Излишки на рынок
Жизнь в деревне привольная, тишина, машины кур не давят. Давно у колхозников нет ни машин, ни тракторов, ни сеялок-веялок, огороды и те на коровах пашут. Да и правильно делают, прошлый год один тракторишка нечаянно заблудился, так его бабы и уговорили огороды вспахать. Тот с большой радостью согласился, а чего не радоваться: четверть самогона выставили, огурчики, грибочки, да бабы ядрёные ласково смотрят, не на кого больше, мужиков-то в деревне - раз, два, и обчёлся. Сначала пахал правильно: вдоль, потом почему-то поперёк поехал, потом наискось. Под каким углом наклонит его в кабинке, под тем и пашет. Всё перепахал: огороды, грядки, даже сады перепахал, всей деревней останавливали, да где там… Пока участковый колёса не пострелял, не мог угомониться. Кричал: «Тащите ещё четверть, все дворы перепашу, и этих тоже», и пальцем хотел показать, да из кабинки выпал. Видать, от усталости.
Но ведь выросло, всё выросло. А чего не расти на одном голимом навозе? До земли-то целый метр надо копать, скоро её родимую только в музее увидим. Деревня-то вся в говне: вывозить не на чем, лошадей давно съели, а последнюю машину пять лет назад в металлолом сдали, почти новую. А на кой она лад? Чтобы её заправить, надо весь прошлогодний урожай продать. Много нынче чего выросло, можно и в город свезти, на колхозный рынок, говорят, его специально сделали излишки продавать голодным горожанам.
Поехал Степан в город узнать, что да почём, чтобы потом оптом всё свезти. Давно горожан не видел, отвык, не узнаёт. Люди какие-то не такие, то ли пришибленные, то ли три дня не ели. Одни молодчики ходят по рынку довольные, морды толстые, сытые, вот только волосы на башке не растут, видать, тоже питания не хватает. Но плечи широченные, задки крепкие, так и торчат из-под коротких курточек. А уж ручищи! Как кувалды, видимо, работа у них тяжёлая, физическая. Стоит Степан, как дурак: рот раскрыл, но уши навострил, чтобы цены подслушать. Вдруг слышит, кричат эти, братаны: «Братва, тут лох с картохой припёрся!», и к приезжему мужику вразвалку подваливают. Видать, картошки покушать парням захотелось, подумал Степан. Вишь, торгуются, а может брательника кто в нём признал. Степан пальцем в ушах покрутил, ладошку лодочкой приставил, да ничего понять не может, слова какие-то заграничные, иноземцы что ли?
«Ты чо, лох, с печки штоль дрыбалызнулся, без бабок припёрся? Штоб к вечеру с каждой картохи отстегнул половину!» Мужик глаза таращит, крестится: «Так обе бабки ещё в прошлом годе преставились, а своя-то ещё ходит, дома по хозяйству осталась».
Иноземцы снова: «Слухай сюда, совок! Видишь, мы пальцами крутим, значит крутые мы, значит бабки гони к вечеру», и два раза внушение тому по голове сделали.
Мужичок-то деревенский не знал, что зубы щёлкать только им можно, остальным только собирать, ну и задел одного нечаянно по толстой роже. Пока мужичок летал от одного к другому, то ещё кричал, а когда упал, то и затих, и весь рынок затих, отвернулись: никто ничего не видит и не слышит. Даже постовой ничего не видел, какую-то бумажку на заборе читал, весь во внимание ушёл. Тут у одного братка крестик с шеи свалился, он его в карман и так, и этак, а тот не влазит, мал карман-то. У Степана, как крестик увидел, в голове что-то замкнулось. «Крещёные», кричит: «кто кошелёк из крокодиловой кожи обронил?» Те, хоть братья, кинулись, толкая друг друга: «Мой кошелёк! Я обронил!» У Степана второй щелчок: «Ой, украли! Держи вора! Вон он, в автобус с зеркальными окнами заскочил». Те кричат: «Братва! Заходи в обе двери! Всех обшмонаем, не уйдёт ворюга!», и вломились в автобус. А у того дверки закрылись, и поехал он плавненько, только и услыхали: «Следующая остановка - „Областной центр“. Пристегните ремни».
На базаре все заулыбались, зашумели, да вдруг снова притихли.
«Кто тут порядок нарушает на вверенном мне объекте? Ты што ли?» К Степану, играя палочкой, подошёл постовой, в капитанском чине, габаритный: «Пройдёмте-ка, гражданин, в участок, што-то шуму от вас много». Но Степан-то уже учёный, два пальца внизу показал, шут его знает для чего, а постовой глаза потупил, авоську как бы ненароком Степану подставил, вроде случайно. А у Степана кроме двух пачек махорки ничего и не было, он их и сунул, а сам юрк между ларьками. Опыт-то уже имелся.
Раз возле деревни лес рубили, одни пеньки оставили, сказали: «Санитарная вырубка». Сейчас там одна антисанитария, а участковый ничего не видит, говорит: «Тут прокурор нужен». Странно, к Степану как-то зашёл, безо всякого прокурора, даже ноги не вытер и сразу к столу, протокол писать. Траву тогда косил Степан без выписки. А что её не косить? Вся деревня заросла, скоро домов не видно будет. Участковый Степану: «Раз без выписки, плати», сказал: «штраф, но можно и натурой - два пол-литра». Согрешил тогда Степан, закон нарушил. Теперь, если по закону-то, отвечать поровну. Кто при исполнении, тому выговор наистрожайший, а Степану, как больному, участнику войны и пенсионеру, больше десяти лет не дадут, законы-то у нас строгие, но справедливые, да и судьи с понятием, по понятиям судят. Слышал Степан, у авторитетных людей тоже всё по понятиям, родственники что ли.
Постовой-то как разглядел презент, дубинку бросил, пистолет во всех карманах давай шарить, едва нашёл в кальсонах, да давай им тыкать во всех: «Куда бандита спрятали?» Страху-то было!
А Степана какая-то тётка втащила в свой ларёк, да за ящиками спрятала. «Что», говорит: «деревня, порядков здешних не знаешь? Все есть-пить хотят».
«Те, толстомордые, бабки со всех стригут, а эти, при исполнении, капусту крошат, конспирация у них такая. Подходит стражник к окошку и говорит: „Накроши-ка, Нинка, капусты в карман, а то моя козлища с вечера все карманы пропылесосила“».
«Плохо, плохо живёт служивый народ, раз зарплаты не хватает, в Москве-то, говорят, живут в Грязях, родных деток учат на чужбине, а питаются всухомятку, сушами», но всё это думал Степан сквозь сон, мотая на кочках головой, на жёстком сидении ПАЗика. До дома оставалось тридцать километров.
Октябрь, 2011
Но ведь выросло, всё выросло. А чего не расти на одном голимом навозе? До земли-то целый метр надо копать, скоро её родимую только в музее увидим. Деревня-то вся в говне: вывозить не на чем, лошадей давно съели, а последнюю машину пять лет назад в металлолом сдали, почти новую. А на кой она лад? Чтобы её заправить, надо весь прошлогодний урожай продать. Много нынче чего выросло, можно и в город свезти, на колхозный рынок, говорят, его специально сделали излишки продавать голодным горожанам.
Поехал Степан в город узнать, что да почём, чтобы потом оптом всё свезти. Давно горожан не видел, отвык, не узнаёт. Люди какие-то не такие, то ли пришибленные, то ли три дня не ели. Одни молодчики ходят по рынку довольные, морды толстые, сытые, вот только волосы на башке не растут, видать, тоже питания не хватает. Но плечи широченные, задки крепкие, так и торчат из-под коротких курточек. А уж ручищи! Как кувалды, видимо, работа у них тяжёлая, физическая. Стоит Степан, как дурак: рот раскрыл, но уши навострил, чтобы цены подслушать. Вдруг слышит, кричат эти, братаны: «Братва, тут лох с картохой припёрся!», и к приезжему мужику вразвалку подваливают. Видать, картошки покушать парням захотелось, подумал Степан. Вишь, торгуются, а может брательника кто в нём признал. Степан пальцем в ушах покрутил, ладошку лодочкой приставил, да ничего понять не может, слова какие-то заграничные, иноземцы что ли?
«Ты чо, лох, с печки штоль дрыбалызнулся, без бабок припёрся? Штоб к вечеру с каждой картохи отстегнул половину!» Мужик глаза таращит, крестится: «Так обе бабки ещё в прошлом годе преставились, а своя-то ещё ходит, дома по хозяйству осталась».
Иноземцы снова: «Слухай сюда, совок! Видишь, мы пальцами крутим, значит крутые мы, значит бабки гони к вечеру», и два раза внушение тому по голове сделали.
Мужичок-то деревенский не знал, что зубы щёлкать только им можно, остальным только собирать, ну и задел одного нечаянно по толстой роже. Пока мужичок летал от одного к другому, то ещё кричал, а когда упал, то и затих, и весь рынок затих, отвернулись: никто ничего не видит и не слышит. Даже постовой ничего не видел, какую-то бумажку на заборе читал, весь во внимание ушёл. Тут у одного братка крестик с шеи свалился, он его в карман и так, и этак, а тот не влазит, мал карман-то. У Степана, как крестик увидел, в голове что-то замкнулось. «Крещёные», кричит: «кто кошелёк из крокодиловой кожи обронил?» Те, хоть братья, кинулись, толкая друг друга: «Мой кошелёк! Я обронил!» У Степана второй щелчок: «Ой, украли! Держи вора! Вон он, в автобус с зеркальными окнами заскочил». Те кричат: «Братва! Заходи в обе двери! Всех обшмонаем, не уйдёт ворюга!», и вломились в автобус. А у того дверки закрылись, и поехал он плавненько, только и услыхали: «Следующая остановка - „Областной центр“. Пристегните ремни».
На базаре все заулыбались, зашумели, да вдруг снова притихли.
«Кто тут порядок нарушает на вверенном мне объекте? Ты што ли?» К Степану, играя палочкой, подошёл постовой, в капитанском чине, габаритный: «Пройдёмте-ка, гражданин, в участок, што-то шуму от вас много». Но Степан-то уже учёный, два пальца внизу показал, шут его знает для чего, а постовой глаза потупил, авоську как бы ненароком Степану подставил, вроде случайно. А у Степана кроме двух пачек махорки ничего и не было, он их и сунул, а сам юрк между ларьками. Опыт-то уже имелся.
Раз возле деревни лес рубили, одни пеньки оставили, сказали: «Санитарная вырубка». Сейчас там одна антисанитария, а участковый ничего не видит, говорит: «Тут прокурор нужен». Странно, к Степану как-то зашёл, безо всякого прокурора, даже ноги не вытер и сразу к столу, протокол писать. Траву тогда косил Степан без выписки. А что её не косить? Вся деревня заросла, скоро домов не видно будет. Участковый Степану: «Раз без выписки, плати», сказал: «штраф, но можно и натурой - два пол-литра». Согрешил тогда Степан, закон нарушил. Теперь, если по закону-то, отвечать поровну. Кто при исполнении, тому выговор наистрожайший, а Степану, как больному, участнику войны и пенсионеру, больше десяти лет не дадут, законы-то у нас строгие, но справедливые, да и судьи с понятием, по понятиям судят. Слышал Степан, у авторитетных людей тоже всё по понятиям, родственники что ли.
Постовой-то как разглядел презент, дубинку бросил, пистолет во всех карманах давай шарить, едва нашёл в кальсонах, да давай им тыкать во всех: «Куда бандита спрятали?» Страху-то было!
А Степана какая-то тётка втащила в свой ларёк, да за ящиками спрятала. «Что», говорит: «деревня, порядков здешних не знаешь? Все есть-пить хотят».
«Те, толстомордые, бабки со всех стригут, а эти, при исполнении, капусту крошат, конспирация у них такая. Подходит стражник к окошку и говорит: „Накроши-ка, Нинка, капусты в карман, а то моя козлища с вечера все карманы пропылесосила“».
«Плохо, плохо живёт служивый народ, раз зарплаты не хватает, в Москве-то, говорят, живут в Грязях, родных деток учат на чужбине, а питаются всухомятку, сушами», но всё это думал Степан сквозь сон, мотая на кочках головой, на жёстком сидении ПАЗика. До дома оставалось тридцать километров.
Октябрь, 2011