СТАНЦЕВАТЬ С ПЬЯНОЙ ОБЕЗЬЯНОЙ (ЧАСТЬ 1)
- Марта! Марта! - к детской площадке подошла худая женщина, и ее крик вырвал из толпы снующих и вертящихся головок одну со светлыми косичками, из которых на маленькую спинку свисали две красные расплетенные ленты.
- Да, мам! Еще немножко, мам! Минуточку!
- Идем, Марта, пора кушать! Ты забыла, ты с утра не съела свою положенную алкобулочку!
- Ну мам… - девочка грустно посмотрела на побежавших к карусели товарищей. - Ладно. - Она подбежала к матери, и заглянула ей в лицо: Мам, а можно я вечером перед сном скушаю простое яблоко? Не алко… ты ж знаешь, как я не люблю этот вкус!
- Можно, Марта. - женщина нежно погладила дочку по щеке. - Но завтра в садике утром скажи воспитательнице дать тебе двойную порцию алкомеда за завтраком, ладно?!
- Да, мамуль. - И она вприпрыжку вперед матери побежала к дому.
- Зря вы ей потворствуете. - Назидательным тоном сказала сидевшая рядом на скамейке старушка. Ее слегка качало, лицо было изможденное и мглистое. - Как можно такое с ребенком своим делать!? Еще мать называется! Кем она вырастет? Да, ладно, если вырастет вообще! Надо сообщить про вас кому надо. - Испуганная мать быстро пошла по аллее за дочкой, пока ей вслед неслись возмущенные крики пьяной бабушки. - А и сообщу! Сейчас вот, соберусь с силами и… сообщу!
Это была известная в районе старуха Тамара, которая вмешивалась во все дела и во все, что попадалось ей на глаза. Говорили, что она иногда в качестве добровольца подрабатывает на Комитет. Комитет по слежению за социальным употреблением алкоголя - один из самых жестких надзирательных и карательных органов на Земле, чьи полномочия были весьма широки. Именно Комитет выставлял нормы употребления алкоголя в обществе для всех возрастов, а также стандарты наркопроб в школах и институтах. Именно он при помощи широкой сети восторженных добровольцев и жесткой структуры контроля следил за соблюдением нормативов. И в случае нарушения…. В случае нарушения… мать Марты тревожно озираясь, зашла в подъезд. Белый-белый подъезд, с белыми мягкими стенами, с белым полом из мягкого кафеля. Она прошла по ступеням, обитым белым синтебархатом, на третий этаж и зашла в белую дверь в такую же белую и мягкую квартиру. В коридоре под потолком светили искусно спрятанные яркие светильники, которые не оставляли на белых мягких стенах почти никаких четких теней.
Ее шаги были практически не слышны, и если бы не легкий шелест ее платья, белого платья, тишину ничего бы не нарушило.
В большой комнате не было почти никакой мебели, кроме двух расстеленных на полу постелей, небольшого столика на коротких ножках и огромного экрана телевизора на всю стену. Сейчас он был выключен. А возле огромного окна из небьющегося стекла с открытыми белыми шторами сидел мужчина. Он сидел по-турецки, облокотившись лбом в стекло и молча следил за тем, что происходит на улице…
Как развивается на ветру плакат с пропагандой Комитета: «Будущее принадлежит пьяным народам! А ты уже выпил сегодня свою норму!?» Как ковыляет, опираясь на костыль, трезвеющая и сердитая бабка Тамара. Как играют дети на площадке в парке напротив. Как едут на задних сидениях рельсовых и роботизированных безопасных автомобилей хмелеющие водители со слабоалкогольными напитками в руках. Как возле магазина мальчик топает ногами рядом с растерянной и слишком трезвой матерью, требуя пивного мороженного. Как идет со школы группа подростков с Вино-Буратино в руках, не домой идет - а вот в тот клуб на углу, в котором сегодня выступает местная музыкальная группа, которая недавно стала популярной с одной песней…. Вон висит большой плакат с рекламой их выступления, где они как будто в танце и со смеющимися лицами, и внизу написана строчка из этой звучащей из каждого динамика песни: «Станцуй со мной, милая, станцуй с пьяной обезьяной»… Как же там дальше?! Мужчина нахмурил лоб, вспоминая: «Я - твой мир и твой бог, кто трезв - тот убог, открой горизонты шире, в белой и чистой квартире, станцуй со мной, милая, я - пьяная обезьяна, в нашем будущем нет изъяна, только честная слеза алкоголя, откроет нам наши роли…»
- Станцуй со мной, милая. - шепотом себе усмехнулся мужчина. Она не слышал, что жена вошла.
- Ты что-то сказал, Коль? - спросила она. И не дождавшись ответа, снова спросила, обеспокоенно:
- Ты уже принял таблетки? Как ты себя чувствуешь?
Она уже успела зайти на кухню, где лопая налитый в тарелку суп, веселая и довольная светлоголовая Марта смотрела мультик про попугая Кешу, который не хотел пить пиво с друзьями, и сколько ему пришлось пережить несчастий от своей некомпанейскости.
- Да, да, пошел сюда, пошел туда, Кеша выпей с нами хотя бы вина! - подпевала она за песенкой в мультике, которую очень здорово и задорно спела детским голосом популярная артистка.
Мать улыбнулась, смотря на дочку, на ее ямочки на щечках. В этом году ей в школу, скоро предстоит тест на алко-толерантность. Господи, как она волновалась, что Марта его не пройдет, ведь ее отец… Она взяла бутылку алкомолочного коктейля из холодильника и вернулась в комнату.
- Ты что-то сказал, Коль? - спросила она. Таблетки. Интересно, стал ли он пить таблетки!? Он должен! От этого зависит их будущее, Мартино будущее!
Десять лет она терпела его, его бунтарство, его сумасшествие! Господи, из всех мужчин, ухаживавших за ней, она выбрала этого - с аллергией на алкоголь! Мама считала и не уставала говорить об этом, что она неудачница по жизни, что с ним не может быть нормального быта - ведь, если он пил, то начинал бушевать, бить стекла, посуду, угонял рельсовые автомобили! Нет, вы только подумайте - рельсовые, рельсовые автомобили, которые невозможно угнать! Несколько раз он был в тюрьме по статье хулиганство. Один раз в психушке, потому что в пьяном состоянии спрыгнул с крыши, мол… как же он кричал?! «Этот ваш долбанный мягкий и белый мир должен меня спасти! А не спасет - пусть идет в задницу!»
И вправду, он упал на рельсовый автобус, а ведь у него мягкая пружинистая крыша, так что он только сломал себе руку и заработал месяц терапии в психиатрической клинике…. Ведь тогда и выяснилось, что у него так проявляется аллергия на алкоголь. У всего мира, видите ли, алкоголь расширяет творческие горизонты и повышает социальную адаптацию, уже не говоря о том, что принимаемый стандартными дозами он сохраняет психическое здоровье, и нормализует уровень стресса в… - при этой мысли у ней между ресниц заблестели слезы - в условиях напряженного рабочего и учебного графика… ведь мы, мы - мир наступившего светлого будущего… высоких технологий, у нас нет нищих, старость - в радость, мало больных и инвалидов - смертельные болезни быстро кончаются летальным исходом или эвтаназией, что и правильно, ведь в светлом будущем все хорошо у всех…
А он… а у Коли аллергия на алкоголь, проявляющаяся в том, что он социально не адаптабелен. Таких как он - сотая процента населения глобализованной Земли. Трезвый он слишком эрудирован и умен для своей работы и для того, чтобы удержаться от критики существующего мирового уклада, а пьяный - он смутьян и буян, который не только критикует на словах, но устраивает и безобразные действия. Она даже бил ее пару раз… Один раз, один. Когда она еще не знала, что у него аллергия и споила до потери сознания, еще скорую тогда вызывали. Второй раз - он только замахнулся, когда она назвала его уродом.
И все это выяснилось, когда она уже была беременна Мартой.
Да она не могла бы его оставить! Что-то было такое в его синих глазах, что никак нельзя было перестать любить, перестать желать смотреть на выражение этих глаз - обреченное с надрывом, с одной стороны, и наполненной тупой бараньей непокорностью - с другой.
Когда Марта родилась, он правда пытался. Пытался что-то изменить: несколько раз проходил алкотерапию в клиниках, кодировался, ходил к психологу, даже к шаманке ходил, чтобы повысить уровень алкотолерантности.
- Понимаешь, Маш, - говорил он жене. - Ну не получается у меня… перестать ненавидеть этот пушистенький мирок, который эти суки организовали на Земле. Все в нем неправильно. Ладненько, прилизано, тошнотворно! Пока трезвый, я еще терплю. Терплю этот вечный перегар изо рта студентов в фуникулерах, их пустые глазенки и равнодушие ко всему, и заплывший взгляд начальства, и все эти плакаты, лозунги… А как выпью, так что-то такое изнутри поднимается… я бы крошил, и резал, и палил в труху все эти белые мягкие стеночки. Ты подумай - даже на заводе нашем стенки белые и мягкие. Мол, белое должно оставаться белым, как признак соблюдения дисциплины здоровым обществом… а мягкое… защитит пьяного от членовредительства. Белое и мягкое, белое и мягкое.
Коля утыкался лицом жене в плечо и переходил на отчаянный шепот. - Белое и мягкое, Маш. Я как подумаю, что Марта должна будет прожить в пьяном полусне всю жизнь, так меня такое отчаяние берет, если бы ты знала…
- Я понимаю, Коль. Ну, такой вот у нас мир, ну что ты. - Говорила она тогда ему. - Вспомни, что было сто лет назад - то же самое, только все пили тот же алкоголь, но как попало, мир захлебывался агрессией, все были на пороге войны, нищета…
- Да, да, да, - раздраженно перебивал он ее. - Все как написано в учебниках! В белых чертовых учебниках! А потом правительства всех стран объединились и установили диктатуру алкоголя, который повел нас в светлое тупое будущее!
- Не говори так, Коль! - Пугалась Маша, - услышат еще, придут…
- Да чего бояться, Маш!? Бояться надо, что мы смиримся с этим всем, и так и проживем жизнь вечно бухими алкголиками…
- Запрещены эти слова, Коль. - Маша грозила Николаю пальцем, стучала им по столу. - Не бухие, а а алкостандартизированные, и не алкголики, а алкоадаптированные. - Она слегка захмелевши от крепленого квасу улыбалась тогда ему смущенной улыбкой девочки, услышавшей пошлость, и не видела отчаянной острой жалости к ней в его глазах, граничащей почти с отвращением. Лишь наутро, протрезвев, она вспоминала этот взгляд и пугалась, пугалась, как он опускал голову и говорил ей:
- Да. - кивал он головой. - Да, Маш. Алкоадаптированные.
С ней все разговоры так заканчивались. Он смотрел внимательно и сдавался. И оттого, что эта трезвая покорность ей вызывала жесткий диссонанс с его выражением лица, она чувствовала все эти годы как растет, постоянно растет, бродит с ними в квартире, что-то большое, темное и горькое, как искрится оно молчаливым бунтом, как взрывается искрами в нем и режет его рукой мягкие стены ножом, или ложкой - хуже, когда ложкой, потому что порезы рваные, и наутро они дольше тратят время на то, чтобы заклеить их… И боялась того, чем однажды это все может обернутся. Особенно для них с Мартой. Она-то никогда не возражала против алкоголя. И пиво вкусное, и коктейли прекрасно расслабляют, да и белое все красиво. Ну, разве вот не хотелось приучать ребенка к этому так с малолетства - Марта порой сильно болела животом, неделями мучилась, бедненькая, после того, как переедала эти алкобулочки. Маша потому и давала ей поблажки. Правда, в тайне. Если узнает кто, что ребенок алконорму недобирает - еще в Комитет пожалуется. И отобрать у нее Марту могут. Потом родительские права только в ее шестнадцать лет можно будет восстановить. А то и проверят на алкотолерантность… а вдруг! Вдруг она в отца пошла!? Этого больше всего Маша боялась. Тогда точно отберут девочку!
Вот и сейчас она хотела с мужем поговорить об этом: чтобы тайно сделать предварительный тест, заплатить врачу, и в случае плохого результата, можно будет скрыть это. И эта Тамара ее подстегнула сейчас на улице, испугала. Ведь пойдет в свой Комитет пожалуется, что делать тогда!? И как она не заметила ее на скамейке!? Все эти мысли промелькнули у нее быстрой чередой воспоминаний.
- Коль. - позвала она мужа снова, но он снова не откликнулся, а лишь спина его поднялась от тяжелого вздоха. - Что случилось, Коленька!? Что-то страшное!? - и опять она внезапно испугалась. Вспомнила… он должен был сегодня сходить в Министерство социальной регуляции на собеседование, ему же на днях звонили, приглашали, сказали, должность есть свободная… ох, Господи, у Маши ноги подкосились - неужто не в должности дело, или отказался? Ведь мог! А ведь такая честь! Да и жить стали бы лучше - денег больше, в хороший район бы переехали, алкоголь был бы лучшего качества! Маша быстро глотнула молочную жидкость из бутылки…
- Коля! - сказала она громко и встревожено. - Да ответь же ты!
Он обернулся и посмотрел на нее своими синими глазами - в них ни капли хмеля! Ну, конечно, таблеток он не пил, а ведь новый препарат «Алкотолерин» этот, помогает же, говорят!
- Все хорошо, Маш. Работу мне предложили. Вот, думаю, соглашаться или нет.
- Ну а чего думать!? Конечно, соглашаться!
- Командировки там, надолго. Не хотел бы я вас с Мартой оставлять, да и много там нюансов…. - нерадостное было у него что-то лицо. А она-то надеялась, что работа хорошая вдохновит его, может, передумает он обо всем, втянется потихоньку.
- Не беспокойся о нас… - начала она, но тут дверь открылась, и вошел сосед, Палыч, друг детства Колин.
- А-а-а Колян, - начал он с порога хмельным голосом. - Как ты сходил на собеседование-то!? Давай, брат, рассказывай, что, как?
Палыч был из тех людей, которые были невероятно психологически устойчивы из-за своего внутреннего толи врожденного, толи приобретенного в ранние годы, пофигизма. Ему было совершенно одинаково, что белое, что не белое, кто управляет, какое было прошлое, в общем - все. Его устраивало, что у него на столе каждый вечер была водочка, которую он пил, как воду и не пьянел. В этом он был полной противоположностью Николаю. Было даже удивительно, что они смогли удержать дружбу до сих пор. А дело было в том, что отец Палыча - Пал Петрович - когда-то взял на себя ответственность за воспитание Николая, когда его отец пропал без вести. И на самом деле он очень сильно повлиял на Колю: Маша знала, что именно Пал Петрович привил Коле эти представления о том, что весь мир неправильный. В каком-то роде, Коля был его духовным сыном. Самого Павла Петровича Маша никогда не видела - его забрал Комитет еще до ее знакомства с Колей. Он мало об этом говорил, но она знала, что это сильно ударило по нему тогда. В отличие от Палыча. Палыч как раз был немного зол на своего отца потому, что последствия его ареста до сих пор отзывались на нем: раз в год он проходил тесты в Комитете, и на работу его не всюду брали, несмотря на то, что он был довольно талантливый мастеровой. Собственно, это было единственное, что нарушало привычный добрый и инертный пофигизм Палыча, у которого с детства из-за этого качества была кличка Слон.
- Маш, ты иди к Марте. Мы со Слоном потолкуем, - сказал Коля и принес из кухни бутылку рома для Слона. Коля всегда держал одну для него в запасе, хотя сам даже запах не переносил.
- О-о-о, красота да обалдень. - сказал Палыч свою коронную фразу, открывая бутылку и разливая по стаканам. - Ну, давай, рассказывай, взяли?
- Ну, взяли.
- Завидую.
- Зря. - Николай устало поджал губы. - Сень, они мне там такое рассказали. Вот, сижу и думаю, как быть.
- Что рассказали-то? - Сеня взял с тарелочки лимон, который принесла настороженная Маша, и стал смачно жевать… Николай смотрел, как он жует, и вспоминал, как утром, на рассвете, поцеловав спящую Марту, так смешно сложившую ручки под щекой, он выпил немного крепленого квасу для сдачи нормативов и поехал в Министерство. Оно располагалось в небоскребе в центре города, который в народе называли «бутылкой» за характерную форму. Они сами позвонили ему на днях, и вежливый молодой человек сказал, что им нужен как раз человек с его квалификацией и психическим профилем. Вот это и смутило больше всего: что значит «с его психическим профилем»? Значит, они знают о его близкой к нулю толерантности к алкоголю, высоком уровне агрессии? Значит, именно это им нужно? Это слегка пугало, потому что возникали определенные выводы... потому что Министерство соцрегулирования было самым серьезным органом на планете. Это был мировой регулятор, он решал, что и как будет в мире, куда все поплывет, и под какими флагами, а также кого и как будет карать Комитет. Комитет был как раз при Министерстве. На работу туда мог попасть по факту только избранный, избранный самим Министерством по его Министерским путям неисповедимым. И вот они звонят и требуют его на собеседование! Его! У кого в деле записано, что он разбил морды комитетским, когда они забирали дядю Пашу. Его, который стоял на крыше Дома управления и кидал камни в чиновников, появлявшихся в окнах, и пел матершиные песни про их тупые правила, а потом спрыгнул с нее… Его, которого в психушке накачивали разными дозами алкоголя в целях эксперимента, а потом ловили по коридорам, когда он подбил других психов играть в танки, разгоняясь на тележках для лекарств, они ведь тогда большей половине состава больницы переломали разные части тела…
Ха. Николай улыбнулся при этом воспоминании, оно казалось весьма счастливым по прошествии лет. В общем, Министерство почему-то захотело его: того, кто уже годы живет с приговором отсутствия алкотолерантности, и кого даже в контроллеры в депо рельсовых автобусов не взяли из-за этого.
Он вошел в здание, стены которого внутри были увешаны плакатами, лозунгами, в принципе, знакомыми - они висели во всем городе, но именно здесь они рождались.
«Не выпил сегодня с утра, пошатнул наш светлый мир». Ха-ха, да я ваш светлый мир с удовольствием бы шатал и шатал!
«Каждому ребенку по алкобулочке!» О, алкобулочки - это тема, алкобулочками я бы забил глотки всем в этом здании, да так, чтобы они у них никогда бы не вышли.
«Студент - животворящий клей нашего общества, пиво - животворящий клей в крови студента». О боже, животворящий клей! Тот, кто придумал эту фразу, похоже, сталкивался с клеем только наедине в пакете… и потому считает его животворящим.
«Выпей вина, и веселись». Ха!
«Водка! Выпей сам, предложи товарищу». О-о!
«Время измеряется в кружках пива». «Время - пиво!» «Да пиву, нет войне». «Требуй пива, а не войну».
«Сколько мартини ты выпил вчера, столько пусть радости будет с утра!»
«Истина в вине, и немножко - в водочке!»
И внезапно он остановился перед последним плакатом в коридоре перед лифтом: «Станцуй с пьяной обезьяной!» Да. Да, почему-то эта фраза сильно задевала его. Она отличалась от всех. В ней был какой-то вызов. Он так и видел, как на белом асфальте пустых улиц города танцует гигантская белая обезьяна, она пьяна, ее движения хаотичны и в то же время осторожны, она улюлюкает и зовет его станцевать с ней, она шатается, но всегда приземляется на все лапы. Белая пьяная обезьяна современной цивилизации. Все что может он, человек трезвый, трезвый в значении разумный, homo ratione praeditus, сделать с ней - это станцевать. Не слиться с ней, не убить, не прогнать, не изменить, не воевать, а станцевать. Больше ничего. И тут он остро понял, зачем он здесь, в Министерстве. Если они действительно возьмут его на работу, он будет заниматься именно этим: он утанцует пьяную обезьяну до изнеможения, до ее логического конца. Пьяная обезьяна и не заметит, как протухнет вся ее мягко-белая будущность! Он засмеялся и вошел в лифт.
Наверху - на самом верхнем этаже здания - у лифта его ждал сотрудник Министерства. Наверное, охранник ему позвонил. Он был холеный, от него пахло дорогим одеколоном, но не изо рта, а вообще, аура запаха витала вокруг него. Николай сразу понял, что этот человек не пьян. И какое-то третье чувство подсказало ему, что не пил он весьма давно: слишком свежий цвет лица, слишком чистый и… неприятно внимательный взгляд. В отцы он ему не годился, но был сильно старше.
- Селиванов? Я вас ждал. Пойдемте со мной.
- Можно Николаем просто. - Оттого, что в длинном коридоре не было окон, воздух был спертый, дышать было трудно. Будто Николай поднялся на гору. Вообще-то, он только один раз поднимался на гору, и то на ту, что была на окраине города, Воробьиная, ее называли, воробьев там куча. Так вот там наверху было тяжело дышать: все говорили, что это аномалия. И сейчас в коридоре воздух напомнил ему тот день, когда они с Машей туда забрались. Хороший был момент, солнечный.
- Вы сегодня выпили норму? - спросил его министерский из своей душной одеколонной атмосферы, шагая впереди, и обернувшись к нему в пол оборота.
- Да, конечно. А у вас кондиционеры есть тут вообще?
- А-а, трудно дышать! - рассмеялся министерский. - Поначалу всем так, особенно при наличии алкоголя в крови. Ничего, вы привыкнете. - А потом сухо добавил: в следующий раз, приходя сюда, не пейте. Вас же предупреждали.
- Мне сказали: «можете не пить». Я подумал, что это шутка. Не пить, идя на собеседование сюда да еще и можете. Что я могу подумать? - Николай внезапно разозлился, но вспомнил воображаемый им пять минут назад танец пьяной обезьяны и успокоился.
- Не волнуйтесь. Вам все объяснят. - Сказал министерский, снова вполоборота. Тусклые лампочки в коридоре делали его невеселое лицо еще угрюмей. Тусклые лампочки в этом мягком, белом и светлом мирке - это, пожалуй, даже оригинально. Всем хватило электричества, а им нет? Или жмоты - экономят? А может быть, это такой стиль, как же он там назывался? Триллер или хоррор?
Министерский остановился возле последней двери в коридоре и увидел скептический взгляд Николая на лампочки. - Неоновые здесь слишком быстро перегорают. Используем простые лампы накаливания. Заходите. Председатель вас ожидает.
Он открыл дверь, пропустил в нее Николая, а сам закрыл за ним дверь, оставшись в коридоре.
Комната была небольшая, с низким потолком, с небольшим количеством мебели: два дивана, два кресла, большой письменный стол, на котором ничего не было, и что потрясло Николая, так это цветовая гамма. Все вещи были не белые. Бордовые, серые, темно-синие тяжелые шторы. Он уже обратил внимание, что в коридоре лежала красная ковровая дорожка, а теперь эти… бордовые кожаные кресла - ха! - привели его к новому витку злости на чертово Министерство. Значит, нормальные шторцы используете, не беленькие и не мягонькие, столики деревянненькие, значит. М-да. Пьяная танцующая обезьяна в воображении Николая повернулась задом и станцевала несколько неприличных движений.
- Здравствуй, Коля, - сказал знакомый голос. Сказал совершенно внезапно, вообще неожиданно: за своими мыслями Николай не заметил, что у шторы кто-то стоит. Он резко обернулся к пожилому человеку, одетому в обычный серый костюм, который Николай видел только на картинках.
- Дядь Паша!? Председатель?! - вот вам и финт ушами.
- Да, да. Ну, иди я тебя обниму, смотри, какой серьезный стал, большой, мужик совсем! - Дядя Паша радушно обнял Николая за плечи. - Ох, читал про тебя, читал досье твое! Зачитывался! Молодец, что говорить! Горжусь! - Он, похоже, искренне радовался встрече.
- Гордитесь? Что-то я ничего не понимаю. У вас выпить есть? - у Николая внезапно пересохло во рту и за многие годы действительно захотелось выпить.
- Выпить!? Нет, ну что ты. У нас тут не пьют. Да ты давай, садись, я тебя введу в курс дела. - Николай сел на диван, а Слоновский отец стал ходить перед ним, артистично помогая себе руками.
- Я так давно хотел тебя к нам сюда на работу позвать, да всем в Комиссии всё казалось, что будто ты как-то не готов. Но вот теперь я их убедил, и мне кажется, мы сможем на тебя положиться, взять, так сказать, на ответственную должность.
- Что за должность?
- Да ты погоди, не перебивай, погоди. Вот ты мне скажи лучше, где мы живем, ты знаешь? Где мы живем? - Павел Петрович картинно понял толстый палец вверх.
- В светлом будущем, конечно, - усмехнулся Николай.
- Ох, да ну тебя! - рассердился Пал Петрович. - Или я опять плохо рассказываю. Да что ты будешь делать?! А я ведь репетировал… Артем! Артем… как там тебя? Андреич! - позвал он. - Войди, голубчик, помоги мне снова.
Дверь справа открылась, и в комнату вошел человек.
- Да, мам! Еще немножко, мам! Минуточку!
- Идем, Марта, пора кушать! Ты забыла, ты с утра не съела свою положенную алкобулочку!
- Ну мам… - девочка грустно посмотрела на побежавших к карусели товарищей. - Ладно. - Она подбежала к матери, и заглянула ей в лицо: Мам, а можно я вечером перед сном скушаю простое яблоко? Не алко… ты ж знаешь, как я не люблю этот вкус!
- Можно, Марта. - женщина нежно погладила дочку по щеке. - Но завтра в садике утром скажи воспитательнице дать тебе двойную порцию алкомеда за завтраком, ладно?!
- Да, мамуль. - И она вприпрыжку вперед матери побежала к дому.
- Зря вы ей потворствуете. - Назидательным тоном сказала сидевшая рядом на скамейке старушка. Ее слегка качало, лицо было изможденное и мглистое. - Как можно такое с ребенком своим делать!? Еще мать называется! Кем она вырастет? Да, ладно, если вырастет вообще! Надо сообщить про вас кому надо. - Испуганная мать быстро пошла по аллее за дочкой, пока ей вслед неслись возмущенные крики пьяной бабушки. - А и сообщу! Сейчас вот, соберусь с силами и… сообщу!
Это была известная в районе старуха Тамара, которая вмешивалась во все дела и во все, что попадалось ей на глаза. Говорили, что она иногда в качестве добровольца подрабатывает на Комитет. Комитет по слежению за социальным употреблением алкоголя - один из самых жестких надзирательных и карательных органов на Земле, чьи полномочия были весьма широки. Именно Комитет выставлял нормы употребления алкоголя в обществе для всех возрастов, а также стандарты наркопроб в школах и институтах. Именно он при помощи широкой сети восторженных добровольцев и жесткой структуры контроля следил за соблюдением нормативов. И в случае нарушения…. В случае нарушения… мать Марты тревожно озираясь, зашла в подъезд. Белый-белый подъезд, с белыми мягкими стенами, с белым полом из мягкого кафеля. Она прошла по ступеням, обитым белым синтебархатом, на третий этаж и зашла в белую дверь в такую же белую и мягкую квартиру. В коридоре под потолком светили искусно спрятанные яркие светильники, которые не оставляли на белых мягких стенах почти никаких четких теней.
Ее шаги были практически не слышны, и если бы не легкий шелест ее платья, белого платья, тишину ничего бы не нарушило.
В большой комнате не было почти никакой мебели, кроме двух расстеленных на полу постелей, небольшого столика на коротких ножках и огромного экрана телевизора на всю стену. Сейчас он был выключен. А возле огромного окна из небьющегося стекла с открытыми белыми шторами сидел мужчина. Он сидел по-турецки, облокотившись лбом в стекло и молча следил за тем, что происходит на улице…
Как развивается на ветру плакат с пропагандой Комитета: «Будущее принадлежит пьяным народам! А ты уже выпил сегодня свою норму!?» Как ковыляет, опираясь на костыль, трезвеющая и сердитая бабка Тамара. Как играют дети на площадке в парке напротив. Как едут на задних сидениях рельсовых и роботизированных безопасных автомобилей хмелеющие водители со слабоалкогольными напитками в руках. Как возле магазина мальчик топает ногами рядом с растерянной и слишком трезвой матерью, требуя пивного мороженного. Как идет со школы группа подростков с Вино-Буратино в руках, не домой идет - а вот в тот клуб на углу, в котором сегодня выступает местная музыкальная группа, которая недавно стала популярной с одной песней…. Вон висит большой плакат с рекламой их выступления, где они как будто в танце и со смеющимися лицами, и внизу написана строчка из этой звучащей из каждого динамика песни: «Станцуй со мной, милая, станцуй с пьяной обезьяной»… Как же там дальше?! Мужчина нахмурил лоб, вспоминая: «Я - твой мир и твой бог, кто трезв - тот убог, открой горизонты шире, в белой и чистой квартире, станцуй со мной, милая, я - пьяная обезьяна, в нашем будущем нет изъяна, только честная слеза алкоголя, откроет нам наши роли…»
- Станцуй со мной, милая. - шепотом себе усмехнулся мужчина. Она не слышал, что жена вошла.
- Ты что-то сказал, Коль? - спросила она. И не дождавшись ответа, снова спросила, обеспокоенно:
- Ты уже принял таблетки? Как ты себя чувствуешь?
Она уже успела зайти на кухню, где лопая налитый в тарелку суп, веселая и довольная светлоголовая Марта смотрела мультик про попугая Кешу, который не хотел пить пиво с друзьями, и сколько ему пришлось пережить несчастий от своей некомпанейскости.
- Да, да, пошел сюда, пошел туда, Кеша выпей с нами хотя бы вина! - подпевала она за песенкой в мультике, которую очень здорово и задорно спела детским голосом популярная артистка.
Мать улыбнулась, смотря на дочку, на ее ямочки на щечках. В этом году ей в школу, скоро предстоит тест на алко-толерантность. Господи, как она волновалась, что Марта его не пройдет, ведь ее отец… Она взяла бутылку алкомолочного коктейля из холодильника и вернулась в комнату.
- Ты что-то сказал, Коль? - спросила она. Таблетки. Интересно, стал ли он пить таблетки!? Он должен! От этого зависит их будущее, Мартино будущее!
Десять лет она терпела его, его бунтарство, его сумасшествие! Господи, из всех мужчин, ухаживавших за ней, она выбрала этого - с аллергией на алкоголь! Мама считала и не уставала говорить об этом, что она неудачница по жизни, что с ним не может быть нормального быта - ведь, если он пил, то начинал бушевать, бить стекла, посуду, угонял рельсовые автомобили! Нет, вы только подумайте - рельсовые, рельсовые автомобили, которые невозможно угнать! Несколько раз он был в тюрьме по статье хулиганство. Один раз в психушке, потому что в пьяном состоянии спрыгнул с крыши, мол… как же он кричал?! «Этот ваш долбанный мягкий и белый мир должен меня спасти! А не спасет - пусть идет в задницу!»
И вправду, он упал на рельсовый автобус, а ведь у него мягкая пружинистая крыша, так что он только сломал себе руку и заработал месяц терапии в психиатрической клинике…. Ведь тогда и выяснилось, что у него так проявляется аллергия на алкоголь. У всего мира, видите ли, алкоголь расширяет творческие горизонты и повышает социальную адаптацию, уже не говоря о том, что принимаемый стандартными дозами он сохраняет психическое здоровье, и нормализует уровень стресса в… - при этой мысли у ней между ресниц заблестели слезы - в условиях напряженного рабочего и учебного графика… ведь мы, мы - мир наступившего светлого будущего… высоких технологий, у нас нет нищих, старость - в радость, мало больных и инвалидов - смертельные болезни быстро кончаются летальным исходом или эвтаназией, что и правильно, ведь в светлом будущем все хорошо у всех…
А он… а у Коли аллергия на алкоголь, проявляющаяся в том, что он социально не адаптабелен. Таких как он - сотая процента населения глобализованной Земли. Трезвый он слишком эрудирован и умен для своей работы и для того, чтобы удержаться от критики существующего мирового уклада, а пьяный - он смутьян и буян, который не только критикует на словах, но устраивает и безобразные действия. Она даже бил ее пару раз… Один раз, один. Когда она еще не знала, что у него аллергия и споила до потери сознания, еще скорую тогда вызывали. Второй раз - он только замахнулся, когда она назвала его уродом.
И все это выяснилось, когда она уже была беременна Мартой.
Да она не могла бы его оставить! Что-то было такое в его синих глазах, что никак нельзя было перестать любить, перестать желать смотреть на выражение этих глаз - обреченное с надрывом, с одной стороны, и наполненной тупой бараньей непокорностью - с другой.
Когда Марта родилась, он правда пытался. Пытался что-то изменить: несколько раз проходил алкотерапию в клиниках, кодировался, ходил к психологу, даже к шаманке ходил, чтобы повысить уровень алкотолерантности.
- Понимаешь, Маш, - говорил он жене. - Ну не получается у меня… перестать ненавидеть этот пушистенький мирок, который эти суки организовали на Земле. Все в нем неправильно. Ладненько, прилизано, тошнотворно! Пока трезвый, я еще терплю. Терплю этот вечный перегар изо рта студентов в фуникулерах, их пустые глазенки и равнодушие ко всему, и заплывший взгляд начальства, и все эти плакаты, лозунги… А как выпью, так что-то такое изнутри поднимается… я бы крошил, и резал, и палил в труху все эти белые мягкие стеночки. Ты подумай - даже на заводе нашем стенки белые и мягкие. Мол, белое должно оставаться белым, как признак соблюдения дисциплины здоровым обществом… а мягкое… защитит пьяного от членовредительства. Белое и мягкое, белое и мягкое.
Коля утыкался лицом жене в плечо и переходил на отчаянный шепот. - Белое и мягкое, Маш. Я как подумаю, что Марта должна будет прожить в пьяном полусне всю жизнь, так меня такое отчаяние берет, если бы ты знала…
- Я понимаю, Коль. Ну, такой вот у нас мир, ну что ты. - Говорила она тогда ему. - Вспомни, что было сто лет назад - то же самое, только все пили тот же алкоголь, но как попало, мир захлебывался агрессией, все были на пороге войны, нищета…
- Да, да, да, - раздраженно перебивал он ее. - Все как написано в учебниках! В белых чертовых учебниках! А потом правительства всех стран объединились и установили диктатуру алкоголя, который повел нас в светлое тупое будущее!
- Не говори так, Коль! - Пугалась Маша, - услышат еще, придут…
- Да чего бояться, Маш!? Бояться надо, что мы смиримся с этим всем, и так и проживем жизнь вечно бухими алкголиками…
- Запрещены эти слова, Коль. - Маша грозила Николаю пальцем, стучала им по столу. - Не бухие, а а алкостандартизированные, и не алкголики, а алкоадаптированные. - Она слегка захмелевши от крепленого квасу улыбалась тогда ему смущенной улыбкой девочки, услышавшей пошлость, и не видела отчаянной острой жалости к ней в его глазах, граничащей почти с отвращением. Лишь наутро, протрезвев, она вспоминала этот взгляд и пугалась, пугалась, как он опускал голову и говорил ей:
- Да. - кивал он головой. - Да, Маш. Алкоадаптированные.
С ней все разговоры так заканчивались. Он смотрел внимательно и сдавался. И оттого, что эта трезвая покорность ей вызывала жесткий диссонанс с его выражением лица, она чувствовала все эти годы как растет, постоянно растет, бродит с ними в квартире, что-то большое, темное и горькое, как искрится оно молчаливым бунтом, как взрывается искрами в нем и режет его рукой мягкие стены ножом, или ложкой - хуже, когда ложкой, потому что порезы рваные, и наутро они дольше тратят время на то, чтобы заклеить их… И боялась того, чем однажды это все может обернутся. Особенно для них с Мартой. Она-то никогда не возражала против алкоголя. И пиво вкусное, и коктейли прекрасно расслабляют, да и белое все красиво. Ну, разве вот не хотелось приучать ребенка к этому так с малолетства - Марта порой сильно болела животом, неделями мучилась, бедненькая, после того, как переедала эти алкобулочки. Маша потому и давала ей поблажки. Правда, в тайне. Если узнает кто, что ребенок алконорму недобирает - еще в Комитет пожалуется. И отобрать у нее Марту могут. Потом родительские права только в ее шестнадцать лет можно будет восстановить. А то и проверят на алкотолерантность… а вдруг! Вдруг она в отца пошла!? Этого больше всего Маша боялась. Тогда точно отберут девочку!
Вот и сейчас она хотела с мужем поговорить об этом: чтобы тайно сделать предварительный тест, заплатить врачу, и в случае плохого результата, можно будет скрыть это. И эта Тамара ее подстегнула сейчас на улице, испугала. Ведь пойдет в свой Комитет пожалуется, что делать тогда!? И как она не заметила ее на скамейке!? Все эти мысли промелькнули у нее быстрой чередой воспоминаний.
- Коль. - позвала она мужа снова, но он снова не откликнулся, а лишь спина его поднялась от тяжелого вздоха. - Что случилось, Коленька!? Что-то страшное!? - и опять она внезапно испугалась. Вспомнила… он должен был сегодня сходить в Министерство социальной регуляции на собеседование, ему же на днях звонили, приглашали, сказали, должность есть свободная… ох, Господи, у Маши ноги подкосились - неужто не в должности дело, или отказался? Ведь мог! А ведь такая честь! Да и жить стали бы лучше - денег больше, в хороший район бы переехали, алкоголь был бы лучшего качества! Маша быстро глотнула молочную жидкость из бутылки…
- Коля! - сказала она громко и встревожено. - Да ответь же ты!
Он обернулся и посмотрел на нее своими синими глазами - в них ни капли хмеля! Ну, конечно, таблеток он не пил, а ведь новый препарат «Алкотолерин» этот, помогает же, говорят!
- Все хорошо, Маш. Работу мне предложили. Вот, думаю, соглашаться или нет.
- Ну а чего думать!? Конечно, соглашаться!
- Командировки там, надолго. Не хотел бы я вас с Мартой оставлять, да и много там нюансов…. - нерадостное было у него что-то лицо. А она-то надеялась, что работа хорошая вдохновит его, может, передумает он обо всем, втянется потихоньку.
- Не беспокойся о нас… - начала она, но тут дверь открылась, и вошел сосед, Палыч, друг детства Колин.
- А-а-а Колян, - начал он с порога хмельным голосом. - Как ты сходил на собеседование-то!? Давай, брат, рассказывай, что, как?
Палыч был из тех людей, которые были невероятно психологически устойчивы из-за своего внутреннего толи врожденного, толи приобретенного в ранние годы, пофигизма. Ему было совершенно одинаково, что белое, что не белое, кто управляет, какое было прошлое, в общем - все. Его устраивало, что у него на столе каждый вечер была водочка, которую он пил, как воду и не пьянел. В этом он был полной противоположностью Николаю. Было даже удивительно, что они смогли удержать дружбу до сих пор. А дело было в том, что отец Палыча - Пал Петрович - когда-то взял на себя ответственность за воспитание Николая, когда его отец пропал без вести. И на самом деле он очень сильно повлиял на Колю: Маша знала, что именно Пал Петрович привил Коле эти представления о том, что весь мир неправильный. В каком-то роде, Коля был его духовным сыном. Самого Павла Петровича Маша никогда не видела - его забрал Комитет еще до ее знакомства с Колей. Он мало об этом говорил, но она знала, что это сильно ударило по нему тогда. В отличие от Палыча. Палыч как раз был немного зол на своего отца потому, что последствия его ареста до сих пор отзывались на нем: раз в год он проходил тесты в Комитете, и на работу его не всюду брали, несмотря на то, что он был довольно талантливый мастеровой. Собственно, это было единственное, что нарушало привычный добрый и инертный пофигизм Палыча, у которого с детства из-за этого качества была кличка Слон.
- Маш, ты иди к Марте. Мы со Слоном потолкуем, - сказал Коля и принес из кухни бутылку рома для Слона. Коля всегда держал одну для него в запасе, хотя сам даже запах не переносил.
- О-о-о, красота да обалдень. - сказал Палыч свою коронную фразу, открывая бутылку и разливая по стаканам. - Ну, давай, рассказывай, взяли?
- Ну, взяли.
- Завидую.
- Зря. - Николай устало поджал губы. - Сень, они мне там такое рассказали. Вот, сижу и думаю, как быть.
- Что рассказали-то? - Сеня взял с тарелочки лимон, который принесла настороженная Маша, и стал смачно жевать… Николай смотрел, как он жует, и вспоминал, как утром, на рассвете, поцеловав спящую Марту, так смешно сложившую ручки под щекой, он выпил немного крепленого квасу для сдачи нормативов и поехал в Министерство. Оно располагалось в небоскребе в центре города, который в народе называли «бутылкой» за характерную форму. Они сами позвонили ему на днях, и вежливый молодой человек сказал, что им нужен как раз человек с его квалификацией и психическим профилем. Вот это и смутило больше всего: что значит «с его психическим профилем»? Значит, они знают о его близкой к нулю толерантности к алкоголю, высоком уровне агрессии? Значит, именно это им нужно? Это слегка пугало, потому что возникали определенные выводы... потому что Министерство соцрегулирования было самым серьезным органом на планете. Это был мировой регулятор, он решал, что и как будет в мире, куда все поплывет, и под какими флагами, а также кого и как будет карать Комитет. Комитет был как раз при Министерстве. На работу туда мог попасть по факту только избранный, избранный самим Министерством по его Министерским путям неисповедимым. И вот они звонят и требуют его на собеседование! Его! У кого в деле записано, что он разбил морды комитетским, когда они забирали дядю Пашу. Его, который стоял на крыше Дома управления и кидал камни в чиновников, появлявшихся в окнах, и пел матершиные песни про их тупые правила, а потом спрыгнул с нее… Его, которого в психушке накачивали разными дозами алкоголя в целях эксперимента, а потом ловили по коридорам, когда он подбил других психов играть в танки, разгоняясь на тележках для лекарств, они ведь тогда большей половине состава больницы переломали разные части тела…
Ха. Николай улыбнулся при этом воспоминании, оно казалось весьма счастливым по прошествии лет. В общем, Министерство почему-то захотело его: того, кто уже годы живет с приговором отсутствия алкотолерантности, и кого даже в контроллеры в депо рельсовых автобусов не взяли из-за этого.
Он вошел в здание, стены которого внутри были увешаны плакатами, лозунгами, в принципе, знакомыми - они висели во всем городе, но именно здесь они рождались.
«Не выпил сегодня с утра, пошатнул наш светлый мир». Ха-ха, да я ваш светлый мир с удовольствием бы шатал и шатал!
«Каждому ребенку по алкобулочке!» О, алкобулочки - это тема, алкобулочками я бы забил глотки всем в этом здании, да так, чтобы они у них никогда бы не вышли.
«Студент - животворящий клей нашего общества, пиво - животворящий клей в крови студента». О боже, животворящий клей! Тот, кто придумал эту фразу, похоже, сталкивался с клеем только наедине в пакете… и потому считает его животворящим.
«Выпей вина, и веселись». Ха!
«Водка! Выпей сам, предложи товарищу». О-о!
«Время измеряется в кружках пива». «Время - пиво!» «Да пиву, нет войне». «Требуй пива, а не войну».
«Сколько мартини ты выпил вчера, столько пусть радости будет с утра!»
«Истина в вине, и немножко - в водочке!»
И внезапно он остановился перед последним плакатом в коридоре перед лифтом: «Станцуй с пьяной обезьяной!» Да. Да, почему-то эта фраза сильно задевала его. Она отличалась от всех. В ней был какой-то вызов. Он так и видел, как на белом асфальте пустых улиц города танцует гигантская белая обезьяна, она пьяна, ее движения хаотичны и в то же время осторожны, она улюлюкает и зовет его станцевать с ней, она шатается, но всегда приземляется на все лапы. Белая пьяная обезьяна современной цивилизации. Все что может он, человек трезвый, трезвый в значении разумный, homo ratione praeditus, сделать с ней - это станцевать. Не слиться с ней, не убить, не прогнать, не изменить, не воевать, а станцевать. Больше ничего. И тут он остро понял, зачем он здесь, в Министерстве. Если они действительно возьмут его на работу, он будет заниматься именно этим: он утанцует пьяную обезьяну до изнеможения, до ее логического конца. Пьяная обезьяна и не заметит, как протухнет вся ее мягко-белая будущность! Он засмеялся и вошел в лифт.
Наверху - на самом верхнем этаже здания - у лифта его ждал сотрудник Министерства. Наверное, охранник ему позвонил. Он был холеный, от него пахло дорогим одеколоном, но не изо рта, а вообще, аура запаха витала вокруг него. Николай сразу понял, что этот человек не пьян. И какое-то третье чувство подсказало ему, что не пил он весьма давно: слишком свежий цвет лица, слишком чистый и… неприятно внимательный взгляд. В отцы он ему не годился, но был сильно старше.
- Селиванов? Я вас ждал. Пойдемте со мной.
- Можно Николаем просто. - Оттого, что в длинном коридоре не было окон, воздух был спертый, дышать было трудно. Будто Николай поднялся на гору. Вообще-то, он только один раз поднимался на гору, и то на ту, что была на окраине города, Воробьиная, ее называли, воробьев там куча. Так вот там наверху было тяжело дышать: все говорили, что это аномалия. И сейчас в коридоре воздух напомнил ему тот день, когда они с Машей туда забрались. Хороший был момент, солнечный.
- Вы сегодня выпили норму? - спросил его министерский из своей душной одеколонной атмосферы, шагая впереди, и обернувшись к нему в пол оборота.
- Да, конечно. А у вас кондиционеры есть тут вообще?
- А-а, трудно дышать! - рассмеялся министерский. - Поначалу всем так, особенно при наличии алкоголя в крови. Ничего, вы привыкнете. - А потом сухо добавил: в следующий раз, приходя сюда, не пейте. Вас же предупреждали.
- Мне сказали: «можете не пить». Я подумал, что это шутка. Не пить, идя на собеседование сюда да еще и можете. Что я могу подумать? - Николай внезапно разозлился, но вспомнил воображаемый им пять минут назад танец пьяной обезьяны и успокоился.
- Не волнуйтесь. Вам все объяснят. - Сказал министерский, снова вполоборота. Тусклые лампочки в коридоре делали его невеселое лицо еще угрюмей. Тусклые лампочки в этом мягком, белом и светлом мирке - это, пожалуй, даже оригинально. Всем хватило электричества, а им нет? Или жмоты - экономят? А может быть, это такой стиль, как же он там назывался? Триллер или хоррор?
Министерский остановился возле последней двери в коридоре и увидел скептический взгляд Николая на лампочки. - Неоновые здесь слишком быстро перегорают. Используем простые лампы накаливания. Заходите. Председатель вас ожидает.
Он открыл дверь, пропустил в нее Николая, а сам закрыл за ним дверь, оставшись в коридоре.
Комната была небольшая, с низким потолком, с небольшим количеством мебели: два дивана, два кресла, большой письменный стол, на котором ничего не было, и что потрясло Николая, так это цветовая гамма. Все вещи были не белые. Бордовые, серые, темно-синие тяжелые шторы. Он уже обратил внимание, что в коридоре лежала красная ковровая дорожка, а теперь эти… бордовые кожаные кресла - ха! - привели его к новому витку злости на чертово Министерство. Значит, нормальные шторцы используете, не беленькие и не мягонькие, столики деревянненькие, значит. М-да. Пьяная танцующая обезьяна в воображении Николая повернулась задом и станцевала несколько неприличных движений.
- Здравствуй, Коля, - сказал знакомый голос. Сказал совершенно внезапно, вообще неожиданно: за своими мыслями Николай не заметил, что у шторы кто-то стоит. Он резко обернулся к пожилому человеку, одетому в обычный серый костюм, который Николай видел только на картинках.
- Дядь Паша!? Председатель?! - вот вам и финт ушами.
- Да, да. Ну, иди я тебя обниму, смотри, какой серьезный стал, большой, мужик совсем! - Дядя Паша радушно обнял Николая за плечи. - Ох, читал про тебя, читал досье твое! Зачитывался! Молодец, что говорить! Горжусь! - Он, похоже, искренне радовался встрече.
- Гордитесь? Что-то я ничего не понимаю. У вас выпить есть? - у Николая внезапно пересохло во рту и за многие годы действительно захотелось выпить.
- Выпить!? Нет, ну что ты. У нас тут не пьют. Да ты давай, садись, я тебя введу в курс дела. - Николай сел на диван, а Слоновский отец стал ходить перед ним, артистично помогая себе руками.
- Я так давно хотел тебя к нам сюда на работу позвать, да всем в Комиссии всё казалось, что будто ты как-то не готов. Но вот теперь я их убедил, и мне кажется, мы сможем на тебя положиться, взять, так сказать, на ответственную должность.
- Что за должность?
- Да ты погоди, не перебивай, погоди. Вот ты мне скажи лучше, где мы живем, ты знаешь? Где мы живем? - Павел Петрович картинно понял толстый палец вверх.
- В светлом будущем, конечно, - усмехнулся Николай.
- Ох, да ну тебя! - рассердился Пал Петрович. - Или я опять плохо рассказываю. Да что ты будешь делать?! А я ведь репетировал… Артем! Артем… как там тебя? Андреич! - позвал он. - Войди, голубчик, помоги мне снова.
Дверь справа открылась, и в комнату вошел человек.