Иов-22
28-31 глава. 8-я речь Иова (ч.2)
Теперь Иов пространно описывает деятельность человека в области горного дела. Это для него просто пример того, как человек дерзает ставить задачи и прокладывать новые пути там, куда от века никому нет доступа:
'Стези туда не знает хищная птица, и не видал ее глаз коршуна; не попирали ее скимны, и не ходил по ней шакал' (ст.7-8).
Это такой, можно сказать, гимн творческому началу в человеке. Однако мысль его не в том, чтобы возвысить человека, а напротив - в том, чтобы показать его ошибку: забираясь даже в сердце земли, человек проходит мимо более важной задачи - поиска мудрости:
'Но где премудрость обретается? и где место разума? Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых' (ст.12-13).
Совсем новая тема, здесь еще прямо не звучавшая. Премудрость эта отличается от, например, накопленного поколениями опыта - на традицию мы видели ссылки, но здесь речь об ином. Как ясно из самого иовова сравнения, имеется в виду какая-то особая, высшая по отношению к достижениям науки и прогресса. По этой причине она дороже всех ценностей земли:
'не равняется с нею золото и кристалл, и не выменяешь ее на сосуды из чистого золота' (ст.17).
Иов не определяет, что она такое, но ставит другой вопрос:
'Откуда же исходит премудрость? и где место разума?' (ст.20).
Ведь все имеет свое начало и конец (ст.1-2), а относительно премудрости этого нельзя утверждать с такой очевидностью - вышеозвученный вопрос не просто так поставлен. Впрочем, очевидно, что для Иова здесь важнее приобщение к оной премудрости, нежели рефлексия по ее поводу.
Вообще, этот текст подошел бы, скорее, к тому, чтобы быть в книге Соломона, и пока непонятно, что он делает здесь. На поставленный вопрос Иов сам и отвечает:
'Бог знает путь ее, и Он ведает место ее' (ст.23).
Этот ответ, конечно, напрашивался в библейском контексте, однако для контекста самой по себе данной книги он был, имхо, неочевиден. Таким образом, кажется, вырисовывается перспектива нового пути, не того, которым шел Иов в своих рассуждениях раньше. Отталкиваясь от все того же понятия о величии Божием, он пришел, вроде бы, и в ту же точку необходимости встречи с Богом, но пришел как бы под другим углом: теперь он говорит не о встрече лицом к лицу (ибо мы помним сказанное: 'Человек не может увидеть Меня и остаться в живых' (Исх, 33:20) - возможно, и Иову это понимание каким-то образом открылось?), а приобщении к премудрости Божией и таким образом - к пониманию смысла всего происходящего, что и было для него главным вопросом. Здесь, конечно, само напрашивается всякое высокое богословие (тут и вИдение Христа Павлом, как воплощенной премудрости Божией (1Кор, 1:24и30), т.е. переход в контекст троичности, и возможное обращение к паламитской теме сущности и энергий в Едином Боге, и иные развороты мысли), но я не уверен, что стоит все эти смыслы и их понимание приписывать Иову. Даже если такие выверты и были популярны в Византии. Для меня пока непонятно, как Иов ко всему этому пришел и куда этот путь его заведет - я стараюсь не упустить общий контекст и вообще пока не уверен, что увиденное мною верно.
Заканчивает этот пассаж Иов словами, намекающими на извечность оной премудрости (или, по кр.м., ее соположенности самому существованию тварного мира:
'Когда Он ветру полагал вес и располагал воду по мере,
когда назначал устав дождю и путь для молнии громоносной,
тогда Он видел ее и явил ее, приготовил ее и еще испытал ее' (ст.25-27)) и важным утверждением, что Бог
'сказал человеку: вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла - разум' (ст.28).
Вероятно, нет смысла задавать вопросы относительно того, кому и когда это Бог сказал, но убежденность Иова детектед. Вообще, по построению фразы более всего похоже, что Иов говорит о врожденной потребности человека искать этой премудрости. Вероятно, можно было бы порассуждать, учитывая контекст всей главы, насколько, с его т.зр., успехи человека в науке и обретении разнообразного познания мира есть отголосок или искажение этого главного задания, но это так, в скобках.
Пока, если окинуть взглядом целиком то, что сказано в этой речи, Иов: а) стоит на том, что он перед Богом прав; б) основа этой уверенности - его сердечное удостоверение; в) своим противникам он предрекает наказание от Бога, Который г) превыше всего и всемогущ (заметим, что о поощрении Богом праведников у него нет ни слова, что, впрочем, в его ситуации понятно); д) Иов ввел развернутую тему премудрости, еще ни разу не звучавшую здесь, в качестве фундаментального задания от Бога человеку, увязав ее напрямую с понятием праведности, на которую он претендует. Едем дальше.
Речь Иова опять характеризуется рассказчиком как возвышенная. Что ж, с этим я уже могу согласиться, хотя мне пока еще не ясно, к чему он клонит и чем объясняется резкая смена его интонации.
После рассуждения относительно премудрости Иов пускается в воспоминания о своем славном прошлом (до начала его бедствий), предваряемые возгласом:
'о, если бы я был, как в прежние месяцы, как в те дни, когда Бог хранил меня' (29:2).
Эти воспоминания составляют всю 29-ю главу и могут дать материал на тему интересных рассуждений о его образе жизни, о реакции общества, о его душевном состоянии в то время - все это могло бы быть довольно длинным, но меня сейчас занимает больше текущее переживание героя, в котором я пока не могу разобраться.
Что главное в этом пространном воспоминании? Мне кажется, ключевая фраза:
'когда еще Вседержитель был со мною' (ст.5),
а все прочее - было лишь следствием этого главного. Сейчас же Он не только не со мной ('Боже Боже мой, почто Ты меня оставил?'), но именно против меня.
Можно так же сравнить реакцию на Иова людей тогда и теперь и удивиться ей. Впрочем, удивиться - это, скорее, риторическая фигура; наша нынешняя жизнь если и оставляет место удивлению, то только лишь одному - как это Иова еще камнями не закидали до сих пор, а позволяют ему сидеть на общественной помойке, да еще и речи всякие непристойные произносить. Опять же, обратим внимание на употребляемое Иовом имя Божие - это снова все то же имя силы и только. Не любви, не милости, не блага. Дракон есть дракон. Сейчас, с высоты двухтысячелетнего христианского опыта мы можем говорить, что это не Бог такой, а такова 'настройка фильтров' человека, мешающая какому-либо иному восприятию Его, но тогда это совсем не очевидно. Да, если разобраться, так ли очевидно оно и сегодня? Исходя из этой драконьей парадигмы, совершенно естественно, что когда с Иовом случилось то, что случилось, никто не пришел к нему на помощь. Ладно, глаголемые друзья, живущие весьма неблизко, а вот эти люди, объекты, так сказать, иововой заботы, о которых он столь пространно говорил только что? Тут можно прямо по строчкам разбирать почти всю 29-ю главу, чтобы задать вопрос про каждого - какова была их реакция? Сам Иов отмечает только молодежь из низших слоев общества (гопников, по-нашему):
'А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих' (30:1).
Люди совершают над Иовом вполне публичные действия - поют о нем песни (ст.9 - вряд ли пристойные и восхваляющие его), 'гнушаются мною, удаляются от меня и не удерживаются плевать пред лицем моим' (ст.10).
Ну, в общем, нормальное такое человеческое отношение. Примеров тому и в наши дни несть числа. Первопричина же происходящего все та же - Бог:
'Он развязал повод мой и поразил меня' (ст.11), 'Он сбросил меня в грязь' (ст.19).
Мы видим, как Иов опять в своем переживании попадает на ту же проторенную тропу - попытка увидеть в своей истории действие Премудрости привела его к воспоминанию о днях его славы, затем контрастом - к нынешнему положению. Иов от практически духовных состояний 28 главы соскальзывает на душевный уровень вИдения себя 'не таким, яко прочие человецы' в главе 29 (вполне справедливо и чистосердечно - вспомним его клятву), а затем с неизбежностью, благо материал позволяет, обрушивается в область самых низовых, физических переживаний, возвращается в область боли, о которой, казалось, он уже почти забыл:
'Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя' (ст.17).
И все тот же роковой вопрос перед Иовом: почему Бог все это устроил? Где Его хваленая помощь? Почему Он не отвечает на призывы, хотя точно в курсе происходящего:
'Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, - стою, а Ты только смотришь на меня' (ст.20).
В чем причина такого поворота событий - сила Божия, которую Иов всячески старался стяжать как свою, стала против него:
'Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня' (ст.21)?
Иов вспоминает: изо всех сил, от сердца, старался соответствовать тому зову Премудрости, о котором он говорил выше:
'Не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа моя о бедных?' (ст.25).
Почему же все так обернулось:
'Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма' (ст.26)?
Абстрагировавшись на миг от переживаний Иова, мы можем попытаться вглядеться в его внутренние религиозно-практические установки, как они раскрыты на данный момент. Истинная премудрость, как он сам утверждает, есть страх Господень (28:28а). Таким образом, непосредственное внутреннее задание человеку от Бога, о котором говорил Иов - испугаться Его. Обратим внимание, опять же, на имя Божие здесь - Господь. Это не имя Бытия (Яхве), которое еще не открыто, но снова имя силы и власти без каких-либо иных коннотаций (предположу, что в оригинале это Адонай). Это тот же Вседержитель, только теперь не вселенский, а мой личный. Страх силы и власти - основа всех прочих отношений с Богом, а значит, неизбежно - и межчеловеческих (это вообще многое объясняет в Писании - вероятно, это общепринятое вИдение). Однако, это не все. В параллель и как продолжение этой врожденной человеку заповеди Премудрости Иов приводит и следующее:
'удаление от зла есть разум' (28:28б).
Здесь он, во-первых, переходит из области юридической (силы и власти) в область нравственную (добра и зла). Возможно, этот переход оправдан - эти сферы, действительно, пересекаются, хотя и являются различными даже и в человеческой жизни. Мы, например, прекрасно знаем, как могут приниматься законы, нормы нравственности прямо или косвенно нарушающие (борьба с коррупцией есть экстремизм, обнародывание видеозаписей пыток вызывает уголовное преследование сделавшего это и пр. - все на наших глазах происходит). Сейчас мы, конечно, можем сказать, что в Боге все пути сходятся, но известно ли это было Иову? Не знаю, но предположим.
Во-вторых, обратим внимание на саму формулировку - она (характерно для ВЗ) отрицательная. Удаляться от зла - еще не означает активного причинения добра, а Иов, по его собственным описаниям, именно это и делал во времена мирной жизни. Это очень по-христиански, конечно, но с т.зр. данной заповеди может быть расценено и как неоправданный перебор. Это я пытаюсь 'настройку фильтров' разглядеть - какой она была изначально, и чем она стала. Кажется, этой разницы Иов не видел и, в принципе, как смешение этих планов, так и переход от устранения от зла к творению добра кажется вполне оправданным, ибо имеет, кроме прочего, и то, что Иов смог сформулировать как важное для себя основание - удостоверение сердца. Однако из этого положения следует и опасность: восприятие этого смешения почти всегда линейно, односторонне, и если оно происходит, условно говоря, со стороны праведности, со стороны юридической, со стороны силы и власти, то это слишком часто приводит к размыванию нравственных границ ('как же может быть безнравственным то, что законно?'). В случае с Иовом этого, пожалуй, сказать нельзя - он видит, согласно внешнему свидетельству в предисловии и его собственному представлению в 29 главе, множество несправедливостей мира и выступает как, в меру сил, их исправитель, этакий борец за нравственную, прежде всего, правду. И вот тут он попадает в ситуацию, когда Божественная правда приравняла его, ее же защитника, к последним негодяям, и даже еще ниже:
'Какая же участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с небес? Не для нечестивого ли гибель, и не для делающего ли зло напасть?' (31:2-3).
Понятно и недоумение, и отчаяние, и гнев, и попытки воззвать к справедливости и доказать свою правоту.
В целом, 31 глава ничего нового не добавляет, хотя поразбирать ее могло бы быть весьма любопытно. Отмечу только один пассаж, более всего меня умиливший. Иов говорит:
'Если сердце мое прельщалось женщиною и я строил ковы у дверей моего ближнего, - пусть моя жена мелет на другого, и пусть другие издеваются над нею' (ст.9-10).
Это, конечно, по-своему гениально: если я согрешил, то пусть расплачивается моя жена. Это - представления о справедливости в том мире. Дивно, че.
'Слова Иова кончились' (ст.40).
К чему же он пришел в результате? Он по-прежнему уверен в своей праведности, однако уже не вызывает Бога на суд (то ли запал вышел, то ли просто отчаялся). Так же он уже не обвиняет Бога в покровительстве негодяям, а напротив, высказывается о Нем в весьма положительном ключе. Одновременно Иов продолжает сохранять уверенность, что именно Бог - причина его бедствий, и это его главное мучение - отсутствие вИдения смысла в происходящем.
Теперь Иов пространно описывает деятельность человека в области горного дела. Это для него просто пример того, как человек дерзает ставить задачи и прокладывать новые пути там, куда от века никому нет доступа:
'Стези туда не знает хищная птица, и не видал ее глаз коршуна; не попирали ее скимны, и не ходил по ней шакал' (ст.7-8).
Это такой, можно сказать, гимн творческому началу в человеке. Однако мысль его не в том, чтобы возвысить человека, а напротив - в том, чтобы показать его ошибку: забираясь даже в сердце земли, человек проходит мимо более важной задачи - поиска мудрости:
'Но где премудрость обретается? и где место разума? Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых' (ст.12-13).
Совсем новая тема, здесь еще прямо не звучавшая. Премудрость эта отличается от, например, накопленного поколениями опыта - на традицию мы видели ссылки, но здесь речь об ином. Как ясно из самого иовова сравнения, имеется в виду какая-то особая, высшая по отношению к достижениям науки и прогресса. По этой причине она дороже всех ценностей земли:
'не равняется с нею золото и кристалл, и не выменяешь ее на сосуды из чистого золота' (ст.17).
Иов не определяет, что она такое, но ставит другой вопрос:
'Откуда же исходит премудрость? и где место разума?' (ст.20).
Ведь все имеет свое начало и конец (ст.1-2), а относительно премудрости этого нельзя утверждать с такой очевидностью - вышеозвученный вопрос не просто так поставлен. Впрочем, очевидно, что для Иова здесь важнее приобщение к оной премудрости, нежели рефлексия по ее поводу.
Вообще, этот текст подошел бы, скорее, к тому, чтобы быть в книге Соломона, и пока непонятно, что он делает здесь. На поставленный вопрос Иов сам и отвечает:
'Бог знает путь ее, и Он ведает место ее' (ст.23).
Этот ответ, конечно, напрашивался в библейском контексте, однако для контекста самой по себе данной книги он был, имхо, неочевиден. Таким образом, кажется, вырисовывается перспектива нового пути, не того, которым шел Иов в своих рассуждениях раньше. Отталкиваясь от все того же понятия о величии Божием, он пришел, вроде бы, и в ту же точку необходимости встречи с Богом, но пришел как бы под другим углом: теперь он говорит не о встрече лицом к лицу (ибо мы помним сказанное: 'Человек не может увидеть Меня и остаться в живых' (Исх, 33:20) - возможно, и Иову это понимание каким-то образом открылось?), а приобщении к премудрости Божией и таким образом - к пониманию смысла всего происходящего, что и было для него главным вопросом. Здесь, конечно, само напрашивается всякое высокое богословие (тут и вИдение Христа Павлом, как воплощенной премудрости Божией (1Кор, 1:24и30), т.е. переход в контекст троичности, и возможное обращение к паламитской теме сущности и энергий в Едином Боге, и иные развороты мысли), но я не уверен, что стоит все эти смыслы и их понимание приписывать Иову. Даже если такие выверты и были популярны в Византии. Для меня пока непонятно, как Иов ко всему этому пришел и куда этот путь его заведет - я стараюсь не упустить общий контекст и вообще пока не уверен, что увиденное мною верно.
Заканчивает этот пассаж Иов словами, намекающими на извечность оной премудрости (или, по кр.м., ее соположенности самому существованию тварного мира:
'Когда Он ветру полагал вес и располагал воду по мере,
когда назначал устав дождю и путь для молнии громоносной,
тогда Он видел ее и явил ее, приготовил ее и еще испытал ее' (ст.25-27)) и важным утверждением, что Бог
'сказал человеку: вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла - разум' (ст.28).
Вероятно, нет смысла задавать вопросы относительно того, кому и когда это Бог сказал, но убежденность Иова детектед. Вообще, по построению фразы более всего похоже, что Иов говорит о врожденной потребности человека искать этой премудрости. Вероятно, можно было бы порассуждать, учитывая контекст всей главы, насколько, с его т.зр., успехи человека в науке и обретении разнообразного познания мира есть отголосок или искажение этого главного задания, но это так, в скобках.
Пока, если окинуть взглядом целиком то, что сказано в этой речи, Иов: а) стоит на том, что он перед Богом прав; б) основа этой уверенности - его сердечное удостоверение; в) своим противникам он предрекает наказание от Бога, Который г) превыше всего и всемогущ (заметим, что о поощрении Богом праведников у него нет ни слова, что, впрочем, в его ситуации понятно); д) Иов ввел развернутую тему премудрости, еще ни разу не звучавшую здесь, в качестве фундаментального задания от Бога человеку, увязав ее напрямую с понятием праведности, на которую он претендует. Едем дальше.
Речь Иова опять характеризуется рассказчиком как возвышенная. Что ж, с этим я уже могу согласиться, хотя мне пока еще не ясно, к чему он клонит и чем объясняется резкая смена его интонации.
После рассуждения относительно премудрости Иов пускается в воспоминания о своем славном прошлом (до начала его бедствий), предваряемые возгласом:
'о, если бы я был, как в прежние месяцы, как в те дни, когда Бог хранил меня' (29:2).
Эти воспоминания составляют всю 29-ю главу и могут дать материал на тему интересных рассуждений о его образе жизни, о реакции общества, о его душевном состоянии в то время - все это могло бы быть довольно длинным, но меня сейчас занимает больше текущее переживание героя, в котором я пока не могу разобраться.
Что главное в этом пространном воспоминании? Мне кажется, ключевая фраза:
'когда еще Вседержитель был со мною' (ст.5),
а все прочее - было лишь следствием этого главного. Сейчас же Он не только не со мной ('Боже Боже мой, почто Ты меня оставил?'), но именно против меня.
Можно так же сравнить реакцию на Иова людей тогда и теперь и удивиться ей. Впрочем, удивиться - это, скорее, риторическая фигура; наша нынешняя жизнь если и оставляет место удивлению, то только лишь одному - как это Иова еще камнями не закидали до сих пор, а позволяют ему сидеть на общественной помойке, да еще и речи всякие непристойные произносить. Опять же, обратим внимание на употребляемое Иовом имя Божие - это снова все то же имя силы и только. Не любви, не милости, не блага. Дракон есть дракон. Сейчас, с высоты двухтысячелетнего христианского опыта мы можем говорить, что это не Бог такой, а такова 'настройка фильтров' человека, мешающая какому-либо иному восприятию Его, но тогда это совсем не очевидно. Да, если разобраться, так ли очевидно оно и сегодня? Исходя из этой драконьей парадигмы, совершенно естественно, что когда с Иовом случилось то, что случилось, никто не пришел к нему на помощь. Ладно, глаголемые друзья, живущие весьма неблизко, а вот эти люди, объекты, так сказать, иововой заботы, о которых он столь пространно говорил только что? Тут можно прямо по строчкам разбирать почти всю 29-ю главу, чтобы задать вопрос про каждого - какова была их реакция? Сам Иов отмечает только молодежь из низших слоев общества (гопников, по-нашему):
'А ныне смеются надо мною младшие меня летами, те, которых отцов я не согласился бы поместить с псами стад моих' (30:1).
Люди совершают над Иовом вполне публичные действия - поют о нем песни (ст.9 - вряд ли пристойные и восхваляющие его), 'гнушаются мною, удаляются от меня и не удерживаются плевать пред лицем моим' (ст.10).
Ну, в общем, нормальное такое человеческое отношение. Примеров тому и в наши дни несть числа. Первопричина же происходящего все та же - Бог:
'Он развязал повод мой и поразил меня' (ст.11), 'Он сбросил меня в грязь' (ст.19).
Мы видим, как Иов опять в своем переживании попадает на ту же проторенную тропу - попытка увидеть в своей истории действие Премудрости привела его к воспоминанию о днях его славы, затем контрастом - к нынешнему положению. Иов от практически духовных состояний 28 главы соскальзывает на душевный уровень вИдения себя 'не таким, яко прочие человецы' в главе 29 (вполне справедливо и чистосердечно - вспомним его клятву), а затем с неизбежностью, благо материал позволяет, обрушивается в область самых низовых, физических переживаний, возвращается в область боли, о которой, казалось, он уже почти забыл:
'Ночью ноют во мне кости мои, и жилы мои не имеют покоя' (ст.17).
И все тот же роковой вопрос перед Иовом: почему Бог все это устроил? Где Его хваленая помощь? Почему Он не отвечает на призывы, хотя точно в курсе происходящего:
'Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, - стою, а Ты только смотришь на меня' (ст.20).
В чем причина такого поворота событий - сила Божия, которую Иов всячески старался стяжать как свою, стала против него:
'Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня' (ст.21)?
Иов вспоминает: изо всех сил, от сердца, старался соответствовать тому зову Премудрости, о котором он говорил выше:
'Не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа моя о бедных?' (ст.25).
Почему же все так обернулось:
'Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма' (ст.26)?
Абстрагировавшись на миг от переживаний Иова, мы можем попытаться вглядеться в его внутренние религиозно-практические установки, как они раскрыты на данный момент. Истинная премудрость, как он сам утверждает, есть страх Господень (28:28а). Таким образом, непосредственное внутреннее задание человеку от Бога, о котором говорил Иов - испугаться Его. Обратим внимание, опять же, на имя Божие здесь - Господь. Это не имя Бытия (Яхве), которое еще не открыто, но снова имя силы и власти без каких-либо иных коннотаций (предположу, что в оригинале это Адонай). Это тот же Вседержитель, только теперь не вселенский, а мой личный. Страх силы и власти - основа всех прочих отношений с Богом, а значит, неизбежно - и межчеловеческих (это вообще многое объясняет в Писании - вероятно, это общепринятое вИдение). Однако, это не все. В параллель и как продолжение этой врожденной человеку заповеди Премудрости Иов приводит и следующее:
'удаление от зла есть разум' (28:28б).
Здесь он, во-первых, переходит из области юридической (силы и власти) в область нравственную (добра и зла). Возможно, этот переход оправдан - эти сферы, действительно, пересекаются, хотя и являются различными даже и в человеческой жизни. Мы, например, прекрасно знаем, как могут приниматься законы, нормы нравственности прямо или косвенно нарушающие (борьба с коррупцией есть экстремизм, обнародывание видеозаписей пыток вызывает уголовное преследование сделавшего это и пр. - все на наших глазах происходит). Сейчас мы, конечно, можем сказать, что в Боге все пути сходятся, но известно ли это было Иову? Не знаю, но предположим.
Во-вторых, обратим внимание на саму формулировку - она (характерно для ВЗ) отрицательная. Удаляться от зла - еще не означает активного причинения добра, а Иов, по его собственным описаниям, именно это и делал во времена мирной жизни. Это очень по-христиански, конечно, но с т.зр. данной заповеди может быть расценено и как неоправданный перебор. Это я пытаюсь 'настройку фильтров' разглядеть - какой она была изначально, и чем она стала. Кажется, этой разницы Иов не видел и, в принципе, как смешение этих планов, так и переход от устранения от зла к творению добра кажется вполне оправданным, ибо имеет, кроме прочего, и то, что Иов смог сформулировать как важное для себя основание - удостоверение сердца. Однако из этого положения следует и опасность: восприятие этого смешения почти всегда линейно, односторонне, и если оно происходит, условно говоря, со стороны праведности, со стороны юридической, со стороны силы и власти, то это слишком часто приводит к размыванию нравственных границ ('как же может быть безнравственным то, что законно?'). В случае с Иовом этого, пожалуй, сказать нельзя - он видит, согласно внешнему свидетельству в предисловии и его собственному представлению в 29 главе, множество несправедливостей мира и выступает как, в меру сил, их исправитель, этакий борец за нравственную, прежде всего, правду. И вот тут он попадает в ситуацию, когда Божественная правда приравняла его, ее же защитника, к последним негодяям, и даже еще ниже:
'Какая же участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с небес? Не для нечестивого ли гибель, и не для делающего ли зло напасть?' (31:2-3).
Понятно и недоумение, и отчаяние, и гнев, и попытки воззвать к справедливости и доказать свою правоту.
В целом, 31 глава ничего нового не добавляет, хотя поразбирать ее могло бы быть весьма любопытно. Отмечу только один пассаж, более всего меня умиливший. Иов говорит:
'Если сердце мое прельщалось женщиною и я строил ковы у дверей моего ближнего, - пусть моя жена мелет на другого, и пусть другие издеваются над нею' (ст.9-10).
Это, конечно, по-своему гениально: если я согрешил, то пусть расплачивается моя жена. Это - представления о справедливости в том мире. Дивно, че.
'Слова Иова кончились' (ст.40).
К чему же он пришел в результате? Он по-прежнему уверен в своей праведности, однако уже не вызывает Бога на суд (то ли запал вышел, то ли просто отчаялся). Так же он уже не обвиняет Бога в покровительстве негодяям, а напротив, высказывается о Нем в весьма положительном ключе. Одновременно Иов продолжает сохранять уверенность, что именно Бог - причина его бедствий, и это его главное мучение - отсутствие вИдения смысла в происходящем.