. Она подается в любое время дня и ночи... В этом доме, где царит полный порядок, всегда все пуговицы пришиты. Все лежит и стоит на своих местах. Мамочка всегда знает, где что найти. Безропотно, с удовольствием она возвращает вещи на свои места, после того как дети разбросают их по всему дому... Мамочка с радостью достанет все, что нужно или чего захотят ее дети. Это идеальный дом... Не рассчитывая найти такой же благополучный райский уголок нигде в мире, кто-то из детей, один или больше, вероятнее всего, никогда не покинет этот счастливый дом или возвратится в него и останется навсегда в колыбели...»
«Мамочка» может быть «хорошенькой пустышкой» с культом красивой внешности, одежды, косметики, духов, причесок, диеты и упражнений или, наоборот, псевдоинтеллектуалкой, которая не изучает глубоко и серьезно какой-нибудь один предмет, но старается охватить все на свете - один месяц слушает курс по умственной гигиене, другой - по экономике, затем по греческой архитектуре, по начальному образованию и т. п. Такими были «мамочки», сыновья которых не смогли вести себя как настоящие взрослые мужчины ни на фронте, ни дома, ни в постели, ни вообще в окружающем их мире, потому что в действительности они хотели оставаться детьми. У всех этих «мамочек» была одна общая черта: «переполняющее ее эмоциональное удовлетворение, которое она получает, наблюдая за тем, как ее дети бултыхаются в своеобразном бассейне психологической защиты, место того чтобы дать им возможность выплыть решительными и твердыми гребками зрелости из материнской утробы на простор жизни... Будучи сама инфантильной, она воспитывает инфантилизм в своих детях и, по большому счету, обрекает их на личную и социальную неполноценность, на несчастливую жизнь...»
Я так много цитирую доктора Стрэкера, потому что, как это ни странно, он был одним из авторитетов в психиатрии, ссылками на который переполнен поток послевоенных статей и выступлений, осуждавших американских женщин за го, что они утратили свою женственность, и призывавших их немедленно вернуться домой и посвятить свои жизни детям. Однако в действительности мораль приводимых Стрэкером примеров была прямо противоположной. Матери этих инфантильных ребят отдали слишком значительную часть своей жизни детям; они вынуждены были сохранять их инфантилизм, а иначе им нечем было бы жить. Ни самостоятельно, пи с чьей-либо помощью они сами так и не достигли зрелости, того «состояния или качества возмужания, полного развития, независимости взглядов и поступков», которые характеризуют по-настоящему развитую личность. А это вовсе не одно и то же, что и женственность.
Мне представляется, что факты поглощаются загадкой женственности и трактуются аналогично странному феномену, согласно которому гамбургер, съеденный собакой, становится собакой, а гамбургер, съеденный человеком, становится человеком. Случаи неврозов среди солдат в сороковые годы стали считаться «доказательством» того, что американские женщины, увлеченные образованием, отошли от своего женского предназначения и бросились делать карьеру, пользуясь независимостью и равенством с мужчинами, поставив цель «добиться самореализации любым путем». Но ведь на самом-то деле многие из этих разочарованных, не реализовавших себя женщин были простыми домохозяйками. В результате какого-то фантастического парадокса все это огромное количество данных о психологической неполноценности нового поколения, в которой были виноваты матери, посвятившие всю свою жизнь удовлетворению запросов своих детей, было использовано мистификаторами женственности для того, чтобы потребовать от нового поколения девушек, чтобы они вернулись домой и посвятили свою жизнь удовлетворению запросов своих детей.
Именно благодаря первоначальному исследованию Кинси, показавшему, что сексуальная неудовлетворенность женщин напрямую связана с их образованием, этот гамбургер оказался вполне съедобным. Без конца пережевывался просто вселявший ужас факт, что из всех опрошенных женщин от 50 до 85 процентов студенток колледжей никогда не испытывали оргазма, в то время как среди учениц старших классов они составляли менее одной пятой.
В книге «Современная женщина: утраченный пол» первые данные Кинси были истолкованы следующим образом: «Среди женщин со средним или неоконченным средним образованием процент тех, которые не достигают оргазма, понижается в соответствии с понижением их образовательного уровня, пока в конце концов не сходит на нет. Доктор Кинси и его коллеги отмечают, что практически всегда оргазма достигают негритянки, не получившие вообще никакого образования... В результате был выведен закон психосексуальности: с повышением образовательного уровня у женщин увеличивается опасность сексуальных расстройств той или иной степени тяжести...»