Николай Гумилев. Поэзия истории
Ко дню рождения русского поэта и офицера, не изменившего Присяге.
Никто сейчас не может доказать, что человечество, обретя внутридомовые санузлы с автоматическим сливом и межконтинентальные авиаперевозки, стало жить счастливее и мудрее, чем в средние века с их телегами и удобствами под кустиком или во дворе.
Техники стало больше, комфорта прибавилось, даже для накопленных знаний не хватает теперь человеческого мозга, приходится использовать заемный компьютерный.
Поэзии, однако, поубавилось. И отнюдь не потому, что Господь не посылает нам людей с поэтическим даром. Опошлилась сама ткань жизни, её дыхание, смысл бытия оказался утерян, шкала ценностей сместилась в сторону грубого материализма. В таких условиях число, рифмующих направо и налево возросло, но поэтических прозрений в XXI столетии обнаружить почти и невозможно. Наша суетная печать поставила на один уровень и графомана, и условного Данте Алигьери. Денежный фетишизм отравил культуру, науку и искусство.
Все это привело в итоге к тому, что муза Клио ныне в ужасе бежит от современного человека, потерявшего высокую поэзию. Бедную историю свели к экономике, политологии и социологии, − думали понимать больше, а на самом деле опустились до исторического нигилизма и научного плебейства.
Тот, кто желает узнать смысл истории, разгадать ее знаки, без поэтической интуиции неизбежно попадает впросак, скатываясь до повторения азов диамата и истмата, слегка припудренных модным Френсисом Фукуямой, а потом и до обычного уныния.
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья…
Похоже, пробил час, когда для постижения истории и осознания целеполагания своего собственного пути в мире, пришла суровая нужда обратиться к поэзии. А здесь уж без Николая Гумилева никак не обойтись. Недаром исследователи считают, что теория пассионарного этногенеза (понимание истории через рождение и смерть народов) его сына Льва Николаевича Гумилева имеет часть истоков в творчестве отца.
Чтобы понять историософию Н. С. Гумилева надо брать весь стихотворный комплекс поэта, а не выдирать что-то по клочкам.
Хотя Гумилев в своем вдохновении сюжетом удивительно интернационален и использует мифологические сюжеты и Востока, и Запада, и Черной Африки, он при этом все равно остается совершенно русским поэтом. Он и сам признается:
О Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Для него главное - осмысление дорог русской души в мире и в Божественном инобытии. Его военный стих громогласно свидетельствует:
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки.
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий.
Это медь ударяет в медь.
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или волны гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей…
Несмотря на то, что «Серебряный век» был периодом повального увлечения интеллигенции оккультизмом, язычеством, масонством, ницшеанством, розенкрейцерством, индуизмом, да и Бог еще весть чем, Гумилев всего этого не избежавший, в усвоениибытия стоит на вполне ортодоксальных христианских позициях. Человеческая история зачинается от Бога и в Боге должна закончиться. Все укладывается во временной промежуток от грехопадения Адама и Евы и потери рая до Судного дня.
Начало:
Адам, униженный Адам,
Твой бледен лик и взор твой бешен,
Скорбишь ли ты по тем плодам,
Что ты срывал, еще безгрешен?..
Ты был в раю, но ты был царь,
И честь была тебе порукой,
За счастье, вспыхнувшее встарь,
Надменный втрое платит мукой…
Конец:
Священных схим озлобленный расстрига,
Я принял мир и горестный, и трудный,
Но тяжкая на грудь легла верига,
Я вижу свет… то День подходит Судный.
Не смирну, не бдолах, не кость слоновью −
Я приношу зовущему пророку
Багряный ток из виноградин сердца…
Субъектами истории для Николая Гумилева являются Бог и человек. Последний, получая от Всевышнего дар Слова, постепенно теряет его и тем ведет всемирную историю к окончательному завершению.
Историю двигают личности. У Гумилева это рыцари, странники, конкистадоры, зодчие, мастера и т. д. Получается, что историю поэт воспринимает почти также, как и русский философ XIX века Константин Николаевич Леонтьев, то есть эстетически.
Леонтьев писал: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей входил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах всего этого прошлого величия?..»
И еще: «…Я плевать хотел на это общее благоденствие, которое если бы и было возможно, то должно быть куплено ценою гибели и всех религий, и всех отдельных государств…
Могу ли я такой мерзости сочувствовать? Да я султана и китайцев идолопоклонников предпочитаю такой всемiрной и атеистической республике!»
Поэт в историософии Леонтьев чрезвычайно близок к историософу в поэзии Гумилеву, хотя и нет уверенности, что Николай Степанович читал Константина Николаевича.
Историческая эстетика и вера православная ведут и Леонтьева, и Гумилева к любви к Монархии и к отвержению хамской современной демократии (не следует путать с народоправством, которое ей совсем не идентично, и может развиваться великолепно при Самодержавии).
Оплотом всемирной серости к Николая Гумилева как раз и являются демократия, протестантизм и… США.
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца…
Зачем Колумб Америку открыл?
Между прочим, это написано в 1917 году, когда революционная безликость нагрянула и в Россию. И завопил на перекрестках Маяковский, такой же серый и омертвелый, как и все революционеры, в поэме «Владимир Ильич Ленин»:
Единица! −
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто её услышит? -
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко…
Плохо человеку,
когда он один.
Горе одному,
один не воин −
каждый дюжий
ему господин,
и даже слабые,
если двое…
Единица - вздор,
единица − ноль,
один −
даже если
очень важный −
не подымет
простое
пятивершковое бревно,
тем более
дом пятиэтажный».
Владимир Маяковский знал, кому посвятить сей опус. Ленин - «вождь мирового пролетариата», призывавший кровью карать контрреволюционеров, в быту был всего лишь мелким буржуазным филистером, скучным и неправдоподобно ограниченным существом.
Но вернемся к «нашим баранам», как говаривал Франсуа Рабле, то есть к демократам и демократии. У Гумилева имеется весьма любопытное стихотворение «Либерия», о маленькой африканской стране, созданной американцами и пересадившим туда свою демократию.
Почитаем:
Европеец один уверял,
Президентом за что-то обижен,
Что большой шимпанзе потерял
Путь назад средь окраинных хижин.
Он не струсил и, пестрым платком
Скрыв стыдливо живот волосатый,
В президентский отправился дом,
Президент отлучился куда-то.
Там размахивал палкой своей,
Бил посуду, шатался, как пьяный,
И, неузнана целых пять дней,
Управляла страной обезьяна».
Не следует иронизировать над бедными неграми. Просто такова особенность демократии: первым лицом в ней может быть и павиан, и шимпанзе - разницы нет, так как президенты, премьер-министры, канцлеры и прочие официальные господа ничего не решают, все за их спинами проворачивают советники, эксперты, консультанты, лоббисты интересов ТНК и прочие закулисные деятели. Посмотрите на президента нынешних Соединенных Штатов Джо Байдена. Помоему непросвещенному мнению, с его обязанностями шимпанзе справился бы лучше. Вопрос и в другом: «В каком психологическом угаре американцы посадили над собой страдающего деменцией старика?»
И это так контрастирует с миром Н. Гумилева русского поэта и воина:
Не по залам и по салонам,
Темным платьям и пиджакам −
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам…
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник и мытарь
И блудница крикнут: вставай!
Как известно революция расправилась с Николаем Гумилевым в 1921 году. Товарищи, надо сказать, еще долго терпели романтика, сторонника Царской власти, любителя Православия и крупнейшего поэта. Ведь даже в деталях он сумел разглядеть сатанистский и антиисторический характер «нового строя» в России.
Не Царское Село − к несчастью,
А Детское Село − ей-ей!
Что ж лучше: жить царей под властью
Иль быть забавой злых детей?
Или так:
Рощ друидических теперь дрова потомки,
И, разумеется, в их блеске видел Блок
Волнующую поступь Незнакомки,
От Музы наш паек.
А я? И я вослед Колумба, Лаперуза
К огню и дереву влеком,
Мне Суза’с пальмами, в огне небес Нефуза
Не обольстительней даров Петросоюза,
И рай огня дает нам Райлеском.
P.S. К тому ж в конторе Домотопа
Всегда я встречу Эфиопа».
1919 год, как не крути, мелочи революционного жития. Учитывая, что Николай Гумилев любил иронию, то в последней строчке важно рассмотреть игру смыслов. Эфиопом, конечно, можно назвать и кочегара из угольной котельной, но эфиопами в русских апокрифах часто именовали чертей…
Путем воина, конквистадора, подвижника Гумилев ушел ко Господу более ста лет тому назад. Однако его стихи и глубокие исторические прозрения остались с нами.
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но всё в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
Все, что следует этому - живо. Остальное - неизбежно холодно и мертво.
Автор: Александр Гончаров
Найдено здесь: https://rusnasledie.info/nikolaj-gumilev-poeziya-istorii/
или
