Хан и первый снег.
Вчера ночью мне приснился сон. В этом сне были я и Хан, и мы с псом гуляли в заснеженном поле. Я бросал в глубокий снег длинную палку, а Хан, в поисках палки, передвигался мощными прыжками по снежной целине, утопая по самую шею в снегу, и нырял в глубину этой снежной перины, исчезая в ней с головой.
Затем мы, вместе же с псом, коим-то образом оказались в гостях у неизвестной мне женщины. В небольшой уютной комнате я сидел на низеньком стуле возле печи, в топке которой гудело пламя и сухо и резко стреляли дрова. Хан находился подле меня, я гладил голову собаки по чёрной блестящей мягкой шерсти, и мы оба слушали то, что рассказывала та женщина мне про Хана. О чём она говорила, я помню очень смутно, помню только то, что она перечисляла какие-то события в жизни пёсика и сообщала про его здоровье, что оно у собаки хорошее...
Проснувшись утром и ещё не встав с постели, я посмотрел в окна, что расположены в западной стене дома, и увидел в них, что ещё вчера тёмное, грязно-жёлтое поле, стало полностью белым. А большие, тёмно-зелёные густые ветви высокой старой ели, что растёт сразу за оградой в нескольких метрах от дома, и молоденькие сосенки и тополя в поле неподалёку, а также силуэты далёких сосен за поймой ручья, были оторочены белой кисеёй.
Затем я посмотрел в окна на южной стороне и увидел в них, покрытые сверху чем-то белым, ярко-красные гроздья ягод рябины, что свешиваются с ветвей, касаясь стёкол окна.
Выпал первый этой осенью снег.
Тут же, необычайно ярко, мне припомнился мой ночной сон и наши с Ханом игры в этом сне на заснеженном поле.
И тут же, сразу, в самых мельчайших подробностях вспомнилось, как пёс обычно реагировал на утренней прогулке на свежевыпавший первый снег.
Я долго пролежал в постели в то утро, задвинув все свои дела и планы на грядущий день.
Я лежал и вспоминал, как на моих глазах, первый раз в своей собачьей жизни Хан узнал, что на этом свете, помимо всего прочего, бывает ещё и снег, - белый и холодный, - по которому (если он не глубокий или с толстой коркой наста) так хорошо бегать. И что этим же снегом можно утолить жажду, хватая его пастью…. И что хозяин, оказывается, может пристегнуть к ногам две длинные рейки (лыжи), и взяв в руки другие две длинные, уже круглые палки, на этих самых лыжах может обогнать, катясь со склона, даже и такую быструю собаку как он - Хан.
…Это было очень неожиданно и непривычно - всегда такой медленный хозяин, вдруг, покатившись по снегу на этих самых лыжах с горки, стал необыкновенно быстрым. И настолько всё получилось неожиданно, что пришлось на бегу громко лаять, чтобы он (хозяин) остановился. И когда по весне, в месяце марте, заснеженные поля покрывает толстая корка наста, то тогда хозяина тоже сложно перегнать в беге - он, хозяин, оказывается, может очень быстро, и главное долго, передвигаться на лыжах по насту и на равнине, а не только с горки. Так как он, хозяин, - КМС по лыжным гонкам.
А ещё выяснилось, что по снегу можно возить санки нагруженные канистрами с водой, или хозяином, или какой-нибудь девушкой, или сестрой хозяина, или племянницей хозяина, или кучкой маленьких детей с окрестных домов и улиц. Хозяина же можно ещё транспортировать на тех же самых лыжах. Он тогда прицепляется к шлейке, становится медленным, и только сообщает когда и куда нужно бежать: «Вперёд», «Лево» или «Право», или остановиться - «Стой»…
Впоследствии команды «Лево» и «Право» сплавились в одну команду - «Здесь». Я просто перед поворотом говорил Хану: «Здесь», - а куда поворачивать пёсик чувствовал как по наитию, или, может быть, просто определял по мне, по каким-то ему одному видным во мне движениям, в особо спорных случаях я показывал направление Хану просто рукой.
Каждый год, осенью, в поле, в день когда выпадал первый снег, Хан неизменно бегал как-то иначе нежели обычно. Бегал, - и при этом танцевал свой танец. И сама прогулка в такой день всегда получалась какой-то особенной:
Каждый год осенью, когда выпадал первый снег, по мягкому, тонкому, ещё нетронутому ни чьими следами снежному покрову, от двери дома до калитки, что разделяет двор и улицу, Хан всегда шёл тише, чем обычно по выходу на прогулку. Пёс ступал более осторожно, нежели бы двигался просто по земле, шагал, высоко поднимая лапы и, как-то более чутко, чем обычно по выходу из дома, втягивал свежий и холодный утренний воздух своим чёрным влажным носом. При этом Хан высоко поднимал голову, заводил назад к затылку уши, складывал их на затылке почти вплотную друг к другу, ворочал рыжими пятнышками на бровях над глазами и, поворачивая голову, коротко взглядывал на меня. Я же, в свою очередь, тоже как-то более чутко, по-звериному, вдыхал носом свежесть раннего утра, так же, как пёс слегка поднимал голову, пытаясь по мере сил разобрать запахи, вобрать, понять и запомнить то, что они несут с собой, эти новые запахи.
С Ханом в распознавании запахов, мне, конечно, тягаться было не с руки.
Но я всё равно вдыхал, нюхал, пытался вобрать в себя и запомнить свежие, пахнущие морозом, утренние запахи.
Выйдя за калитку на улицу, Хан ещё какое-то время двигался по снегу очень осторожно. Затем он, так же медленно обнюхивал ствол молодой сосенки, что растёт возле забора, и снег подле неё. Задирал заднюю лапу, и также как и при выходе из дома, вытягивал шею, и подняв голову, не переставая принюхиваться к каким-то ему одному ведомым ароматам, делал первую свою утреннюю метку территории на свежем снежном покрывале.
Затем пёс, ещё шагом, пересекал непривычно белое, ставшее более ровным полотно просёлочной дороги, скрытой снежным покровом, и выходил в поле к редким тополям и редкой же поросли молодых сосенок и ёлок.
Ко времени выхода в поле, в нём уже чувствовалась какая-то нетерпеливость, острее ощущалась мощь и энергия, - пёсик подбирался, его движения становились плавными, и в то же время более собранными. Хан ещё медлил, но уже было видно, как более чётко обозначался рельеф мощных мышц груди, плеч и передних лап. Чётче прорисовывалась граница между мышцами спины на крупе и выпуклыми, «ходившими» под кожей с короткой атласной чёрной шерстью, буграми мускулов на бёдрах задних лап. Выйдя в поле, пёс замирал на несколько секунд, выстаивался в стойку, оттянув задние лапы, ставил чёрные свои уши «конвертиком», затем сводил и складывал их на затылке, затем снова ставил «конвертиком» и затем уже почти полностью замирал на несколько секунд.
«Почти» - потому, что аккуратный чёрный бугорочек купированного хвоста Хана медленно двигался из стороны в сторону над пятном рыжей шерсти, что в форме кленового листа, располагается под хвостом у всех ротвейлеров.
Меня к тому времени уже начинал разбирать задор и какое-то необычное, идущее из глубины души веселье и светлая, необъяснимая радость. Хотелось крикнуть что-нибудь, - не важно - что. Сделать что-нибудь сильное, резкое, яркое. И в то же время хотелось сохранить, уберечь, не разрушать то дивное, безмолвное утреннее волшебство, то неуловимое, непередаваемое словами ощущение мира, жизни, ощущение себя и пса в этом мире и в этой жизни, ощущение благодарности, радости и счастья, и чего-то ещё такого, что словами не передать.
В дни этих прогулок по первому снегу я всегда внимательно наблюдал за Ханом, и, увидев, что пёс, наконец, что-то решил там в себе и начинает разбег, начинает разбег не с шага, а с прыжка..., я тут же начинал подзадоривать пёсика, крича ему: «Хан, снег! Хан, это же первый снег! Гулять! Гулять, Хан! Давай! Вперёд! Давай, мой хороший!»
…На мгновение опустив голову, слегка ссутулившись перед прыжком, и в то же время мощно как бы всплеснув, и тут же молниеносным движением сгрудив передними лапами под себя снег и опавшие почерневшие листья, вывернувшиеся из под снега, вытянув и оттолкнувшись задними лапами, всем телом вырываясь вперёд, выпрямляя шею и вынося из наклона голову, немного боком от переполнявшей его энергии, Хан начинал свой бег и свой танец по первому снегу под мои восторженные крики…
Это бывал не обычный бег!
Пёс носился галопом по снежной целине небольшими кругами. И эти самые круги вырисовывали уже другую, более сложную фигуру. Направление бега пёсика менялось совершенно неожиданно, - то он просто сигал в сторону, то, вдруг, на полном ходу разворачивался назад, при этом его могло занести, он мог поскользнуться, - но это пса не останавливало - он снова набирал скорость и продолжал свой бег-танец.
На ходу Хан, во время каждого прыжка, всё так же, как и в самом начале бега, всплёскивал передними лапами вперёд и в стороны, и делал ими движения, как будто он что-то загребает под себя. Тут же, на ходу, время от времени опуская к земле голову, хватал пастью снег. Я его всё время подзадоривал криками: «Вот хорошо! Молодец! Умница! Умница моя! Ах, какая же ты умница, и какой красавец! Давай! Давай мой хороший!»
Первый забег длился всегда несколько минут.
Затем Хан резко останавливался, снова выстаивался, ставил конвертиком уши…, только бугорок хвоста уже двигался вправо-влево гораздо быстрей, нежели перед первым стартом.
Достаточно было даже не слова, - одного возгласа, или жеста, чтобы пёс опять сорвался в свой кружащий танец по снегу.
Таких забегов бывало несколько. Каждый последующий становился короче предыдущего. И так до тех пор, пока Хан не выплёскивал всю переполнявшую его энергию.
Затем пёсик успокаивался, и всё приходило в норму - мы отправлялись непосредственно на прогулку со всеми привычными прогулочными мероприятиями.
И следующий танец первого снега бывал уже только на следующий год.
И вот эта осень, - осень 2010 года от рождества Христова, - первая в череде нескольких предшествующих лет, когда нетронутый покров первого снега на том поле, возле которого стоит мой дом, не взрывают, не разбрасывают лапы Хана…
Никто не выписывает по этому снегу круги, никто не хватает его пастью…
Что ж, - всему своё время.
Сейчас - время разлуки.
Будет и время встречи.
Часто пёс приходит ко мне во сне и лижет мне лицо.
И думаю я, что Создатель посылает мне в утешение эти встречи с любимой собакой во снах. И тем самым утешает мою грусть от разлуки с дорогим для меня существом, так как печалится - грех.
А разлука с любимым существом когда-нибудь да кончится.
Затем мы, вместе же с псом, коим-то образом оказались в гостях у неизвестной мне женщины. В небольшой уютной комнате я сидел на низеньком стуле возле печи, в топке которой гудело пламя и сухо и резко стреляли дрова. Хан находился подле меня, я гладил голову собаки по чёрной блестящей мягкой шерсти, и мы оба слушали то, что рассказывала та женщина мне про Хана. О чём она говорила, я помню очень смутно, помню только то, что она перечисляла какие-то события в жизни пёсика и сообщала про его здоровье, что оно у собаки хорошее...
Проснувшись утром и ещё не встав с постели, я посмотрел в окна, что расположены в западной стене дома, и увидел в них, что ещё вчера тёмное, грязно-жёлтое поле, стало полностью белым. А большие, тёмно-зелёные густые ветви высокой старой ели, что растёт сразу за оградой в нескольких метрах от дома, и молоденькие сосенки и тополя в поле неподалёку, а также силуэты далёких сосен за поймой ручья, были оторочены белой кисеёй.
Затем я посмотрел в окна на южной стороне и увидел в них, покрытые сверху чем-то белым, ярко-красные гроздья ягод рябины, что свешиваются с ветвей, касаясь стёкол окна.
Выпал первый этой осенью снег.
Тут же, необычайно ярко, мне припомнился мой ночной сон и наши с Ханом игры в этом сне на заснеженном поле.
И тут же, сразу, в самых мельчайших подробностях вспомнилось, как пёс обычно реагировал на утренней прогулке на свежевыпавший первый снег.
Я долго пролежал в постели в то утро, задвинув все свои дела и планы на грядущий день.
Я лежал и вспоминал, как на моих глазах, первый раз в своей собачьей жизни Хан узнал, что на этом свете, помимо всего прочего, бывает ещё и снег, - белый и холодный, - по которому (если он не глубокий или с толстой коркой наста) так хорошо бегать. И что этим же снегом можно утолить жажду, хватая его пастью…. И что хозяин, оказывается, может пристегнуть к ногам две длинные рейки (лыжи), и взяв в руки другие две длинные, уже круглые палки, на этих самых лыжах может обогнать, катясь со склона, даже и такую быструю собаку как он - Хан.
…Это было очень неожиданно и непривычно - всегда такой медленный хозяин, вдруг, покатившись по снегу на этих самых лыжах с горки, стал необыкновенно быстрым. И настолько всё получилось неожиданно, что пришлось на бегу громко лаять, чтобы он (хозяин) остановился. И когда по весне, в месяце марте, заснеженные поля покрывает толстая корка наста, то тогда хозяина тоже сложно перегнать в беге - он, хозяин, оказывается, может очень быстро, и главное долго, передвигаться на лыжах по насту и на равнине, а не только с горки. Так как он, хозяин, - КМС по лыжным гонкам.
А ещё выяснилось, что по снегу можно возить санки нагруженные канистрами с водой, или хозяином, или какой-нибудь девушкой, или сестрой хозяина, или племянницей хозяина, или кучкой маленьких детей с окрестных домов и улиц. Хозяина же можно ещё транспортировать на тех же самых лыжах. Он тогда прицепляется к шлейке, становится медленным, и только сообщает когда и куда нужно бежать: «Вперёд», «Лево» или «Право», или остановиться - «Стой»…
Впоследствии команды «Лево» и «Право» сплавились в одну команду - «Здесь». Я просто перед поворотом говорил Хану: «Здесь», - а куда поворачивать пёсик чувствовал как по наитию, или, может быть, просто определял по мне, по каким-то ему одному видным во мне движениям, в особо спорных случаях я показывал направление Хану просто рукой.
Каждый год, осенью, в поле, в день когда выпадал первый снег, Хан неизменно бегал как-то иначе нежели обычно. Бегал, - и при этом танцевал свой танец. И сама прогулка в такой день всегда получалась какой-то особенной:
Каждый год осенью, когда выпадал первый снег, по мягкому, тонкому, ещё нетронутому ни чьими следами снежному покрову, от двери дома до калитки, что разделяет двор и улицу, Хан всегда шёл тише, чем обычно по выходу на прогулку. Пёс ступал более осторожно, нежели бы двигался просто по земле, шагал, высоко поднимая лапы и, как-то более чутко, чем обычно по выходу из дома, втягивал свежий и холодный утренний воздух своим чёрным влажным носом. При этом Хан высоко поднимал голову, заводил назад к затылку уши, складывал их на затылке почти вплотную друг к другу, ворочал рыжими пятнышками на бровях над глазами и, поворачивая голову, коротко взглядывал на меня. Я же, в свою очередь, тоже как-то более чутко, по-звериному, вдыхал носом свежесть раннего утра, так же, как пёс слегка поднимал голову, пытаясь по мере сил разобрать запахи, вобрать, понять и запомнить то, что они несут с собой, эти новые запахи.
С Ханом в распознавании запахов, мне, конечно, тягаться было не с руки.
Но я всё равно вдыхал, нюхал, пытался вобрать в себя и запомнить свежие, пахнущие морозом, утренние запахи.
Выйдя за калитку на улицу, Хан ещё какое-то время двигался по снегу очень осторожно. Затем он, так же медленно обнюхивал ствол молодой сосенки, что растёт возле забора, и снег подле неё. Задирал заднюю лапу, и также как и при выходе из дома, вытягивал шею, и подняв голову, не переставая принюхиваться к каким-то ему одному ведомым ароматам, делал первую свою утреннюю метку территории на свежем снежном покрывале.
Затем пёс, ещё шагом, пересекал непривычно белое, ставшее более ровным полотно просёлочной дороги, скрытой снежным покровом, и выходил в поле к редким тополям и редкой же поросли молодых сосенок и ёлок.
Ко времени выхода в поле, в нём уже чувствовалась какая-то нетерпеливость, острее ощущалась мощь и энергия, - пёсик подбирался, его движения становились плавными, и в то же время более собранными. Хан ещё медлил, но уже было видно, как более чётко обозначался рельеф мощных мышц груди, плеч и передних лап. Чётче прорисовывалась граница между мышцами спины на крупе и выпуклыми, «ходившими» под кожей с короткой атласной чёрной шерстью, буграми мускулов на бёдрах задних лап. Выйдя в поле, пёс замирал на несколько секунд, выстаивался в стойку, оттянув задние лапы, ставил чёрные свои уши «конвертиком», затем сводил и складывал их на затылке, затем снова ставил «конвертиком» и затем уже почти полностью замирал на несколько секунд.
«Почти» - потому, что аккуратный чёрный бугорочек купированного хвоста Хана медленно двигался из стороны в сторону над пятном рыжей шерсти, что в форме кленового листа, располагается под хвостом у всех ротвейлеров.
Меня к тому времени уже начинал разбирать задор и какое-то необычное, идущее из глубины души веселье и светлая, необъяснимая радость. Хотелось крикнуть что-нибудь, - не важно - что. Сделать что-нибудь сильное, резкое, яркое. И в то же время хотелось сохранить, уберечь, не разрушать то дивное, безмолвное утреннее волшебство, то неуловимое, непередаваемое словами ощущение мира, жизни, ощущение себя и пса в этом мире и в этой жизни, ощущение благодарности, радости и счастья, и чего-то ещё такого, что словами не передать.
В дни этих прогулок по первому снегу я всегда внимательно наблюдал за Ханом, и, увидев, что пёс, наконец, что-то решил там в себе и начинает разбег, начинает разбег не с шага, а с прыжка..., я тут же начинал подзадоривать пёсика, крича ему: «Хан, снег! Хан, это же первый снег! Гулять! Гулять, Хан! Давай! Вперёд! Давай, мой хороший!»
…На мгновение опустив голову, слегка ссутулившись перед прыжком, и в то же время мощно как бы всплеснув, и тут же молниеносным движением сгрудив передними лапами под себя снег и опавшие почерневшие листья, вывернувшиеся из под снега, вытянув и оттолкнувшись задними лапами, всем телом вырываясь вперёд, выпрямляя шею и вынося из наклона голову, немного боком от переполнявшей его энергии, Хан начинал свой бег и свой танец по первому снегу под мои восторженные крики…
Это бывал не обычный бег!
Пёс носился галопом по снежной целине небольшими кругами. И эти самые круги вырисовывали уже другую, более сложную фигуру. Направление бега пёсика менялось совершенно неожиданно, - то он просто сигал в сторону, то, вдруг, на полном ходу разворачивался назад, при этом его могло занести, он мог поскользнуться, - но это пса не останавливало - он снова набирал скорость и продолжал свой бег-танец.
На ходу Хан, во время каждого прыжка, всё так же, как и в самом начале бега, всплёскивал передними лапами вперёд и в стороны, и делал ими движения, как будто он что-то загребает под себя. Тут же, на ходу, время от времени опуская к земле голову, хватал пастью снег. Я его всё время подзадоривал криками: «Вот хорошо! Молодец! Умница! Умница моя! Ах, какая же ты умница, и какой красавец! Давай! Давай мой хороший!»
Первый забег длился всегда несколько минут.
Затем Хан резко останавливался, снова выстаивался, ставил конвертиком уши…, только бугорок хвоста уже двигался вправо-влево гораздо быстрей, нежели перед первым стартом.
Достаточно было даже не слова, - одного возгласа, или жеста, чтобы пёс опять сорвался в свой кружащий танец по снегу.
Таких забегов бывало несколько. Каждый последующий становился короче предыдущего. И так до тех пор, пока Хан не выплёскивал всю переполнявшую его энергию.
Затем пёсик успокаивался, и всё приходило в норму - мы отправлялись непосредственно на прогулку со всеми привычными прогулочными мероприятиями.
И следующий танец первого снега бывал уже только на следующий год.
И вот эта осень, - осень 2010 года от рождества Христова, - первая в череде нескольких предшествующих лет, когда нетронутый покров первого снега на том поле, возле которого стоит мой дом, не взрывают, не разбрасывают лапы Хана…
Никто не выписывает по этому снегу круги, никто не хватает его пастью…
Что ж, - всему своё время.
Сейчас - время разлуки.
Будет и время встречи.
Часто пёс приходит ко мне во сне и лижет мне лицо.
И думаю я, что Создатель посылает мне в утешение эти встречи с любимой собакой во снах. И тем самым утешает мою грусть от разлуки с дорогим для меня существом, так как печалится - грех.
А разлука с любимым существом когда-нибудь да кончится.