Беглецам из Семьи

Dec 11, 2008 09:05



11.12.2008 09:05 | Российская газета - Федеральный выпуск № 0(4810) | Текст: Павел Басинский
Беглецам из Семьи
"РГ" впервые публикует незаконченную статью А.И. Солженицына, которому сегодня исполнилось бы 90 лет


В ночь с 3 на 4 августа этого года ушел из жизни Александр Исаевич Солженицын. Он совсем немного не дожил до своего 90-летия, явив редкий в России пример долгой жизни писателя, хотя и перенес войну, арест, лагеря, смертельную болезнь, преследования властей и изгнание.

Предлагаем вашему вниманию интервью с Натальей Дмитриевной Солженицыной, которое она дала специально корреспонденту "РГ".

Российская газета: Наталья Дмитриевна, последняя незаконченная работа Александра Исаевича называется символично - "Беглецам из Семьи". Что это - наброски большой статьи или просто последние сокровенные мысли, которые он записывал для себя?

Наталья Солженицына: Конечно, не только для себя... В самом названии есть форма обращения. Но выросла бы из этих записей большая статья - мне трудно сказать. Последние несколько лет Александр Исаевич постоянно обращался к мысли: как вернуть к жизни, возродить русское сознание? Вот на одном из листочков читаю: "Сколько я думал, мучился: как вернуть моему народу отчетливое и духовное, и государственное бытие?" Он страдал этим. То, что вы публикуете, - это последние, но не единственные записи на эту тему. Он думал, записывал, откладывал, снова возвращался. Искал, но не успел найти законченную форму.

РГ: Название статьи невольно вызывает в памяти последние дни Льва Толстого, который в буквальном смысле бежал из семьи, породив международный миф о неизбежной бесприютности русского гения. Солженицына часто сравнивали с Толстым, но его уход из жизни был совсем не толстовский. Умер в своем доме, в своей семье... Что для него значила семья?

Солженицына: Не только уход, но и жизнь его в семье была не толстовская. Другое дело, что, как и для любого человека, значение семьи в разное время жизни было для него разным. Когда он был молод и видел перед собой огромные задачи, он хотел, по его словам, чтобы близкие "не вычитались из его сил". Это было задолго до нашего знакомства. К счастью, в нашей общей жизни силы не вычитались, а складывались, и даже умножались. Потом, когда мы оказались в изгнании, где "атмосферное давление" повышается и какую-то семью сплачивает, какую-то разрушает, наша семья сплотилась в маленький стойкий отряд, бойцами которого, помимо нас с ним, была и моя мама, и все сыновья... Мальчики с раннего возраста были включены в нашу работу, причем по собственной воле, их никто не заставлял. Конечно, каждый из них выстраивал и свою судьбу, но Александр Исаевич всегда чувствовал, что мы всем, чем можем, готовы ему помогать. Не только потому, что любим и уважаем его как мужа и отца, а потому, что разделяем стремление и страсть его жизни. Это был наш общий боевой поход.

РГ: Не могли бы вы рассказать, как прошел его последний день?

Солженицына: Я этот день все время вспоминаю. Уже много месяцев он говорил, что его уход "при дверях". Он видел смерть на пороге. И не только спокойно, но светло к ней относился. В последнее время ему было так трудно жить, физически трудно, что он уже хотел избавления. Но при этом терпеливо и благодарно принимал долготу своей жизни. Его последний день почти не отличался от предыдущих, такая была милость Божья. Александр Исаевич был приверженцем строгого распорядка дня. В одно и то же время вставал, завтракал, работал, потом слушал радио, читал, снова работал. В тот день все было, как всегда, кроме одного сбоя... Перед сном он позвал меня на час раньше обычного. Я пришла, думая, что ему что-то понадобилось: книжку с полки достать или еще что. А он попросил отвезти его лечь спать (последний год он почти не мог ходить, был в катальном кресле). Я удивилась: "Как же, ведь еще рано". Он посмотрел на часы и сам поразился. Впервые ошибся на час. Милостивая это была ошибка - я села рядом с ним, и мы говорили минут сорок пять, тихо, неспешно, о многом, о многом... Конечно, мы с ним всегда по многу раз в день разговаривали, обсуждали работу, текущие новости, и общие, и семейные. А тут был тихий, необязательный, почти пунктирный разговор. И он остался со мной, такой последний подарок! Затем Александр Исаевич лег, заснул, но через полтора часа опять позвал меня, что тоже бывало довольно часто. Я пришла, он сидел на кровати. "Что-то мне нехорошо". И начался его отход... Я успела вызвать врачей, он с ними разговаривал, даже шутил. К счастью, дома был младший сын Степан. В эту ночь он должен был улетать в командировку, и если бы отец позвал меня на час позже - сын бы уже уехал. А так мы оба были с Александром Исаевичем, с двух сторон, держали его за руки. Он понимал, что это мы, говорил с нами, потом ему стало трудно говорить, но в сознании он находился до последней минуты. Мне кажется, он не сильно страдал. Почти до самого конца на его лице была хотя и слабая, но улыбка. Мне казалось, он ушел примерно на полчаса раньше, чем врачи это формально зафиксировали. Они потом согласились со мной. Он умер в ночь с третьего на четвертое августа, незадолго до полуночи.

РГ: На "круглом столе" памяти Солженицына на Московской книжной ярмарке вы опровергли общее мнение о том, что Солженицын всегда был хорошим тактиком. Вы сказали: он был блестящим стратегом, но тактически нередко ошибался. Бывало так, что Александр Исаевич признавал свои ошибки и горько сожалел о них?

Солженицына: Он ошибался, как все люди, и были ошибки, о которых он сильно сожалел. Неверное сложилось мнение, что он всегда всё рассчитывал. А он просто жил согласно своей стратегии, и не изменяя вере в то, что "Cлово правды весь мир перетянет". Было ощущение, что он оседлал какой-то стремительный луч и летит на нем, как на волшебном коне. И он хотел бы, чтобы все его тактические шаги этот путь не искривляли, не задерживали. Но в выборе шагов, бывало, ошибался. Он сам говорил: "Ничто не мучает так, как собственная ошибка. Свои ошибки жгут напрокол". Такой ошибкой он видел провал своего архива в 1965 году. Ему тогда было 47 лет, он пережил уже и войну, и тюрьму, и смертельную болезнь, но считал, что этот провал - худшая беда его жизни. Он именно себя считал виноватым: беспечно отдал, не продумал, каким людям можно доверить хранение архива. Еще он задним числом терзался, когда недооценивал, неверно понимал какого-нибудь человека, упускал драгоценное общение с ним. Или не понимал, не разгадывал вовремя "шифра судьбы", тратился на ложные направления. Но больше всего он сожалел не об ошибках тактических, а о том, чего уже нельзя исправить в отношениях с близкими. Очень много и горько вспоминал о матери. Она умерла в 1944 году от туберкулеза и недоедания, когда он был на фронте. Он горько жалел о том, что офицерский аттестат с фронта посылал своей первой жене, а не одинокой матери. Вспоминал юность, молодость, говорил, что недодал матери любви и внимания. Сколько я его знала, это не давало ему покоя. Мать часто ему снилась, он разговаривал с ней...

Вообще он судил себя строго. Да ведь это сквозит и в его текстах: мало кто в нашей литературе так много открывал своих промахов и грехов и так жестко казнил себя за них.

РГ: Последние фото- и видео съемки Александра Исаевича создают ощущение, что он в конце жизни пребывал в каком-то отрешенно-созерцательном состоянии души. Это так? И если да, не объясняется ли это не только возрастом, но и тем, что российская жизнь, как она развивалась последние двадцать лет, не отвечала его мыслям и пожеланиям, высказанным в работе "Как нам обустроить Россию?" Можно ли сказать, что Солженицын разочаровался в новой России, как в свое время - в Западе и Америке?

Солженицына: В какой-то мере вы правы... Он и грустил, и страшно тревожился перед уходом. Но разочаровался он не в России, а в том пути, по которому ее повели. Он тревожился об этом еще до нашего возврата, писал в статье "Как нам обустроить Россию?" и затем много раз. Когда мы вернулись в середине 90-х, у него был огромный прилив энергии и желание помочь конкретными предложениями и критикой тупиковых путей развития. Но через несколько лет он понял, что это безнадежно: и слушать не будут, и озабочены не тем, и он не cможет ничем помочь. Оставалось только верить, что пути Господни неисповедимы и Россия как-то сохранится и выздоровеет. Он не раз говорил: "Я покидаю Россию, не зная, выживет ли она, останется ли Россией?" И признавался: "Я всю жизнь был оптимистом, а сейчас я бы себя так не назвал".

РГ: Вы помните, какую последнюю книгу читал Александр Исаевич?

Солженицына: Помнить не нужно, поскольку они и сейчас лежат на его столе. У Александра Исаевича был обычай читать не одну, а две книги в разное время дня. Кроме того, до конца жизни он следил за толстыми журналами, любил журнальное чтение и сокрушался, что журналы становятся все хуже. И последнюю книгу он внимательно, с карандашом и цветными ручками, читал в журнальном варианте. Это была биография Михаила Булгакова, написанная для серии "ЖЗЛ" Алексеем Варламовым. Булгакова он любил больше всех из русских писателей ХХ века. Это была нежная, но и очень мужская любовь. Он хотел бы видеть себя его младшим братом. Так что Варламова читал с большим пристрастием. Сначала хвалил, потом засомневался... Ему показалось излишне подробным описание конца жизни писателя, говорил, что оно мельчит целое.... Но, прочитав до конца, сказал: "Нет, все-таки без этого нельзя, прав Варламов". Так и написал на последней странице журнального текста. А еще он читал переизданную недавно книгу историка и правоведа Ивана Беляева, написанную сто лет назад, но не утратившую своего значения. Она называется "Судьбы земщины и выборного начала на Руси".

РГ: Что представляет собой архив Солженицына? Написал ли он после "Бодался теленок с дубом" и "Угодило зернышко промеж двух жерновов" третью часть своих воспоминаний, посвященную жизни в России с 1994 года?

Солженицына: Архив огромный. Что неудивительно: во-первых, Солженицын много прожил, во-вторых - постоянно работал. Вокруг его законченных работ осталось большое количество вариантов, заготовок, набросков, не вошедших в окончательные тексты. А есть и неоконченные работы. И еще - множество отдельных записей: мысли, наблюдения... Все это очень интересно, хотелось бы скорее этим заняться, но в ближайшем будущем такой возможности нет. Сначала мне надо выполнить волю Александра Исаевича и довести до конца издание Собрания сочинений в 30 томах. Сюда войдут только законченные вещи, но некоторые из них еще надо кропотливо готовить к печати, кое-что в рукописи, другое - в правленной-переправленной машинописи. Остался колоссального объема эпистолярный архив. И наконец - звукозаписи, авторское чтение Александра Исаевича. Только что вышли первые три диска, и скоро выйдут еще два. Здесь звучат "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор", "Крохотки", некоторые "двучастные рассказы", военная повесть "Адлиг Швенкиттен". Авторское исполнение всегда очень ценно, оно расставляет акценты и дает ту интонацию, которую читатель может и не уловить при чтении текста глазами. Но слушать эти диски еще и большое удовольствие, потому что Солженицын - прекрасный чтец. На очереди - авторские записи "Красного Колеса". И еще, к счастью, я убедила его записать небольшой отрывок из "Архипелага ГУЛАГ".

Что касается третьей части мемуаров... Он написал ее. Она строится так же, как "Теленок" и "Зернышко", этаж за этажом. Это не вполне воспоминания, скорее обработанные дневники. Солженицын не вел ежедневных дневников, но записывал самые яркие впечатления. Третья часть называется "Иное время - иное бремя: Очерки возвратных лет". Речь идет о первых пяти годах жизни в России после нашего возврата. Он завершил эти очерки десять лет назад, но не спешил печатать, хотел, чтобы "отлежались". Он говорил мне: "Напечатаешь после моей смерти". Этим летом он вдруг взялся их перечитывать и кое-что правил. Это одна из его последних работ, она и сейчас лежит на его столе.

РГ: Что будет с фондом и премией Александра Солженицына после его ухода и в условиях экономического кризиса?

Солженицына: Будут продолжать работу и фонд, и премия. Конечно, кризисные условия на всех накладывают ограничения. Каким-то проектам, в основном издательским, придется подождать. Но литературную премию Александра Солженицына мы будем по-прежнему вручать ежегодно. Как и прежде, фонд будет помогать бывшим заключенным. Это старые, больные, натерпевшиеся люди, и ни одного из тех, кому оказывали помощь, мы этой помощи не лишим. Словом, будем экономить, но только не за счет людей.

РГ: Существуют ли проекты памятника Солженицыну и где он может быть поставлен?

Солженицына: Это вопросы не ко мне. Задача семьи - поставить памятник на могиле. Александр Исаевич хотел, чтобы это были простой крест и каменный обвод. Так мы и сделаем через год. Что касается городских памятников, то это решает общество, государство, городские власти. Пока что мне трудно представить Солженицына, закованного в неподвижность. Помните ахматовское:

"А если когда-нибудь в этой стране
     Воздвигнуть задумают памятник мне,
     Согласье на это даю торжество.
     Но только с условьем..."

- и дальше? Это очень точно: Ахматова была воплощенная Скорбь. А Солженицын - прежде всего Воин. Памятником ему, образно говоря, могли бы быть щит и меч. В любом случае памятник надо делать с временным отстоянием, когда станет понятно, насколько простирается свет памяти о нем, насколько он любим, нужен, как его читают. И еще - должен появиться скульптор, который был бы пронизан книгами и захвачен личностью Александра Исаевича.

Наталья Солженицына
к читателям "РГ"

В заключение разговора хотела бы обратиться ко всем читателям: если у кого-нибудь есть письма Александра Исаевича, личные воспоминания о нем или воспоминания, как-то с ним связанные, записи его выступлений и встреч в поездках по стране, огромная просьба передать копии по адресу: 125009, Москва, ул. Тверская, 12, стр. 8, кв. 169. Фонд А. И. Солженицына.

------------------------------------------
публикуется впервые
------------------------------------------

Что есть народ? Кто наши предки?

На его рабочем столе среди последних писем и незаконченных работ остались наброски статьи "Беглецам из Семьи" - последние его мысли о судьбе родины.


Что есть Народ (или, по-западному, Нация)?

Исконными связями (кровной и душевной) единая Семья, весьма обширная по численности и длительная по существованию.

А - кто суть наши предки? Смешноватые зипуны и кокошники на оперной сцене? Да нет же, это - бабушки наших матерей и дедушки-пра-прадедушки наших отцов. Это - и единит нас с ними неразрывно.

Наши предки, русские, завещали, оставили нам:

- совестную, жертвенную, боголюбивую веру;

- свободный, богатый и яркий язык; задушевный фольклор: умное, красочное, разнообразное сочетание пословиц, жизнезнательных, переливных в мудрые житейские советы;

- традиции бытовой и хозяйственной жизни.

Никто из нас от детства, юности и взроста не проминул черпать себе, в себя - из этого наследства. Тем - и создавались мы, сегодняшние.

Многие и многие годы нам было естественно: представляя себя, объяснять: "я - русский", "мы - русские". Но уже в раннесоветские годы это воспринималось осудительно или даже с подозрением в контрреволюции (тогда - всю русскую историю рисовали как позорную).

И так было - до годов грозной Войны, когда власти в панике всё опрокинули наоборот.

Но сегодня та же память "мы - русские" снова стала раздражать слух в Обществе. Впрочем, запретность легла не на нас одних: и всякое упоминание о национальной принадлежности считается ныне позорным.

А история нашей Планеты показывает нам напротив: как и после трёхтысячелетнего рассеяния по Земле - духовно стойкий еврейский народ - ощущает, хранит и защищает своё национальное сознание ещё страстней, чем религиозное единомыслие.

* * *

Только народу, сохранившему органическую духовную связь с наследием предков, - доступно обогатить и мировой духовный опыт.

Нам теперь настойчиво втолакивают рекомендоваться: "мы - россияне". То есть найти себе опору не в духовном наследном сознании, а - по признаку теперешней федеральной принадлежности? Странная зацепка.

* * *

Или, может, "мы - рас-сияне"? - то есть рас-терявшие сияние душевного света? По нашему сегодняшнему реальному состоянию - да, именно так.

Для нас тысячелетняя история России, и её духовное развитие, и тысячелетний же жизненный опыт её населения - как ничто. Мы отклонили наше сознание от драгоценного нравственого наследия десяти веков - и склоняемся к корыстным страстям партийного парламентаризма и его избирательным интересам. Для всего государственного корабля России - это отвлекательный шаг, перенятый по международной моде. А именно ему теперь отданы общественные надежды.

Однако в той же международной моде - и процветающе действующее, благодатное местное самоуправление - орган вседневного людского внимания и успешности. Отчего же мы до сих пор не способны наладить его развитие в России? - такой бы желанный выход для энергии рядовых, ничем не знатных наших сограждан.

* * *

Сколько самосветящегося душевного добра - оставили нам в завет и подражание наши предки! А мы - не только измельчили тот завет, но довели до ничтожного уровня, в подневном нашем быту - где это полносердечное добро, в каком они общались между собой??

Вот и знак нам, что изродную свою Семью мы избыли, покинули.

Александр Солженицын

Оригинал: rg.ru
Скриншот

См. также:

- 11.12.2008 Беглецам из Семьи // ruskline.ru Источник: Российская газета Скриншот

- Авторы на РНЛ. Александр Исаевич Солженицын // ruskline.ru
      11.12.2008 Беглецам из Семьи "РГ" впервые публикует незаконченную статью А.И. Солженицына, которому сегодня исполнилось бы 90 лет
      05.08.2008 "Написано кровью" Интервью Александра Солженицына
      08.02.2008 Какой быть России? Александр Солженицын о путях развития страны и общества
      28.04.2006 "Сбережение народа - высшая изо всех наших государственных задач"
      11.06.2005 А.И.Солженицын: национальная идея - сбережение народа
      01.12.2003 Угодило зернышко промеж двух жерновов
      22.10.2003 Потёмщики света не ищут

Басинский Павел, Ахматова, семья, памятники, Булгаков, Российская газета, Солженицын Александр, Солженицына Наталия, КНОР

Previous post Next post
Up