Снова о Китае
В дополнение к предыдущему посту набрал еще кучу интересных описаний из книги В.М.Алексеева "В старом Китае. Дневники путешествия 1907 г.":
С соседних лодок приходят люди, усаживаются и, как водится, смотрят во все глаза на «заморских дьяволов» (ян гуйцз). Вступаю с ними в разговор. Слушают сосредоточенно. Затем поднимаются и говорят: «Удивительное дело! Иностранцы, которых мы видали, то тебя толкнут, то ударят, то всячески обидят, а вот разговариваешь же ты, сяньшэн, с нами по-человечески! Можно, значит!»
***
Около нас шныряют ребятишки. Забавно торчат у них «рожки», связанные пучками волосы на пробритых головенках. Заигрываю с ними, «пугаю». Сначала шарахаются, потом, быстро сообразив, смеются, прячутся. Старуха умиленно смотрит, спрашивает: «Любишь, небось, детей?» После всех рассказов и россказней о лютой ненависти к европейцам это радушие, простое и искреннее, неизменно трогает и восхищает меня.
***
Сегодня в первый раз я увидел, наконец, на дороге печь для сожжения бумаги с надписью: «Относитесь с должным уважением к бумаге, на которой что-либо написано, и берегите ее от дурного употребления». Эта печь поставлена, очевидно, каким-то усердным к необязательному добру человеком, считающим, как и все китайцы, что ту бумагу, на которой написаны китайские знаки, изобретенные древними святыми, совершенными людьми, надо оберегать от грязного употребления и в случае ненадобности только сжигать. Я иногда спрашивал, почему же европейская печатная бумага не заслуживает того же уважения. Мне отвечали, что дело самих европейцев уважать свою бумагу и что, вероятно, знаки их не изобретены, как в Китае, святыми людьми древности, раз они позволяют себе обращаться с этой бумагой небрежно. Это настолько сильный аргумент для китайца, что я нигде не встречал скептического взгляда на него, как на предрассудок.
***
Проезжаем мимо деревушки. На ее воротах надпись: «Справедливость заслуживает уважения». Толкую смысл надписи возчику, и он мне по этому поводу рассказывает, что когда у них в деревне у некоего Вана умерла жена, то мать Вана положила в гроб все деньги, скопленные покойной при жизни. А живут-то они бедно…
***
Разговариваю с кучером. Рассказываю ему о наших обычаях. Его удивленные реплики до смешного напоминают те, которые слышишь, рассказывая о Китае в России или Европе. Взаимность полная!
***
"Наш кучер, к моему удивлению, читает вывеску храма. Спрашиваю его о значении. «Где нам это понять? Нам не объясняли!» - говорит простодушно. Только в Китае и можно видеть это нелепое явление, когда человек читает, т. е. произносит вслух фонетические эквиваленты иероглифов, буквально ничего не понимая ни в порознь взятых идеограммах, ни в их сложении, образующем смысл надписи. А основой первоначального преподавания является усвоение памятью текста, совершенно непонятного малолетнему ученику, т. е. именно такое «чтение» и неистовое попугайное зубрение." [Что характерно, с тем же самым я столкнулся в Японии в 1989 году, когда попросил местных инженеров перевести надпись на значке, который мне подарили в 1970 году приезжавшие на Сахалин японцы - "что-то про детей")) - Г.В.]
***
Учение Конфуция, пронизывая на протяжении веков всю общественную жизнь Китая, не могло не всосаться в кровь народа. Действительно, кто станет оспаривать исключительную и демонстративную китайскую вежливость? «Китайские церемонии» сделали свое дело. Нигде, ни у одного народа, выражение «не понимающий вежливости» (буцзянли) не является столь бранным, по силе своей равняющимся слову «скотина» или «собака».
***
Китайские ученые всегда относились к вторгшимся кочевникам, владевшим ими, с полным презрением. И законно, ибо все захватчики-династы, покорявшие Китай и в III в. до н. э., и в IV в. н. э., и в Х, и в XI, и в ХIII (монголы) и в XVII (маньчжуры), - все эти мелкие наполеоны и наполеониды, обрушивавшиеся на Китай, имели одну и ту же общую участь: они вырождались в нуль, оставляя Китай таким же мощным культурным массивом.
***
Эта добродетель - сяо (почитание старших) - лежит в основе всей конфуцианской морали, определяя как семейный уклад, так и общественный (ибо сыновняя почтительность простирается и на почитание отца большой семьи - государя). Она - фундамент целой пирамиды моральных отношений, созданной учением Конфуция. Эту пирамиду составляют пять постоянных отношений, чтимых конфуцианцами как пять заповедей: отец - сын, государь - подданные, старший брат - младший брат, муж - жена, друзья между собой. Сын почтителен, отец любвеобилен; государь справедлив,, подданный предан; старший брат относится к младшему, как к сыну, младший к старшему как к отцу; муж относится к жене, как к слабому, жена верна; дружба основывается на честности и доверии. Все это незыблемо, нерушимо и не подлежит критике. Человек благородный не сомневается в этих пяти постоянствах, только низкий человек их нарушает.
Добродетель сяо, являясь таким образом частью конфуцианского учения, чуждого религии, почитается, однако, с откровенной религиозностью. Го приносятся жертвы, гробница превращена в храм, причем храм... даосского типа. Мало того: первое, что нам бросается в глаза,- это восседающая Гуаньинь - божество буддийское. Рядом - Юй-хуанди - один из «троих чистых» - божество даосского культа.
И вот представители трех враждующих на протяжении тысячелетий учений мирно уживаются в одном храме, ибо китайский народ с потрясающим добродушием и примечательным (не в пример другим народам) безразличием синкретизировал все эти учения в одно, дав ему даже специальный термин сань-цзяо, три учения. На иконах иногда рисуют всех трех патронов - Конфуция, Будду и Лао-цзы - в едином контуре, не делая разницы между ними. Каково Конфуцию, презиравшему религию и только высокомерно ее терпевшему, очутиться в объятиях Будды, а Будде, монаху, аскету, холостому ненавистнику плоти, видеть, как перед ним жгут свечи, прося о рождении сына или о скорейшей наживе и обогащении! Или философу Лао-цзы превратиться в родоначальника знахарей и заклинателей! Но, несмотря на столь резкую разницу вкусов, все они слились во всепоглощающей китайской народной религии, слепо ищущей заступничества от лиха, которое-де подстерегает на каждом шагу.
Конфуцианство не знало ни бога, ни духа. Совершенные люди древности - вот кому надо поклоняться!
***
Вечером во дворе гостиницы разговариваю со слугами и их знакомыми, которые, конечно, собрались поглазеть на нас. Меня понимают довольно прилично, и я еще понимаю кое-как. «Еще» - потому, что диалекты в Китае настолько отличаются один от другого, что, например, южный и северный диалекты представляют собой буквально иностранные языки. Я сам присутствовал при разговоре пекинца с шанхайцем, который они вели на... французском языке! Только письменность объединяет всех, это величайшее среди языков мира единство (латинский язык в Европе всем чужой и латинский алфавит никого не сближает). Можно представить себе такую картину: сидят люди из Пекина, Шанхая и т. д., японец, аннамит, кореец и читают одно и то же, а сказать друг другу не могут ни слова. Неграмотный же китаец сообщает свои мысли вне письменности, и их надо ловить на слух, письменность здесь только тормозит. И вот тут тоны, меняющиеся повсюду (уже в Тяньцзине они отличаются от Пекина), представляют огромную трудность. Разговорный язык состоит из весьма небольшого числа комбинаций, но эти комбинации надо умножить на четыре различных тона, что дает уже более 1500 комбинаций! Вполне достаточно. Поэтому далеко не все диалекты подчиняются тональностям, и в каждом диалекте свои законы, другие окончания, другие ударения.
Однако говорящий хорошо по-пекински понят везде (хотя, конечно, не без курьезов).
***
Заходим в следующий храм. Он занят цирюльником. На стенах, расписанных божествами в облаках и лентах, на фоне их блаженных физиономий висят японские объявления о противоопиумных пилюлях. И так на каждом шагу. На рекламы местных лекарей, вроде «Специально лечу от тошноты» и т. п., мы вообще перестали обращать внимание. Предприимчивость монахов, сдающих все эти храмы в любую аренду, как видно, не имеет предела. Представить себе что-нибудь подобное в Италии или Испании! До чего все это непохоже на сурово-религиозную Европу! [Прошло чуть больше сотни лет - и где она, та Европа? - Г.В.]
***
Храм уже почти полностью «населен» новехонькими статуями, преимущественно даосских божеств. Даосский культ - это религиозная форма даосизма и, конечно, отнюдь не связан с его философской системой, созданной величайшими мыслителями Китая и идущей сквозь века. Религия, конечно, и близко не подходит к философским статьям даосизма, а питается исключительно его отклонениями в мистику, как-то: овладение магией, алхимические поиски пилюли бессмертия, превращение в ангелоподобное блаженное существо, повелевание нечистой силой и всеми тайнами природы и т. п., а главное - той богатейшей сказочной эпопеей, которую создали на почве даосизма народное творчество и писатели-мистики.
***
Проходим мимо американского госпиталя. Американцы выстроили себе великолепные хоромы, живут по-европейски. Шаванн и я спрашиваем себя, в чем же заключается их миссионерство? В госпиталь, по словам нашего разбитного мальчугана, который по-прежнему сопровождает нас, принимают только богатых женщин, которые идут туда... ради чистоты и туалета. И, действительно, перед госпиталем - нарядные китаянки и китайцы, говорящие по-английски. Мне видеть их неприятно и грустно: на место личности выступает самомнящая кукла.
Нет, жизнь народа должна остаться красочно-оригинальной, должна устоять от разрушения, ассимиляции чужой культурой, чужой нацией.
***
Любуясь древней архитектурой города и сравнивая ее с поздней и современной, поражаешься устойчивости китайской культуры. Эта устойчивость иногда производит впечатление курьеза. Так, выкопанные из земли древние вещи оказываются точь-в-точь такими же, какие они и в нынешнем китайском быту. Только в Китае возможны подобные анахронизмы.
***
Едем на место бывшей еврейской синагоги. Кайфын, насколько мне известна история евреев в Китае, был центром китайского еврейства и иудаизма с XI в. н. э. Иудейство прошло в Китае бесследно, если не считать исторических памятников (надписей на камне, книг и т. д.). Последние следы религиозного иудейства исчезли в половине XIX в. Китай - единственная страна, где иудейство никогда не объединялось и не было обособляемо, где не было еврейских погромов и где иудейская нация была целиком поглощена китайской, если не считать некоторых семитических отличий, изредка кое-где еще наблюдаемых. Еврейские семейства в Кайфыне совершенно окитаились и только встреченный нами типичнейший еврей с курчавыми волосами выдает древнюю кровь. Они не исповедуют ни своей религии, ни китайской. Скептики и атеисты. Любопытно, однако, что, как мне тут сказали, их молодежь вся служит в банках.
***
На камне у ворот города Чжаочэн читаем любопытную надпись, запрещающую убивать иностранцев, «ибо милость императора нисходит до кошек и собак».
***
Об университете сообщает вещи интересные. Университет состоит из двух отделов: европейского и китайского («...скоро будут слиты под нашим владычеством»,- утешает ректор). <...>
Приходят профессора. Один из них, профессор «общих наук», рассказывает «любопытную» вещь. Он сегодня, видите ли, охотился в безлюдной местности за куропатками и нашел террасы и каменные барельефы. Отсюда он заключает, что это должно быть... римские древности! Типично для англичанина! <...>
Вечером едем к Сутхиллу. Охотник, нашедший здесь «римские древности», облачен во фрак. Нам неловко. За столом потчуют хорошим вином и оживленным раз говором. Сутхилл оказался более интересным собеседником, чем я думал. Острит, расходится вовсю, настойчиво приглашает нас все это время столоваться у него. Миссис Сутхилл гостеприимна и мила. Охотник рассказывает удалые истории, анекдоты. Сижу между белобрысым немцем доктором и охотником, разговор идет, конечно, о Китае. Когда я сказал, что изучаю Китай как часть человечества, в глазах своих собеседников прочел удивление, переходящее в сочувствие. (Как можно тут говорить об общечеловечности?! Китай - это этнографический объект и только! Китайцы - экзотический народ!) <...>
Не «китайская стена» и не «китайская грамота» отделяют Китай от европейского мира, а непонимание китайской культуры. <...>
Полное незнание языка соседа - Китая - привело, например, к такому позорному анекдоту-факту. Во время пребывания наших войск в Маньчжурии на карту были нанесены одно за другим весьма странные названия деревень: Бутунды I, Бутунды II, Бутунды III. Бу дундэ значит по-китайски «не понимаю», т. е. то, что отвечали нашим офицерам местные жители...
Спасти от неизбежных бед и недоразумений может только одно - знание. Как часто сейчас приглядываюсь отвлекшимся оком к обстановке, в которой живу, и кажется странным, что ничего не нахожу в ней особенного. Как будто так и быть должно!.. Можно определить науку о Китае, как ликвидацию экзотики: из причудливого, смешного, непонятного - в обычные ряды фактов и наблюдений. «Нет курьеза, нет смешного» - вот девиз ученого. Ученый сражается за благородную емкость своей души, за изгнание из нее сгустков ограниченности. Даосский принцип сознательного опустошения: чем больше будем усваивать из неусвоенного, тем емче наше сердце.
Ученый - это человек, ничему не удивляющийся. Однако это ни в коей мере не означает апатию и пассивность. Ученый отходит от экзотики, т. е. от кажущейся внешней оригинальности явления, и через суровую школу изучения приходит к пониманию истинно нового в призме всего человечества. Наблюдение закономерности оригинального явления, его понимание создают вдохновение ученого, и жизнь его становится поэзией, ибо с момента понимания человеком оригинальной неизвестной нам культуры восхищение и любовь к этому человеку становится бесконечной.
***
С соседних лодок приходят люди, усаживаются и, как водится, смотрят во все глаза на «заморских дьяволов» (ян гуйцз). Вступаю с ними в разговор. Слушают сосредоточенно. Затем поднимаются и говорят: «Удивительное дело! Иностранцы, которых мы видали, то тебя толкнут, то ударят, то всячески обидят, а вот разговариваешь же ты, сяньшэн, с нами по-человечески! Можно, значит!»
***
Около нас шныряют ребятишки. Забавно торчат у них «рожки», связанные пучками волосы на пробритых головенках. Заигрываю с ними, «пугаю». Сначала шарахаются, потом, быстро сообразив, смеются, прячутся. Старуха умиленно смотрит, спрашивает: «Любишь, небось, детей?» После всех рассказов и россказней о лютой ненависти к европейцам это радушие, простое и искреннее, неизменно трогает и восхищает меня.
***
Сегодня в первый раз я увидел, наконец, на дороге печь для сожжения бумаги с надписью: «Относитесь с должным уважением к бумаге, на которой что-либо написано, и берегите ее от дурного употребления». Эта печь поставлена, очевидно, каким-то усердным к необязательному добру человеком, считающим, как и все китайцы, что ту бумагу, на которой написаны китайские знаки, изобретенные древними святыми, совершенными людьми, надо оберегать от грязного употребления и в случае ненадобности только сжигать. Я иногда спрашивал, почему же европейская печатная бумага не заслуживает того же уважения. Мне отвечали, что дело самих европейцев уважать свою бумагу и что, вероятно, знаки их не изобретены, как в Китае, святыми людьми древности, раз они позволяют себе обращаться с этой бумагой небрежно. Это настолько сильный аргумент для китайца, что я нигде не встречал скептического взгляда на него, как на предрассудок.
***
Проезжаем мимо деревушки. На ее воротах надпись: «Справедливость заслуживает уважения». Толкую смысл надписи возчику, и он мне по этому поводу рассказывает, что когда у них в деревне у некоего Вана умерла жена, то мать Вана положила в гроб все деньги, скопленные покойной при жизни. А живут-то они бедно…
***
Разговариваю с кучером. Рассказываю ему о наших обычаях. Его удивленные реплики до смешного напоминают те, которые слышишь, рассказывая о Китае в России или Европе. Взаимность полная!
***
"Наш кучер, к моему удивлению, читает вывеску храма. Спрашиваю его о значении. «Где нам это понять? Нам не объясняли!» - говорит простодушно. Только в Китае и можно видеть это нелепое явление, когда человек читает, т. е. произносит вслух фонетические эквиваленты иероглифов, буквально ничего не понимая ни в порознь взятых идеограммах, ни в их сложении, образующем смысл надписи. А основой первоначального преподавания является усвоение памятью текста, совершенно непонятного малолетнему ученику, т. е. именно такое «чтение» и неистовое попугайное зубрение." [Что характерно, с тем же самым я столкнулся в Японии в 1989 году, когда попросил местных инженеров перевести надпись на значке, который мне подарили в 1970 году приезжавшие на Сахалин японцы - "что-то про детей")) - Г.В.]
***
Учение Конфуция, пронизывая на протяжении веков всю общественную жизнь Китая, не могло не всосаться в кровь народа. Действительно, кто станет оспаривать исключительную и демонстративную китайскую вежливость? «Китайские церемонии» сделали свое дело. Нигде, ни у одного народа, выражение «не понимающий вежливости» (буцзянли) не является столь бранным, по силе своей равняющимся слову «скотина» или «собака».
***
Китайские ученые всегда относились к вторгшимся кочевникам, владевшим ими, с полным презрением. И законно, ибо все захватчики-династы, покорявшие Китай и в III в. до н. э., и в IV в. н. э., и в Х, и в XI, и в ХIII (монголы) и в XVII (маньчжуры), - все эти мелкие наполеоны и наполеониды, обрушивавшиеся на Китай, имели одну и ту же общую участь: они вырождались в нуль, оставляя Китай таким же мощным культурным массивом.
***
Эта добродетель - сяо (почитание старших) - лежит в основе всей конфуцианской морали, определяя как семейный уклад, так и общественный (ибо сыновняя почтительность простирается и на почитание отца большой семьи - государя). Она - фундамент целой пирамиды моральных отношений, созданной учением Конфуция. Эту пирамиду составляют пять постоянных отношений, чтимых конфуцианцами как пять заповедей: отец - сын, государь - подданные, старший брат - младший брат, муж - жена, друзья между собой. Сын почтителен, отец любвеобилен; государь справедлив,, подданный предан; старший брат относится к младшему, как к сыну, младший к старшему как к отцу; муж относится к жене, как к слабому, жена верна; дружба основывается на честности и доверии. Все это незыблемо, нерушимо и не подлежит критике. Человек благородный не сомневается в этих пяти постоянствах, только низкий человек их нарушает.
Добродетель сяо, являясь таким образом частью конфуцианского учения, чуждого религии, почитается, однако, с откровенной религиозностью. Го приносятся жертвы, гробница превращена в храм, причем храм... даосского типа. Мало того: первое, что нам бросается в глаза,- это восседающая Гуаньинь - божество буддийское. Рядом - Юй-хуанди - один из «троих чистых» - божество даосского культа.
И вот представители трех враждующих на протяжении тысячелетий учений мирно уживаются в одном храме, ибо китайский народ с потрясающим добродушием и примечательным (не в пример другим народам) безразличием синкретизировал все эти учения в одно, дав ему даже специальный термин сань-цзяо, три учения. На иконах иногда рисуют всех трех патронов - Конфуция, Будду и Лао-цзы - в едином контуре, не делая разницы между ними. Каково Конфуцию, презиравшему религию и только высокомерно ее терпевшему, очутиться в объятиях Будды, а Будде, монаху, аскету, холостому ненавистнику плоти, видеть, как перед ним жгут свечи, прося о рождении сына или о скорейшей наживе и обогащении! Или философу Лао-цзы превратиться в родоначальника знахарей и заклинателей! Но, несмотря на столь резкую разницу вкусов, все они слились во всепоглощающей китайской народной религии, слепо ищущей заступничества от лиха, которое-де подстерегает на каждом шагу.
Конфуцианство не знало ни бога, ни духа. Совершенные люди древности - вот кому надо поклоняться!
***
Вечером во дворе гостиницы разговариваю со слугами и их знакомыми, которые, конечно, собрались поглазеть на нас. Меня понимают довольно прилично, и я еще понимаю кое-как. «Еще» - потому, что диалекты в Китае настолько отличаются один от другого, что, например, южный и северный диалекты представляют собой буквально иностранные языки. Я сам присутствовал при разговоре пекинца с шанхайцем, который они вели на... французском языке! Только письменность объединяет всех, это величайшее среди языков мира единство (латинский язык в Европе всем чужой и латинский алфавит никого не сближает). Можно представить себе такую картину: сидят люди из Пекина, Шанхая и т. д., японец, аннамит, кореец и читают одно и то же, а сказать друг другу не могут ни слова. Неграмотный же китаец сообщает свои мысли вне письменности, и их надо ловить на слух, письменность здесь только тормозит. И вот тут тоны, меняющиеся повсюду (уже в Тяньцзине они отличаются от Пекина), представляют огромную трудность. Разговорный язык состоит из весьма небольшого числа комбинаций, но эти комбинации надо умножить на четыре различных тона, что дает уже более 1500 комбинаций! Вполне достаточно. Поэтому далеко не все диалекты подчиняются тональностям, и в каждом диалекте свои законы, другие окончания, другие ударения.
Однако говорящий хорошо по-пекински понят везде (хотя, конечно, не без курьезов).
***
Заходим в следующий храм. Он занят цирюльником. На стенах, расписанных божествами в облаках и лентах, на фоне их блаженных физиономий висят японские объявления о противоопиумных пилюлях. И так на каждом шагу. На рекламы местных лекарей, вроде «Специально лечу от тошноты» и т. п., мы вообще перестали обращать внимание. Предприимчивость монахов, сдающих все эти храмы в любую аренду, как видно, не имеет предела. Представить себе что-нибудь подобное в Италии или Испании! До чего все это непохоже на сурово-религиозную Европу! [Прошло чуть больше сотни лет - и где она, та Европа? - Г.В.]
***
Храм уже почти полностью «населен» новехонькими статуями, преимущественно даосских божеств. Даосский культ - это религиозная форма даосизма и, конечно, отнюдь не связан с его философской системой, созданной величайшими мыслителями Китая и идущей сквозь века. Религия, конечно, и близко не подходит к философским статьям даосизма, а питается исключительно его отклонениями в мистику, как-то: овладение магией, алхимические поиски пилюли бессмертия, превращение в ангелоподобное блаженное существо, повелевание нечистой силой и всеми тайнами природы и т. п., а главное - той богатейшей сказочной эпопеей, которую создали на почве даосизма народное творчество и писатели-мистики.
***
Проходим мимо американского госпиталя. Американцы выстроили себе великолепные хоромы, живут по-европейски. Шаванн и я спрашиваем себя, в чем же заключается их миссионерство? В госпиталь, по словам нашего разбитного мальчугана, который по-прежнему сопровождает нас, принимают только богатых женщин, которые идут туда... ради чистоты и туалета. И, действительно, перед госпиталем - нарядные китаянки и китайцы, говорящие по-английски. Мне видеть их неприятно и грустно: на место личности выступает самомнящая кукла.
Нет, жизнь народа должна остаться красочно-оригинальной, должна устоять от разрушения, ассимиляции чужой культурой, чужой нацией.
***
Любуясь древней архитектурой города и сравнивая ее с поздней и современной, поражаешься устойчивости китайской культуры. Эта устойчивость иногда производит впечатление курьеза. Так, выкопанные из земли древние вещи оказываются точь-в-точь такими же, какие они и в нынешнем китайском быту. Только в Китае возможны подобные анахронизмы.
***
Едем на место бывшей еврейской синагоги. Кайфын, насколько мне известна история евреев в Китае, был центром китайского еврейства и иудаизма с XI в. н. э. Иудейство прошло в Китае бесследно, если не считать исторических памятников (надписей на камне, книг и т. д.). Последние следы религиозного иудейства исчезли в половине XIX в. Китай - единственная страна, где иудейство никогда не объединялось и не было обособляемо, где не было еврейских погромов и где иудейская нация была целиком поглощена китайской, если не считать некоторых семитических отличий, изредка кое-где еще наблюдаемых. Еврейские семейства в Кайфыне совершенно окитаились и только встреченный нами типичнейший еврей с курчавыми волосами выдает древнюю кровь. Они не исповедуют ни своей религии, ни китайской. Скептики и атеисты. Любопытно, однако, что, как мне тут сказали, их молодежь вся служит в банках.
***
На камне у ворот города Чжаочэн читаем любопытную надпись, запрещающую убивать иностранцев, «ибо милость императора нисходит до кошек и собак».
***
Об университете сообщает вещи интересные. Университет состоит из двух отделов: европейского и китайского («...скоро будут слиты под нашим владычеством»,- утешает ректор). <...>
Приходят профессора. Один из них, профессор «общих наук», рассказывает «любопытную» вещь. Он сегодня, видите ли, охотился в безлюдной местности за куропатками и нашел террасы и каменные барельефы. Отсюда он заключает, что это должно быть... римские древности! Типично для англичанина! <...>
Вечером едем к Сутхиллу. Охотник, нашедший здесь «римские древности», облачен во фрак. Нам неловко. За столом потчуют хорошим вином и оживленным раз говором. Сутхилл оказался более интересным собеседником, чем я думал. Острит, расходится вовсю, настойчиво приглашает нас все это время столоваться у него. Миссис Сутхилл гостеприимна и мила. Охотник рассказывает удалые истории, анекдоты. Сижу между белобрысым немцем доктором и охотником, разговор идет, конечно, о Китае. Когда я сказал, что изучаю Китай как часть человечества, в глазах своих собеседников прочел удивление, переходящее в сочувствие. (Как можно тут говорить об общечеловечности?! Китай - это этнографический объект и только! Китайцы - экзотический народ!) <...>
Не «китайская стена» и не «китайская грамота» отделяют Китай от европейского мира, а непонимание китайской культуры. <...>
Полное незнание языка соседа - Китая - привело, например, к такому позорному анекдоту-факту. Во время пребывания наших войск в Маньчжурии на карту были нанесены одно за другим весьма странные названия деревень: Бутунды I, Бутунды II, Бутунды III. Бу дундэ значит по-китайски «не понимаю», т. е. то, что отвечали нашим офицерам местные жители...
Спасти от неизбежных бед и недоразумений может только одно - знание. Как часто сейчас приглядываюсь отвлекшимся оком к обстановке, в которой живу, и кажется странным, что ничего не нахожу в ней особенного. Как будто так и быть должно!.. Можно определить науку о Китае, как ликвидацию экзотики: из причудливого, смешного, непонятного - в обычные ряды фактов и наблюдений. «Нет курьеза, нет смешного» - вот девиз ученого. Ученый сражается за благородную емкость своей души, за изгнание из нее сгустков ограниченности. Даосский принцип сознательного опустошения: чем больше будем усваивать из неусвоенного, тем емче наше сердце.
Ученый - это человек, ничему не удивляющийся. Однако это ни в коей мере не означает апатию и пассивность. Ученый отходит от экзотики, т. е. от кажущейся внешней оригинальности явления, и через суровую школу изучения приходит к пониманию истинно нового в призме всего человечества. Наблюдение закономерности оригинального явления, его понимание создают вдохновение ученого, и жизнь его становится поэзией, ибо с момента понимания человеком оригинальной неизвестной нам культуры восхищение и любовь к этому человеку становится бесконечной.
***