Двадцатилетие распада СССР: о том ли говорим?
Прошло двадцать лет после распада СССР. Была ли геополитическая катастрофа? Конечно, была. Потому что за распадом последовало семь войн: армяно-азербайджанская, приднестровская, грузино-абхазская, грузино-осетинская, чеченская, гражданская война в Таджикистане и русско-грузинская, выросшая из грузино-осетинской. Отрицать катастрофу после этого есть цинизм чистой воды.
А вот что мы так и не научились разделять - это последствия распада государства и последствия распада социалистической системы. Распад государства влечёт за собой разрыв связей, конфликты, которые иногда взрываются военными действиями, но чаще протекают в виде дикой конкуренции, санкций, бойкотов, репрессий, погромов, громкого запугивания и тихого шантажа.
Однако ведь вопрос о смене социально-экономического строя был по существу решён ещё до вопроса о единстве государства. Проблема была в том, насколько "жёстко" или "мягко" он будет меняться. И, кстати, связь между развалом СССР и "жёстким" вариантом смены строя не очевидна. Было много людей (которых, кстати, сейчас гораздо лучше слышно, чем тогда), которые выступали ОДНОВРЕМЕННО за самую жёсткую политику сохранения России в исторических границах и за самую жёсткую политику поддержки новых собственников в их конфликтах с их работниками и со всеми людьми, судьба которых так или иначе связана с приватизируемыми ими структурами (кстати, главные социальные конфликты возникали как раз не между собственниками и их работниками, а между теми и другими, с одной стороны, и людьми, работавшими в старых структурах, с другой: работники тогда были ещё полны надежд на быстрое процветание). В сущности, такая политика логична: хозяева показывают свою силу всем, кто встаёт на пути их интересов, и внутри страны, и вне её. То есть СССР в этом варианте сохранился бы, но что это был бы за СССР? От страны с единой системой образования и здравоохранения, с "правом на труд" и одновременной "обязанностью трудиться", с девизом "Человек человеку друг, товарищ и брат" и одновременно с надоедливой демонстрацией принудительного коллективизма в этом случае мало что осталось бы.
С другой стороны, даже "мягкий" переход всё равно был бы сильнейшим потрясением для множества людей. Пусть власти делали бы всё возможное, чтобы смягчить шок перехода (они, собственно говоря, и стали по мере сил это делать, когда нефть стала дорогой) - всё равно для людей, живших советскими ценностями, были бы неприемлемы сами основные схемы поведения, принятые на рынке. При "мягком" переходе их пришлось бы долго уговаривать, считаться с ними, идти на уступки и нести при этом убытки. А ведь новым собственникам и кандидатам в таковые хотелось всего и сразу! И главное - они в принципе не признавали этих людей партнёрами для переговоров (как и эти люди не признавали партнёрами их). Потому-то для них "жёсткий" переход был предпочтителен.
Учиться рыночным моделям поведения всем пришлось бы неизбежно - не надо обвинять в этом тех, кто развалил СССР. Сохранился бы СССР - учились бы в СССР. Вопрос только в том, как учились бы - как в постсоветской России или как в Белоруссии (там ведь тоже учатся, и множество белорусов работают в России, сохраняя связь со своей страной!). Историческую неизбежность нельзя отменить. Только вот аргументировать этой "исторической неизбежностью" в пользу скорейших и радикальнейших решений не следует. Если уж мы усвоили, что всеобщего счастья не будет, и при этом признаём, что каждый человек имеет право на жизнь, на равенство перед законом и на создание для себя благоприятной среды обитания - он не обязан жертвовать собой ради прогресса. И даже имеет полное право этот прогресс тормозить и саботировать, пока ему не будет обеспечена возможность выжить в изменившейся системе.
А вот что мы так и не научились разделять - это последствия распада государства и последствия распада социалистической системы. Распад государства влечёт за собой разрыв связей, конфликты, которые иногда взрываются военными действиями, но чаще протекают в виде дикой конкуренции, санкций, бойкотов, репрессий, погромов, громкого запугивания и тихого шантажа.
Однако ведь вопрос о смене социально-экономического строя был по существу решён ещё до вопроса о единстве государства. Проблема была в том, насколько "жёстко" или "мягко" он будет меняться. И, кстати, связь между развалом СССР и "жёстким" вариантом смены строя не очевидна. Было много людей (которых, кстати, сейчас гораздо лучше слышно, чем тогда), которые выступали ОДНОВРЕМЕННО за самую жёсткую политику сохранения России в исторических границах и за самую жёсткую политику поддержки новых собственников в их конфликтах с их работниками и со всеми людьми, судьба которых так или иначе связана с приватизируемыми ими структурами (кстати, главные социальные конфликты возникали как раз не между собственниками и их работниками, а между теми и другими, с одной стороны, и людьми, работавшими в старых структурах, с другой: работники тогда были ещё полны надежд на быстрое процветание). В сущности, такая политика логична: хозяева показывают свою силу всем, кто встаёт на пути их интересов, и внутри страны, и вне её. То есть СССР в этом варианте сохранился бы, но что это был бы за СССР? От страны с единой системой образования и здравоохранения, с "правом на труд" и одновременной "обязанностью трудиться", с девизом "Человек человеку друг, товарищ и брат" и одновременно с надоедливой демонстрацией принудительного коллективизма в этом случае мало что осталось бы.
С другой стороны, даже "мягкий" переход всё равно был бы сильнейшим потрясением для множества людей. Пусть власти делали бы всё возможное, чтобы смягчить шок перехода (они, собственно говоря, и стали по мере сил это делать, когда нефть стала дорогой) - всё равно для людей, живших советскими ценностями, были бы неприемлемы сами основные схемы поведения, принятые на рынке. При "мягком" переходе их пришлось бы долго уговаривать, считаться с ними, идти на уступки и нести при этом убытки. А ведь новым собственникам и кандидатам в таковые хотелось всего и сразу! И главное - они в принципе не признавали этих людей партнёрами для переговоров (как и эти люди не признавали партнёрами их). Потому-то для них "жёсткий" переход был предпочтителен.
Учиться рыночным моделям поведения всем пришлось бы неизбежно - не надо обвинять в этом тех, кто развалил СССР. Сохранился бы СССР - учились бы в СССР. Вопрос только в том, как учились бы - как в постсоветской России или как в Белоруссии (там ведь тоже учатся, и множество белорусов работают в России, сохраняя связь со своей страной!). Историческую неизбежность нельзя отменить. Только вот аргументировать этой "исторической неизбежностью" в пользу скорейших и радикальнейших решений не следует. Если уж мы усвоили, что всеобщего счастья не будет, и при этом признаём, что каждый человек имеет право на жизнь, на равенство перед законом и на создание для себя благоприятной среды обитания - он не обязан жертвовать собой ради прогресса. И даже имеет полное право этот прогресс тормозить и саботировать, пока ему не будет обеспечена возможность выжить в изменившейся системе.