Мифы и правда о Петре Войкове (3)
Часть-1 Часть-2 Часть-3 Часть-4 Часть-5
07.08.2018 15:52 | Авторы: Александр Иванович Колпакиди, Геннадий Владимирович Потапов
Мифы и правда о Петре Войкове
«4 ноября 1924 года Народный комиссариат иностранных дел СССР направил временному поверенному в делах Польши К. Вышиньскому ноту, в которой обращалось внимание польских властей на враждебную деятельность белоэмигрантских организаций против Советского Союза и его официального представителя.
В ответной ноте от 19 ноября польское правительство утверждало, что ему якобы «ничего не известно о существовании организаций, намеревающихся совершить покушение на г. посла Войкова», но что оно ещё раз подтверждает, что «власти охраны предприняли все средства к обеспечению г. Войкова от нападений со стороны отдельных безответственных лиц, действующих на свой страх и риск».
8 ноября П. Л. Войков вручил свои верительные грамоты президенту Польской республики С. Войцеховскому»[34].
«23 февраля 1926 года вице-министр иностранных дел К. Моравский-Дзержикрай в беседе с Войковым заявил…
- Нам стало известно, что на днях во дворе соседнего с полпредством СССР дома раздалось несколько выстрелов. Полиция провела расследование. Оказалось, что привратник выстрелами пытался разогнать надоедливых ворон. Как это ему в голову пришло!
- Белогвардейцы и монархисты, осевшие в особняке рядом с полномочным представительством, - заявил Войков, - должны получить от властей строгое предупреждение о прекращении провокаций.
- Такое предупреждение уже было дано. Но дом, где проживают русские эмигранты, если я не ошибаюсь, сказал Моравский-Дзержикрай, - принадлежит частному владельцу. Это, конечно, до некоторой степени затрудняет принятие мер.
- Странно, - продолжал Войков, - что «привратник» или другой исполнитель чьей-то воли осмелился дать два ружейных выстрела перед самым полицейским участком, который также, как вы знаете, находится по соседству с полномочным представительством.
Вице-министр обещал не оставить этот случай без внимания. Однако белогвардейцы продолжали и днём и ночью вести из окон дома наблюдение за полпредством, забрасывали в его сад бутылки, битые кирпичи»[35].
Закончив свою поездку по странам Европы, поэт Владимир Маяковский 12 мая 1927 года заехал в Варшаву, где остановился в Советском полпредстве Прощаясь с поэтом Войков подарил Маяковскому часы.
«Ещё в 1926 году Войков получил из достоверных источников сведения о подготовке на него покушения. «Уже месяц, - сообщал он об этом в своём письме от 15 июня 1926 года в НКИД СССР, - как меня предупреждают о возможном на меня покушении».
Правительство Пилсудского было осведомлено о подготовке такого покушения. Оно имело в своём распоряжении обширную секретную информацию от органов государственной безопасности, среди которой были и донесения о подготовке убийства Войкова. В одном из совершенно секретных писем полковника пограничной охраны Ю. Ольшины-Вальчиньского от 18 июня 1926 года командованию корпуса пограничной охраны говорилось: «В Луцке существует «Русский комитет благотворительности»… Его председателем является некий Смирнов, проживающий в Луцке по улице Сенкевича. Кроме того, членами руководящего комитета общества являются: генерал русской армии Волховский и бывший полковник русской армии Эльберт, служивший в царское время офицером разведки Петроградского военного округа…
Под прикрытием благотворительности комитет по поручению Николая Николаевича осуществляет деятельность в пользу русских монархистов.
Спустя несколько дней после майских событий в Варшаве Волховский получил от Николая Николаевича приказ, предписывающий выбрать из местной организации русских монархистов лицо, которое бы взялось за организацию покушения на представителя СССР в Польше Войкова.
Внутренний комитет избрал некоего студента из Луцка, русского, фамилии которого до сих пор установить не удалось.
Согласно полученным сведениям приказ Николая Николаевича интерпретируется этим комитетом следующим образом:
Покушение имеет целью вызвать усиление напряжённости в польско-советских отношениях, что могло бы привести к конфликту, которым хочет воспользоваться организация русских монархистов; она якобы уже имеет наготове диверсионные отряды на границе СССР …
Для покрытия расходов, связанных с организацией покушения, комитет собрал деньги среди доверенных людей.
Вышеизложенное дело я не могу передать политической полиции, так как существуют данные, свидетельствующие о том, что воеводские круги в Луцке поддерживают внутренний комитет, а именно: собственное расследование доказало, что как Волховский, так и Эльберт часто бывают у начальника воеводского управления политической полиции Зёловского, а также у начальника отдела безопасности Рутковского»…
В одном из соседних с полпредством домов разместилась белогвардейская организация. Отсюда за Войковым вели слежку. Газета «Курьер поранны» открыто призывала к расправе над советскими дипломатами. Войков продолжал получать письма с угрозами, но он не изменил обычного образа жизни, продолжал спокойно прогуливаться по варшавским улицам, ходить с женой в театр, музеи, кино, а с сыном Павликом - в зоологический сад, заниматься повседневными делами, встречаться с польскими государственными и общественными деятелями»[36].
Тем временем в полпредство СССР в Варшаве зашёл польский гражданин Борис Софронович Коверда и спросил об условиях получения гражданства СССР. Затем Коверда приходил ещё раз с просьбой о получении визы. Получив анкеты, он ушёл.
Б. С. Коверда родился 21 августа 1907 года в семье Софрона и Анны Коверда. Софрон был эсером, вступил в савинковский «Союз защиты родины и свободы». Борис был отчислен из школы после 8-го класса. Б. Коверда служил в антикоммунистической газете «Белорусское слово», где познакомился с её издателем А. В. Павлюкевичем (агентом польской дефензивы) и бывшим командиром белогвардейского «Волчанского отряда» есаулом М. И. Яковлевым. Эти трое неоднократно обсуждали тему как убивать коммунистов.
После переворота в Варшаве 15 мая 1926 года Временная Белорусская Рада на чрезвычайном заседании постановила выслать поздравительную телеграмму на имя Юзефа Пилсудского. Вскоре после телеграммы Павлюкевич лично выехал в Варшаву с целью получения поддержки и финансовой помощи со стороны нового правительства. Премьер Бартель, с которым разговаривал Павлюкевич, пообещал поддержку и помощь, однако потребовал большей активности и увеличения своего влияния в среде польских белорусов.
Коверда высказал желание убить полпреда СССР в Варшаве и получил от Павлюкевича 200 злотых, а от Яковлева пистолет Маузер калибра 7,65 мм с 12-ю патронами. 22 мая 1927 года Коверда выехал из Вильно в Варшаву.
27 мая 1927 года министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен заявил о разрыве дипломатических отношений с СССР и об аннулировании англо-советского торгового соглашения.
7 июня 1927 года П. Л. Войков встречал на Главном вокзале в Варшаве сотрудников советского полпредства в Лондоне во главе с Розенгольцем, следовавших на поезде в Москву. В 9 часов 40 минут Войков и Розенгольц шли по перрону вокзала. Неожиданно человек в сером плаще и серой шляпе выхватил пистолет и пять раз подряд выстрелил в Войкова. Раненый Войков сумел вынуть из кармана пистолет Браунинг и дважды выстрелить в сторону нападавшего. Коверда сдался прибежавшим на выстрелы полицейским. Доставленный в госпиталь Пётр Лазаревич Войков умер в 10 часов 40 минут.
Судебно-медицинская экспертиза установила, что: «Посланник Войков скончался от огнестрельной раны левого лёгкого. Лёгкое было прострелено, и произошло внутреннее кровоизлияние в размере 3600 кубических сантиметров. Выстрел был дан из короткого огнестрельного оружия среднего калибра. Являющийся вещественным доказательством Маузер мог быть этим оружием. Кроме этой раны, Войков был ранен спереди в правый бок. Рана эта не нарушила кровеносных сосудов и была лёгкой раной. Первая рана была, безусловно, смертельной. Пуля попала сзади, слегка сверху вниз. Порядка выстрелов установить невозможно, они произошли один за другим в короткий промежуток времени, и даже расстояния, на котором были произведены выстрелы, установить нельзя. Смерть наступила не сразу. Направление смертельного выстрела, данного сзади, говорит о том, что раненый был либо более высокого роста, чем стрелявший, либо что раненный после первого не смертельного выстрела отвернулся и наклонился, и вторично был ранен сзади. Защита и борьба могли иметь место. Признаков выстрелов, данных в упор, не установлено. Патроны маузера начинены бездымным порохом и на расстоянии 20 сантиметров не оставляют следов ожога. Ввиду того, что в данном случае выстрелы ранили сквозь одежду, даже в случае стрельбы в упор - следы пороха были бы на одежде, а не на коже».
Советское правительство выступило с заявлением: «Выстрел белогвардейца Бориса Коверды раздался в тот момент, когда ярко обрисовалась провокационная работа английского империализма по окружению Союза Советских Республик. Международная обстановка, складывавшаяся под угрозой непосредственного нападения на СССР, расшевелила все тёмные силы реакции во всём мире. Выстрел на варшавском вокзале должен был, по замыслу Чемберленов и Болдуинов, сыграть роль Сараевского убийства в 1914 г.- должен был вовлечь СССР в военную авантюру и тем самым облегчить польской буржуазии мобилизацию рабочих и крестьян Польши на войну за интересы английского капитала. Русская эмиграция, живущая только надеждой на интервенцию капиталистических держав в СССР, - учла сразу все выгоды момента. Уже с начала 1927 г. в кругах белогвардейской эмиграции стало заметно небывалое оживление. “Сам” генерал Врангель приехал “инкогнито” в Венгрию для того, чтобы отсюда удобнее руководить военными действиями против СССР».
11 июня 1927 года в Москве встречали гроб с телом П. Л. Войкова. Траурная процессия проследовала на Красную площадь, где гроб был установлен на постамент около деревянного Мавзолея В. И. Ленина. После траурного митинга прах П. Л. Войкова был захоронен у Кремлёвской стены.
В 1927 году Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский) подписал знаменитую Декларацию о признании советской власти. Убийство дипломата Войкова расценивалось тогда как недружественный акт против всего Советского Союза, и потому его осуждение было включено в Декларацию отдельной строкой. В ней говорилось: «Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное варшавскому, сознается нами, как удар, направленный в нас».
Пётр Лазаревич Войков был похоронен в некрополе у Кремлёвской стены. Похоронен не как «террорист и убийца царской семьи», а как советский дипломат, погибший при исполнении служебного долга. Именно за это он и был увековечен в московской топонимике - в названиях поселков и улиц, заводов и фабрик…
Нет в России улиц Юровского, Голощекина, Медведева, Сафарова, Ермакова и других организаторов и исполнителей расстрела немецкой семьи Гольштейн-Готторпских в Екатеринбурге. Называли улицы, заводы и прочие объекты в честь погибшего при исполнении обязанностей посла Войкова, как коммунистического мученика.
«Когда телеграф разнес по всему миру сообщение о варшавском убийстве, польская пресса откликнулась на него, обрушившись вначале с нападками на русскую эмиграцию в Польше.
Даже «Роботник» - орган ППС - от 9 июня вынужден был писать:
«Русский монархизм представляет опасность для всеобщего мира. Польша не может терпеть в своих пределах ни пропаганды, ни организации монархических элементов. Довольно! Пусть ищут счастья в Венгрии или под крылом Муссолини. Достаточно примера, к чему ведет гостеприимство по отношению к старым жандармам, царским чиновникам и офицерам».
«Дзень Польски» от 9 июня заявлял, что «в Польше живут десятки тысяч русских, которые видят в убийстве средство политической борьбы».
Бульварная, но хорошо осведомленная варшавская газета «А. Б. Ц.» (от 9/VI) сообщила, что «Коверда - русский патриот и, якобы за последнее время принадлежал к тайной организации «братьев русской правды», создававшей партизанские отряды на советской Белоруссии».
«Курьер Виленски» от 10/VI подтвердил, что «убийца советского посла Войкова - Борис Коверда имел связь с выдающимися здешними монархистами, в том числе с есаулом Яковлевым».
Ряд других газет, особенно газеты б. немецкой Польши (Познань, Верхняя Силезия), подчеркивали наличие связи между Ковердой и русскими монархистами в Польше.
И как бы в подтверждение этого появилось в виленском органе польских монархистов «Слово» (от 11/VI) весьма характерное интервью с есаулом Яковлевым; Яковлев заявил следующее:
«Коверда проходил ко мне неоднократно, зная, что я имею много русских книг и журналов, издаваемых за границей, которых он не мог бы найти в Вильне в другом месте. Видывал я его только в типографии, где одновременно печатались «Новая Россия» и «Белорусское слово»... «Несомненно, война какого-нибудь государства, а в первую очередь Польши с советской Россией, значительно помогла бы нам... Мы, русские эмигранты, не можем отрицать того, что мы боремся и будем бороться с большевиками на жизнь и смерть всеми доступными нам средствами: террором, насилием, огнем и мечом».
Одновременно с этим заявлением Яковлева появились в варшавских газетах «Курьер Поранны» и «Наш Пржеглонд» сообщения о том, что обыски, произведенные в Вильно у русских монархистов, дали в руки следственных властей обильные материалы о деятельности белогвардейских террористов в Польше...
И вдруг, примерно с 10-11 июня тон польской прессы резко изменился, словно по мановению какой-то таинственной дирижерской палочки. Газеты забили отбой и обрушились на СССР с неслыханными чудовищными нападками вплоть до обвинения нас самих в убийстве Войкова. Появились сообщения о том, что следствие не установило абсолютно никакой связи Коверды с русскими монархистами в Польше. Арестованные 8/VI белоэмигранты были выпущены на свободу, «ввиду отсутствия улик»»[37].
С 10 часов 45 минут 15 июня 1927 года до 00 часов 45 минут 16 июня 1927 года в Варшаве прошёл суд над Ковердой. На суде Софроний Коверда дал такие показания: «Последний раз я виделся с сыном на Рождество, мы тогда вместе проводили праздники. С тех пор я не видал сына. Я жил отдельно из-за тяжелых материальных условий. Я являюсь учителем народной школы. Во время праздничных каникул в разговорах с сыном я политических вопросов не затрагивал. У меня было впечатление, что он работает только для заработка, так как он был вынужден зарабатывать на содержание семьи. С детских лет он был очень впечатлителен, и теперь я понимаю трагизм его души. Борис был очень способным ребенком и понимал, что свои способности он может развернуть, может выбиться. Но это могло произойти только в России, где он имел бы соответствующие материальные условия, но препятствовал этому коммунизм. Борису докучала нужда, тяжелые материальные условия чувствительно отзывались на его душе. Юношеская душа не могла примириться - вспыхнул протест, и этим протестом был выстрел. Борис, будучи еще ребенком, когда был в первых классах, был свидетелем большевистских зверств, и они оставили свой след навсегда. Я из Бельско-Подлясского уезда, из крестьян; являюсь польским гражданином и, как рожденный в Вельском уезде и на основании книг народонаселения, получил паспорт. В начале войны я служил в Крестьянском банке в Вильно. Я выехал в 1914 г. в армию, как доброволец. Меня забраковали, ибо у меня плохой слух. Но я, видя, как простой народ идет на войну, подал заявление, что здоров, и просил принять меня. Был тяжело ранен между Кревом и Сморгонью и лечился в Москве четыре месяца. Как раз в это время наступил большевистский переворот. В Вильно еще в царское время я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден, что царизм угнетает крестьян и как крестьянин стремился к тому, чтобы крестьяне могли занять свое надлежащее место. Когда наступил переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков. Однако после переворота большевики мобилизовали меня и назначили комендантом этапа, потом меня забрали в армию. Я не мог примириться с таким положением вещей и в 1921 г. нелегально бежал из России, перейдя границу под Несвижем. Семья моя была тогда уже в Польше. Я перешел польскую границу как офицер Красной армии. Свою семью я нашел в нужде. В 1922 г. я начал издавать газету «Крестьянская Россия» в Варшаве. Это была газета Савинковской организации, демократического направления» [38].
То есть С. Коверда не был монархистом, был мобилизован большевиками и дезертировал в Польшу. При этом в том, что в буржуазной Польше они жили в нищете, по мнению и Софрония и Бориса был виноват «коммунизм»! Это 100% тупость и неумение мыслить. Почему-то они уверены в своих талантах и своей успешности в России, если бы им не мешало наличие там «коммунизма». Но почему тогда в Польше при всех тех же талантах успехов нет? Потому что талантов нет? Оказывается, потому, что «коммунизм» в СССР этому мешает. Но ведь «коммунизм» в России, а вы в Вильно! Какие лучшие материальные условия могли быть у Коверды только в России, но без «коммунизма», чем в Польше?
Свидетель Георгий Белевский говорил на суде: «Что касается лично Коверды, то он является моим близким и хорошим приятелем. Мы встретились в 7 классе русской гимназии в Вильно в 1925 г. Борис Коверда был набожным, тихим, симпатичным юношей. Мы любили его и уважали, потому что он приходил в гимназию измученный работой. На его плечах лежало содержание всей семьи. Мы перешли с Борисом вместе в седьмой класс русской гимназии, но перешли из разных школ. Были мы вместе два года, но я довольно редко его видел, так как он был очень занят работой и пропускал уроки. Борис говорил, что он работает целые дни в редакции, где он был экспедитором, регистратором, корректором и переводчиком на белорусский язык. Мне рассказывал Борис, что когда он поступил в редакцию, там не было сотрудника, пишущего по-белорусски, и он работал, как переводчик. Я раз встретил Коверду на улице, он был очень печален и сказал, что ему предложено или бросить работу в редакции совсем, или работать бесплатно. Это было в прошлом году. Больше месяца Коверда работал почти бесплатно» [39].
В том, что Коверде мало платили в газете Павлюкевича или не платили вообще тоже был «коммунизм» в СССР виноват? Борьбой с «коммунизмом» Коверда занимался в Вильно. Свидетель Семён Захаренок показывал: «21 или 22 мая этого года я с Ковердой был в редакции: я сказал, что уже поздно и что опасно ходить так поздно. Коверда отвечал, что он не боится, так как у него есть револьвер и показал мне дуло револьвера, который был у него в кармане. Когда в прошлом году был первый так называемый съезд Западной Белоруссии в Вильно, обвиняемый Коверда из помещения съезда удалил учеников белорусской гимназии, Саковича и еще одного, фамилию которого не помню, так как считал их сторонниками коммунизма. Этот съезд был созван доктором Павлюкевичем. Обвиняемый Коверда говорил по-русски, считал ли он себя русским - этого я не знаю. Я встречался с Ковердой очень редко. Коверда говорил мне, что револьвер он получил для охраны доктора Павлюкевнча, так как коммунисты хотят на него напасть» [40].
Коверда говорил на процессе:
«Я хочу объяснить, каким образом я дошел до того, что неделю назад убил посланника Войкова. Большевистский переворот застал меня учеником второго класса в Самаре. Однажды после уроков директор нам сказал, чтобы мы шли домой теми улицами, которые он нам укажет, так как на нас, учеников, могут напасть и побить. А когда мы спросили, за что нас могут побить, директор ответил, что за наши Фуражки реалистов. Я жил не в Самаре, а в поселке в 17 километрах от Самары. Я должен был каждый день ездить в школу, и я видел поезда, наполненные деморализованными солдатами. Я был свидетелем того, как на одной станции разъяренная толпа избила начальника станции, а машиниста, якобы, бросила в печь, за то, что он не хотел везти их домой.
Вскоре я должен был перестать учиться, наша школа закрылась и там устроили большевистское учреждение. Я ходил в школу в поселке. Я был свидетелем террора. Вблизи была деревня Мышлаево, туда приходили красногвардейцы за священником, над ним зверски издевались, а что с ним сталось, я не знаю. Началась гражданская война, затем город заняли чехи, после них пришли красные и расстреляли ряд лиц, и между ними моих знакомых, грабили дома, расхищали имущество богатых людей. Орудовали банды злодеев, арестовывали людей и над ними издевались. Потом, может быть, год спустя после установления большевистской власти, я вместе с семьей выехал оттуда в Вильно и Гродно. В дороге я был несколько раз свидетелем большевистских зверств, несколько раз красные меня выбрасывали из поезда. Неоднократно я должен был ехать на паровозе. Я отступлю немного назад: когда красногвардейцы заняли первый раз город, у меня было с ними столкновение из-за фуражки реалиста, на меня кричали: «Буржуйчик, нам нужны лошади, я отвечал, что не знаю, где лошади, а большевики на это: «Если мы найдем, то мы тебе покажем». В дороге я был свидетелем грабежей и зверств. Я слышал о ЧК. В России установился хаос. Хотя я был маленьким, но я помню, что в России раньше был какой-то порядок, так что, когда я успел вырваться из этого «рая», то хотя я был молод, но вздохнул с облегчением. Быть может, когда-нибудь я забуду то, что я пережил. В Вильно я был экспедитором белорусской газеты коммунистического направления. Что-то мне говорило, что это работа на червонцы, полученные от продажи церковной утвари.
В белорусской школе, в которую я ходил, я чувствовал себя плохо, так как мои соученики были коммунистами и, когда во время процесса моих соучеников я дал неблагоприятные для них показания, меня начали травить. Я перешел в редакцию еженедельника «Громадский голос». Борьба с большевизмом меня не интересовала. Когда «Громадский голос» был переименован в «Белорусское слово» под редакцией доктора Павлюкевича того же направления, что и я, я начал читать статьи и газеты, и прочел книгу Краснова «От двуглавого орла до красного знамени», Арцыбашева «Записки писателя» и по-польски «Спасите». В этой последней книге автор описывает, кто виноват в том, что едят людей. Я чувствовал, что нужно бороться, что здесь никто ничего не делает, а там, в России, разгулялась банда кровавых злодеев. В прошлом году у меня возникло намерение борьбы с ними, и с этой целью я хотел выехать в Россию для борьбы с большевизмом, но мне это не удалось, хотя моим товарищам удалось пробраться в Россию нелегально. Тяжелые материальные условия мне не дали ничего сделать, я должен был работать на содержание семьи. Когда поправились мои материальные условия, я начал думать, чем бы послужить моей родине. Так как мне не удалось уехать нелегально, я хотел это сделать легально. Таким образом, я собрал немного денег и начал хлопотать в Советском консульстве о выдаче мне паспорта. Мне было отказано. Я не говорил никому, зачем я хочу ехать в Россию. Я решил убить Войкова, как представителя банды злодеев, как большевистского комиссара. Мне очень неприятно, что это я сделал па польской земле, которую я считаю своей второй родиной. Большевики не только в России, но и в Польше. Я читал шесть месяцев тому назад о терроре, применяемом в отношении людей, выступающих против Белорусской громады. Убивая Войкова, я хотел отомстить за миллионы людей, хотел послужить родине. Часть прессы считает меня монархистом, но я не монархист. Я читал манифест великого князя Николая Николаевича и пожертвовал один доллар. Я демократ и хотел, чтобы в России было какое-нибудь правительство, но только не большевики, не коммунисты, только не банда злодеев, которая уничтожила массу людей». … Я хочу ещё добавить, что я убил Войкова не как посланника, а как члена Коминтерна»[41].
Польский прокурор Казимир Рудницкий верно охарактеризовал подстрекательскую роль атамана Краснова и других белогвардейских пропагандистов: «Мы сталкиваемся сразу с понятием о вечном, никогда не исчезающем, человеческом самомнении. Коверда убивает за Россию, говорит, что стреляет от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее. Он сам узурпировал себе право выступать от имени народа, или по крайней мере, от той его части, которую он считает народом… Очевидно причиной этому не были годы, прожитые Ковердой в России. Из периода Гражданской войны в России он вынес смутные воспоминании, воспоминания не непосредственные всех тех ужасов, с которыми связана всякая гражданская война; эти воспоминания могли бы глубоко запасть в его душу, если бы он пережил их непосредственно, и если бы он собственными глазами видел пролитие братской крови, но, как мы знаем, самые страшные вещи доходили до него, мальчика 13-14 лет, только в форме рассказов. Личные его переживания, особенно с тем наивным подходом, с каким он нам сегодня их рассказывал, совсем не имеют признаков более глубокой трагедии. Конечно достаточно неприятно сбрасывание фуражки, угроза избиения в случае дачи ложных указаний, даже закрытие школы, которую он посещал; все это безусловно может глубоко запасть в детскую душу и остаться там как неприятное, досадное воспоминание, но это не может быть тем материалом, который может вызвать катастрофический взрыв.
По-моему, другой фактор формировал сознание Коверды и старательно воспитывал в нем элементы ненависти и мести. Этим фактором была та литература, вернее журналистика, которой питался Коверда в течение последних лет. Он рано начал жить в мире газетных сообщений, освещаемых соответственно с направлением газеты. Мы ведь знаем, что в последнее время помимо чисто технической работы, он делал из газет, в которых он работал, специальные вырезки, касающиеся всех тех зарубежных событий, которые, согласно мнению большинства прессы, особенно эмигрантской, являются исключительным содержанием жизни теперешней России. Чтобы судить свою страну, сказал я сегодня, нужно жить в этой стране, в ней работать и страдать. Нельзя, однако, судить ее, живя в атмосфере газетных сплетен и эмигрантских надежд. Ибо этот суд никогда не будет глубоким н правильным. Эта искусственная атмосфера, в которой билось сердце Коверды, не могла не влиять на его мысли, на его волю. Находясь в состоянии постоянного возбуждения, Коверда вернулся к воспоминаниям детства, о которых нам говорила его мать. Он захотел стать, как герой его мечтаний, Сусанин, спасителем гибнущей России и начать борьбу с теми, которых он всегда считал ее врагами и угнетателями.
Эта мысль ему представлялась еще неясно, или поездка в Россию и там какая-нибудь организация, какая-нибудь группа людей, одинаково с ним мыслящих, а может быть только какой-нибудь террористический акт, или в случае невозможности выезда, какое-нибудь убийство, долженствующее пробудить бездействующую, по мнению Коверды, эмиграцию. Словом, хаос мыслей, насыщенных тяжелыми испарениями крови. Если мы прибавим, что это экзальтированная и фанатическая натура, не могущая найти никакого выхода в своих мечтаниях о служении родине и видящая это служение прежде всего в совершении преступления, столкнулась с книгой, может быть, написанной с большой сердечной болью, но наполненной ненавистью к людям сегодняшней России и сочувствием к каждому поступку, направленному против этих людей, то мы должны будем притти к определенному выводу, что не русская действительность, а ее отражение в литературном зеркале было тем моментом, который вызвал смерть посланника Войкова»[42].
Коверда был приговорён к бессрочным каторжным работам. Одновременно суд обратился к президенту Польши с просьбой заменить бессрочную каторгу на 15 лет.
Уже в 1937 году польский режим освободил Коверду. С 1939 до 1945 года Б. С. Коверда работал на спецслужбы 3-го рейха, в частности он служил в осведомительском секторе 2-го отдела абверовского зондерштаба Р (Россия), руководимого предателем Хольмстон-Смысловским. Этот штаб занимался борьбой с партизанскими отрядами, антифашистскими группами и организациями, а также с советскими разведчиками-парашютистами[43].
3 мая 1945 года Коверда в составе 1-й Русской национальной армии под командованием генерал-майора Б. А. Смысловского (он же фон Регенау и Артур Хольмстон) сбежал на территорию княжества Лихтенштейн, где 432 военнослужащих этой «армии» были интернированы. В списке интернированных Коверда числился под № 372. После окончания Второй мировой войны Борис Коверда перебрался во Францию, а затем в USA, где работал в эмигрантской газете «Россия», а затем в типографии «Нового русского слова». Там он помолился с Солженицыным. Последний писал в сочинении «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания»: «По традиции служили мы под старый Новый Год 13 января общую панихиду и за 1987 год. Тут были, кроме Панина, прекрасный поэт Иван Елагин, всю жизнь которого перекорёжили эмигрантские бедствия, продолжатель Белого дела Борис Коверда, известный варшавским выстрелом в большевика Войкова в 1927 году…»[44].
«Со времени своей высылки из СССР А. И. Солженицын побывал в княжестве Лихтенштейн дважды. Первый раз в 1974 году, когда он посетил инкогнито канцелярию правящего князя и передал ему бумагу, в которой благодарил за отказ в выдаче в руки советской комиссии чинов 1-ой Русской Национальной Армии, интернированной в княжестве в 1945 году. Писатель подчеркнул, что этого никто, кроме этого государства, не сделал, и что когда великие державы пошли на грязную сделку, то маленький Лихтенштейн проявил героическую мораль и стойкость»[45].
Подельники Коверды также были под стать Солженицыну. Яковлев воевал с Россией на стороне поляков, а Павлюкевич возглавлял в Польше группу белорусских предателей, получая за это деньги от польский властей.
В 2015 году на Украине нацистский режим принял закон о декоммунизации, по которому в частности надлежит переименовать все объекты, названные в честь П. Л. Войкова. Так что православнутые монархисты, требующие того же в России, являются пособниками бандерофашистов и врагами России. Потому что если им удастся переименовать станцию метро «Войковская», имеющюю такое изначальное название, то дальше они потребуют уничтожения памятников Ленину, Кирову и другим большевикам. То есть опять же то самое, что нацисты проделывают на Украине. Что дальше? Потребуют признать генерала-предателя Власова героем России и начнут горланить «Власов придёт - порядок наведёт»? Потом мракобесы захотят реставрировать монархию. И вообще, судя по всему, идеалом советоненавистников из «Возрождения» и РПЦ является средневековье. Поэтому они стремятся объявить преступным всё, что было в СССР. Таким образом эти советофобы выступают союзниками всех внешних врагов России, как и их предшественники - белогвардейцы. Они требуют отказа от просвещения, науки и прочих достижений прогресса. Им нужна Русь невежественная, отсталая и погрязшая в религиозном мракобесии. Но такая Россия нежизнеспособна и будет быстро уничтожена агрессивными соседями, не взирая на любое количество храмов, икон, колоколов, молебнов и крестных ходов.
В упомянутой книге «Убийца товарища Войкова перед польским судом» на стр. 19 в показаниях Коверды и на стр. 48 в показаниях А. Розенгольца сказано, что Коверда первым открыл стрельбу на вокзале и выпустил все патроны (не более 7). А только потом раненый П. Л. Войков достал пистолет и выстрелил два раза. Вот показания Коверды: ««Признаю себя убийцей посланника Войкова, но не признаю себя виновным. После 9 часов утра я вышел на перрон и гулял больше 10 минут, я дошел до середины поезда и увидел Войкова, идущего по перрону с другим лицом, мне неизвестным. Я шел по направлению к вокзалу, а Войков со своим спутником от вокзала. Я выстрелил в Войкова несколько раз. Войков обернулся и начал убегать в сторону вокзала, однако, сделавши несколько шагов, задержался и выстрелил в меня несколько раз. Войков стрелял уже тогда, когда я расстрелял все мои патроны и перестал стрелять. Когда у меня вышли все патроны, я отбежал от Войкова несколько шагов и с поднятыми руками направился к идущему ко мне полицейскому, по предложению которого я бросил револьвер на землю, и был им арестован. Я убил Войкова за все то, что большевики сделали с Россией. Войкова я не знал»[46]. Но эти факты не помешали в 2015 году некоему Решетникову (директору Российского института стратегических исследований - РИСИ) нагло лгать, что Войков в Варшаве погиб позорно. Якобы Войков первым открыл огонь по Коверде «поняв, что это идёт смерть», выпустил 5 пуль и все мимо. А Коверда попал с одного выстрела. Весь этот феерический бред отставной генерал разведки Решетников нёс в передаче РИСИ ТВ. Только человек с ращеплённым сознанием может одновременно (в этой передаче) лить лживые помои на СССР и при этом возмущаться требованиям прибалтийских лимитрофов о компенсациях за «советскую оккупацию».
29 октября 2015 года следователь В. Н. Соловьёв выдал справку «об участии П. Л. Войкова в событиях, связанных с гибелью Семьи Императора Николая II в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года». В этой справке в частности сказано: «Анализ данных, приведённых Беседовским Г. З. в его книге, говорит о том, что большая их часть сознательно сфальсифицирована. В настоящее время следствие не располагает данными об участии Войкова П. Л. в расстреле Царской семьи, пребывании его в момент расстрела в доме Ипатьева, а также в уничтожении и сокрытии трупов».
Белогвардейский следователь Н. А. Соколов, расследовавший дело об убийстве бывшего императора и его семьи во время оккупации Урала режимом Колчака, также упоминает Войкова исключительно как комиссара, подписавшего требования о выдаче серной кислоты. Вот эти:
«Предлагаю немедленно без всякой задержки и отговорок выдать из вашего склада пять пудов серной кислоты предъявителю сего.
Обл. комиссар снабжения Войков».
«Предлагаю выдать ещё три кувшина японской серной кислоты предъявителю сего.
Обл. комиссар снабжения Войков»[47].
Что комиссар снабжения и обязан был сделать согласно занимаемой должности. По данным Соколова серную кислоту получал служащий комиссариата снабжения Зимин.
Продолжение
Оригинал: istoriki.su
07.08.2018 15:52 | Авторы: Александр Иванович Колпакиди, Геннадий Владимирович Потапов
Мифы и правда о Петре Войкове
«4 ноября 1924 года Народный комиссариат иностранных дел СССР направил временному поверенному в делах Польши К. Вышиньскому ноту, в которой обращалось внимание польских властей на враждебную деятельность белоэмигрантских организаций против Советского Союза и его официального представителя.
В ответной ноте от 19 ноября польское правительство утверждало, что ему якобы «ничего не известно о существовании организаций, намеревающихся совершить покушение на г. посла Войкова», но что оно ещё раз подтверждает, что «власти охраны предприняли все средства к обеспечению г. Войкова от нападений со стороны отдельных безответственных лиц, действующих на свой страх и риск».
8 ноября П. Л. Войков вручил свои верительные грамоты президенту Польской республики С. Войцеховскому»[34].
«23 февраля 1926 года вице-министр иностранных дел К. Моравский-Дзержикрай в беседе с Войковым заявил…
- Нам стало известно, что на днях во дворе соседнего с полпредством СССР дома раздалось несколько выстрелов. Полиция провела расследование. Оказалось, что привратник выстрелами пытался разогнать надоедливых ворон. Как это ему в голову пришло!
- Белогвардейцы и монархисты, осевшие в особняке рядом с полномочным представительством, - заявил Войков, - должны получить от властей строгое предупреждение о прекращении провокаций.
- Такое предупреждение уже было дано. Но дом, где проживают русские эмигранты, если я не ошибаюсь, сказал Моравский-Дзержикрай, - принадлежит частному владельцу. Это, конечно, до некоторой степени затрудняет принятие мер.
- Странно, - продолжал Войков, - что «привратник» или другой исполнитель чьей-то воли осмелился дать два ружейных выстрела перед самым полицейским участком, который также, как вы знаете, находится по соседству с полномочным представительством.
Вице-министр обещал не оставить этот случай без внимания. Однако белогвардейцы продолжали и днём и ночью вести из окон дома наблюдение за полпредством, забрасывали в его сад бутылки, битые кирпичи»[35].
Закончив свою поездку по странам Европы, поэт Владимир Маяковский 12 мая 1927 года заехал в Варшаву, где остановился в Советском полпредстве Прощаясь с поэтом Войков подарил Маяковскому часы.
«Ещё в 1926 году Войков получил из достоверных источников сведения о подготовке на него покушения. «Уже месяц, - сообщал он об этом в своём письме от 15 июня 1926 года в НКИД СССР, - как меня предупреждают о возможном на меня покушении».
Правительство Пилсудского было осведомлено о подготовке такого покушения. Оно имело в своём распоряжении обширную секретную информацию от органов государственной безопасности, среди которой были и донесения о подготовке убийства Войкова. В одном из совершенно секретных писем полковника пограничной охраны Ю. Ольшины-Вальчиньского от 18 июня 1926 года командованию корпуса пограничной охраны говорилось: «В Луцке существует «Русский комитет благотворительности»… Его председателем является некий Смирнов, проживающий в Луцке по улице Сенкевича. Кроме того, членами руководящего комитета общества являются: генерал русской армии Волховский и бывший полковник русской армии Эльберт, служивший в царское время офицером разведки Петроградского военного округа…
Под прикрытием благотворительности комитет по поручению Николая Николаевича осуществляет деятельность в пользу русских монархистов.
Спустя несколько дней после майских событий в Варшаве Волховский получил от Николая Николаевича приказ, предписывающий выбрать из местной организации русских монархистов лицо, которое бы взялось за организацию покушения на представителя СССР в Польше Войкова.
Внутренний комитет избрал некоего студента из Луцка, русского, фамилии которого до сих пор установить не удалось.
Согласно полученным сведениям приказ Николая Николаевича интерпретируется этим комитетом следующим образом:
Покушение имеет целью вызвать усиление напряжённости в польско-советских отношениях, что могло бы привести к конфликту, которым хочет воспользоваться организация русских монархистов; она якобы уже имеет наготове диверсионные отряды на границе СССР …
Для покрытия расходов, связанных с организацией покушения, комитет собрал деньги среди доверенных людей.
Вышеизложенное дело я не могу передать политической полиции, так как существуют данные, свидетельствующие о том, что воеводские круги в Луцке поддерживают внутренний комитет, а именно: собственное расследование доказало, что как Волховский, так и Эльберт часто бывают у начальника воеводского управления политической полиции Зёловского, а также у начальника отдела безопасности Рутковского»…
В одном из соседних с полпредством домов разместилась белогвардейская организация. Отсюда за Войковым вели слежку. Газета «Курьер поранны» открыто призывала к расправе над советскими дипломатами. Войков продолжал получать письма с угрозами, но он не изменил обычного образа жизни, продолжал спокойно прогуливаться по варшавским улицам, ходить с женой в театр, музеи, кино, а с сыном Павликом - в зоологический сад, заниматься повседневными делами, встречаться с польскими государственными и общественными деятелями»[36].
Тем временем в полпредство СССР в Варшаве зашёл польский гражданин Борис Софронович Коверда и спросил об условиях получения гражданства СССР. Затем Коверда приходил ещё раз с просьбой о получении визы. Получив анкеты, он ушёл.
Б. С. Коверда родился 21 августа 1907 года в семье Софрона и Анны Коверда. Софрон был эсером, вступил в савинковский «Союз защиты родины и свободы». Борис был отчислен из школы после 8-го класса. Б. Коверда служил в антикоммунистической газете «Белорусское слово», где познакомился с её издателем А. В. Павлюкевичем (агентом польской дефензивы) и бывшим командиром белогвардейского «Волчанского отряда» есаулом М. И. Яковлевым. Эти трое неоднократно обсуждали тему как убивать коммунистов.
После переворота в Варшаве 15 мая 1926 года Временная Белорусская Рада на чрезвычайном заседании постановила выслать поздравительную телеграмму на имя Юзефа Пилсудского. Вскоре после телеграммы Павлюкевич лично выехал в Варшаву с целью получения поддержки и финансовой помощи со стороны нового правительства. Премьер Бартель, с которым разговаривал Павлюкевич, пообещал поддержку и помощь, однако потребовал большей активности и увеличения своего влияния в среде польских белорусов.
Коверда высказал желание убить полпреда СССР в Варшаве и получил от Павлюкевича 200 злотых, а от Яковлева пистолет Маузер калибра 7,65 мм с 12-ю патронами. 22 мая 1927 года Коверда выехал из Вильно в Варшаву.
27 мая 1927 года министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен заявил о разрыве дипломатических отношений с СССР и об аннулировании англо-советского торгового соглашения.
7 июня 1927 года П. Л. Войков встречал на Главном вокзале в Варшаве сотрудников советского полпредства в Лондоне во главе с Розенгольцем, следовавших на поезде в Москву. В 9 часов 40 минут Войков и Розенгольц шли по перрону вокзала. Неожиданно человек в сером плаще и серой шляпе выхватил пистолет и пять раз подряд выстрелил в Войкова. Раненый Войков сумел вынуть из кармана пистолет Браунинг и дважды выстрелить в сторону нападавшего. Коверда сдался прибежавшим на выстрелы полицейским. Доставленный в госпиталь Пётр Лазаревич Войков умер в 10 часов 40 минут.
Судебно-медицинская экспертиза установила, что: «Посланник Войков скончался от огнестрельной раны левого лёгкого. Лёгкое было прострелено, и произошло внутреннее кровоизлияние в размере 3600 кубических сантиметров. Выстрел был дан из короткого огнестрельного оружия среднего калибра. Являющийся вещественным доказательством Маузер мог быть этим оружием. Кроме этой раны, Войков был ранен спереди в правый бок. Рана эта не нарушила кровеносных сосудов и была лёгкой раной. Первая рана была, безусловно, смертельной. Пуля попала сзади, слегка сверху вниз. Порядка выстрелов установить невозможно, они произошли один за другим в короткий промежуток времени, и даже расстояния, на котором были произведены выстрелы, установить нельзя. Смерть наступила не сразу. Направление смертельного выстрела, данного сзади, говорит о том, что раненый был либо более высокого роста, чем стрелявший, либо что раненный после первого не смертельного выстрела отвернулся и наклонился, и вторично был ранен сзади. Защита и борьба могли иметь место. Признаков выстрелов, данных в упор, не установлено. Патроны маузера начинены бездымным порохом и на расстоянии 20 сантиметров не оставляют следов ожога. Ввиду того, что в данном случае выстрелы ранили сквозь одежду, даже в случае стрельбы в упор - следы пороха были бы на одежде, а не на коже».
Советское правительство выступило с заявлением: «Выстрел белогвардейца Бориса Коверды раздался в тот момент, когда ярко обрисовалась провокационная работа английского империализма по окружению Союза Советских Республик. Международная обстановка, складывавшаяся под угрозой непосредственного нападения на СССР, расшевелила все тёмные силы реакции во всём мире. Выстрел на варшавском вокзале должен был, по замыслу Чемберленов и Болдуинов, сыграть роль Сараевского убийства в 1914 г.- должен был вовлечь СССР в военную авантюру и тем самым облегчить польской буржуазии мобилизацию рабочих и крестьян Польши на войну за интересы английского капитала. Русская эмиграция, живущая только надеждой на интервенцию капиталистических держав в СССР, - учла сразу все выгоды момента. Уже с начала 1927 г. в кругах белогвардейской эмиграции стало заметно небывалое оживление. “Сам” генерал Врангель приехал “инкогнито” в Венгрию для того, чтобы отсюда удобнее руководить военными действиями против СССР».
11 июня 1927 года в Москве встречали гроб с телом П. Л. Войкова. Траурная процессия проследовала на Красную площадь, где гроб был установлен на постамент около деревянного Мавзолея В. И. Ленина. После траурного митинга прах П. Л. Войкова был захоронен у Кремлёвской стены.
В 1927 году Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский) подписал знаменитую Декларацию о признании советской власти. Убийство дипломата Войкова расценивалось тогда как недружественный акт против всего Советского Союза, и потому его осуждение было включено в Декларацию отдельной строкой. В ней говорилось: «Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное варшавскому, сознается нами, как удар, направленный в нас».
Пётр Лазаревич Войков был похоронен в некрополе у Кремлёвской стены. Похоронен не как «террорист и убийца царской семьи», а как советский дипломат, погибший при исполнении служебного долга. Именно за это он и был увековечен в московской топонимике - в названиях поселков и улиц, заводов и фабрик…
Нет в России улиц Юровского, Голощекина, Медведева, Сафарова, Ермакова и других организаторов и исполнителей расстрела немецкой семьи Гольштейн-Готторпских в Екатеринбурге. Называли улицы, заводы и прочие объекты в честь погибшего при исполнении обязанностей посла Войкова, как коммунистического мученика.
«Когда телеграф разнес по всему миру сообщение о варшавском убийстве, польская пресса откликнулась на него, обрушившись вначале с нападками на русскую эмиграцию в Польше.
Даже «Роботник» - орган ППС - от 9 июня вынужден был писать:
«Русский монархизм представляет опасность для всеобщего мира. Польша не может терпеть в своих пределах ни пропаганды, ни организации монархических элементов. Довольно! Пусть ищут счастья в Венгрии или под крылом Муссолини. Достаточно примера, к чему ведет гостеприимство по отношению к старым жандармам, царским чиновникам и офицерам».
«Дзень Польски» от 9 июня заявлял, что «в Польше живут десятки тысяч русских, которые видят в убийстве средство политической борьбы».
Бульварная, но хорошо осведомленная варшавская газета «А. Б. Ц.» (от 9/VI) сообщила, что «Коверда - русский патриот и, якобы за последнее время принадлежал к тайной организации «братьев русской правды», создававшей партизанские отряды на советской Белоруссии».
«Курьер Виленски» от 10/VI подтвердил, что «убийца советского посла Войкова - Борис Коверда имел связь с выдающимися здешними монархистами, в том числе с есаулом Яковлевым».
Ряд других газет, особенно газеты б. немецкой Польши (Познань, Верхняя Силезия), подчеркивали наличие связи между Ковердой и русскими монархистами в Польше.
И как бы в подтверждение этого появилось в виленском органе польских монархистов «Слово» (от 11/VI) весьма характерное интервью с есаулом Яковлевым; Яковлев заявил следующее:
«Коверда проходил ко мне неоднократно, зная, что я имею много русских книг и журналов, издаваемых за границей, которых он не мог бы найти в Вильне в другом месте. Видывал я его только в типографии, где одновременно печатались «Новая Россия» и «Белорусское слово»... «Несомненно, война какого-нибудь государства, а в первую очередь Польши с советской Россией, значительно помогла бы нам... Мы, русские эмигранты, не можем отрицать того, что мы боремся и будем бороться с большевиками на жизнь и смерть всеми доступными нам средствами: террором, насилием, огнем и мечом».
Одновременно с этим заявлением Яковлева появились в варшавских газетах «Курьер Поранны» и «Наш Пржеглонд» сообщения о том, что обыски, произведенные в Вильно у русских монархистов, дали в руки следственных властей обильные материалы о деятельности белогвардейских террористов в Польше...
И вдруг, примерно с 10-11 июня тон польской прессы резко изменился, словно по мановению какой-то таинственной дирижерской палочки. Газеты забили отбой и обрушились на СССР с неслыханными чудовищными нападками вплоть до обвинения нас самих в убийстве Войкова. Появились сообщения о том, что следствие не установило абсолютно никакой связи Коверды с русскими монархистами в Польше. Арестованные 8/VI белоэмигранты были выпущены на свободу, «ввиду отсутствия улик»»[37].
С 10 часов 45 минут 15 июня 1927 года до 00 часов 45 минут 16 июня 1927 года в Варшаве прошёл суд над Ковердой. На суде Софроний Коверда дал такие показания: «Последний раз я виделся с сыном на Рождество, мы тогда вместе проводили праздники. С тех пор я не видал сына. Я жил отдельно из-за тяжелых материальных условий. Я являюсь учителем народной школы. Во время праздничных каникул в разговорах с сыном я политических вопросов не затрагивал. У меня было впечатление, что он работает только для заработка, так как он был вынужден зарабатывать на содержание семьи. С детских лет он был очень впечатлителен, и теперь я понимаю трагизм его души. Борис был очень способным ребенком и понимал, что свои способности он может развернуть, может выбиться. Но это могло произойти только в России, где он имел бы соответствующие материальные условия, но препятствовал этому коммунизм. Борису докучала нужда, тяжелые материальные условия чувствительно отзывались на его душе. Юношеская душа не могла примириться - вспыхнул протест, и этим протестом был выстрел. Борис, будучи еще ребенком, когда был в первых классах, был свидетелем большевистских зверств, и они оставили свой след навсегда. Я из Бельско-Подлясского уезда, из крестьян; являюсь польским гражданином и, как рожденный в Вельском уезде и на основании книг народонаселения, получил паспорт. В начале войны я служил в Крестьянском банке в Вильно. Я выехал в 1914 г. в армию, как доброволец. Меня забраковали, ибо у меня плохой слух. Но я, видя, как простой народ идет на войну, подал заявление, что здоров, и просил принять меня. Был тяжело ранен между Кревом и Сморгонью и лечился в Москве четыре месяца. Как раз в это время наступил большевистский переворот. В Вильно еще в царское время я принадлежал к партии социалистов-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убежден, что царизм угнетает крестьян и как крестьянин стремился к тому, чтобы крестьяне могли занять свое надлежащее место. Когда наступил переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков. Однако после переворота большевики мобилизовали меня и назначили комендантом этапа, потом меня забрали в армию. Я не мог примириться с таким положением вещей и в 1921 г. нелегально бежал из России, перейдя границу под Несвижем. Семья моя была тогда уже в Польше. Я перешел польскую границу как офицер Красной армии. Свою семью я нашел в нужде. В 1922 г. я начал издавать газету «Крестьянская Россия» в Варшаве. Это была газета Савинковской организации, демократического направления» [38].
То есть С. Коверда не был монархистом, был мобилизован большевиками и дезертировал в Польшу. При этом в том, что в буржуазной Польше они жили в нищете, по мнению и Софрония и Бориса был виноват «коммунизм»! Это 100% тупость и неумение мыслить. Почему-то они уверены в своих талантах и своей успешности в России, если бы им не мешало наличие там «коммунизма». Но почему тогда в Польше при всех тех же талантах успехов нет? Потому что талантов нет? Оказывается, потому, что «коммунизм» в СССР этому мешает. Но ведь «коммунизм» в России, а вы в Вильно! Какие лучшие материальные условия могли быть у Коверды только в России, но без «коммунизма», чем в Польше?
Свидетель Георгий Белевский говорил на суде: «Что касается лично Коверды, то он является моим близким и хорошим приятелем. Мы встретились в 7 классе русской гимназии в Вильно в 1925 г. Борис Коверда был набожным, тихим, симпатичным юношей. Мы любили его и уважали, потому что он приходил в гимназию измученный работой. На его плечах лежало содержание всей семьи. Мы перешли с Борисом вместе в седьмой класс русской гимназии, но перешли из разных школ. Были мы вместе два года, но я довольно редко его видел, так как он был очень занят работой и пропускал уроки. Борис говорил, что он работает целые дни в редакции, где он был экспедитором, регистратором, корректором и переводчиком на белорусский язык. Мне рассказывал Борис, что когда он поступил в редакцию, там не было сотрудника, пишущего по-белорусски, и он работал, как переводчик. Я раз встретил Коверду на улице, он был очень печален и сказал, что ему предложено или бросить работу в редакции совсем, или работать бесплатно. Это было в прошлом году. Больше месяца Коверда работал почти бесплатно» [39].
В том, что Коверде мало платили в газете Павлюкевича или не платили вообще тоже был «коммунизм» в СССР виноват? Борьбой с «коммунизмом» Коверда занимался в Вильно. Свидетель Семён Захаренок показывал: «21 или 22 мая этого года я с Ковердой был в редакции: я сказал, что уже поздно и что опасно ходить так поздно. Коверда отвечал, что он не боится, так как у него есть револьвер и показал мне дуло револьвера, который был у него в кармане. Когда в прошлом году был первый так называемый съезд Западной Белоруссии в Вильно, обвиняемый Коверда из помещения съезда удалил учеников белорусской гимназии, Саковича и еще одного, фамилию которого не помню, так как считал их сторонниками коммунизма. Этот съезд был созван доктором Павлюкевичем. Обвиняемый Коверда говорил по-русски, считал ли он себя русским - этого я не знаю. Я встречался с Ковердой очень редко. Коверда говорил мне, что револьвер он получил для охраны доктора Павлюкевнча, так как коммунисты хотят на него напасть» [40].
Коверда говорил на процессе:
«Я хочу объяснить, каким образом я дошел до того, что неделю назад убил посланника Войкова. Большевистский переворот застал меня учеником второго класса в Самаре. Однажды после уроков директор нам сказал, чтобы мы шли домой теми улицами, которые он нам укажет, так как на нас, учеников, могут напасть и побить. А когда мы спросили, за что нас могут побить, директор ответил, что за наши Фуражки реалистов. Я жил не в Самаре, а в поселке в 17 километрах от Самары. Я должен был каждый день ездить в школу, и я видел поезда, наполненные деморализованными солдатами. Я был свидетелем того, как на одной станции разъяренная толпа избила начальника станции, а машиниста, якобы, бросила в печь, за то, что он не хотел везти их домой.
Вскоре я должен был перестать учиться, наша школа закрылась и там устроили большевистское учреждение. Я ходил в школу в поселке. Я был свидетелем террора. Вблизи была деревня Мышлаево, туда приходили красногвардейцы за священником, над ним зверски издевались, а что с ним сталось, я не знаю. Началась гражданская война, затем город заняли чехи, после них пришли красные и расстреляли ряд лиц, и между ними моих знакомых, грабили дома, расхищали имущество богатых людей. Орудовали банды злодеев, арестовывали людей и над ними издевались. Потом, может быть, год спустя после установления большевистской власти, я вместе с семьей выехал оттуда в Вильно и Гродно. В дороге я был несколько раз свидетелем большевистских зверств, несколько раз красные меня выбрасывали из поезда. Неоднократно я должен был ехать на паровозе. Я отступлю немного назад: когда красногвардейцы заняли первый раз город, у меня было с ними столкновение из-за фуражки реалиста, на меня кричали: «Буржуйчик, нам нужны лошади, я отвечал, что не знаю, где лошади, а большевики на это: «Если мы найдем, то мы тебе покажем». В дороге я был свидетелем грабежей и зверств. Я слышал о ЧК. В России установился хаос. Хотя я был маленьким, но я помню, что в России раньше был какой-то порядок, так что, когда я успел вырваться из этого «рая», то хотя я был молод, но вздохнул с облегчением. Быть может, когда-нибудь я забуду то, что я пережил. В Вильно я был экспедитором белорусской газеты коммунистического направления. Что-то мне говорило, что это работа на червонцы, полученные от продажи церковной утвари.
В белорусской школе, в которую я ходил, я чувствовал себя плохо, так как мои соученики были коммунистами и, когда во время процесса моих соучеников я дал неблагоприятные для них показания, меня начали травить. Я перешел в редакцию еженедельника «Громадский голос». Борьба с большевизмом меня не интересовала. Когда «Громадский голос» был переименован в «Белорусское слово» под редакцией доктора Павлюкевича того же направления, что и я, я начал читать статьи и газеты, и прочел книгу Краснова «От двуглавого орла до красного знамени», Арцыбашева «Записки писателя» и по-польски «Спасите». В этой последней книге автор описывает, кто виноват в том, что едят людей. Я чувствовал, что нужно бороться, что здесь никто ничего не делает, а там, в России, разгулялась банда кровавых злодеев. В прошлом году у меня возникло намерение борьбы с ними, и с этой целью я хотел выехать в Россию для борьбы с большевизмом, но мне это не удалось, хотя моим товарищам удалось пробраться в Россию нелегально. Тяжелые материальные условия мне не дали ничего сделать, я должен был работать на содержание семьи. Когда поправились мои материальные условия, я начал думать, чем бы послужить моей родине. Так как мне не удалось уехать нелегально, я хотел это сделать легально. Таким образом, я собрал немного денег и начал хлопотать в Советском консульстве о выдаче мне паспорта. Мне было отказано. Я не говорил никому, зачем я хочу ехать в Россию. Я решил убить Войкова, как представителя банды злодеев, как большевистского комиссара. Мне очень неприятно, что это я сделал па польской земле, которую я считаю своей второй родиной. Большевики не только в России, но и в Польше. Я читал шесть месяцев тому назад о терроре, применяемом в отношении людей, выступающих против Белорусской громады. Убивая Войкова, я хотел отомстить за миллионы людей, хотел послужить родине. Часть прессы считает меня монархистом, но я не монархист. Я читал манифест великого князя Николая Николаевича и пожертвовал один доллар. Я демократ и хотел, чтобы в России было какое-нибудь правительство, но только не большевики, не коммунисты, только не банда злодеев, которая уничтожила массу людей». … Я хочу ещё добавить, что я убил Войкова не как посланника, а как члена Коминтерна»[41].
Польский прокурор Казимир Рудницкий верно охарактеризовал подстрекательскую роль атамана Краснова и других белогвардейских пропагандистов: «Мы сталкиваемся сразу с понятием о вечном, никогда не исчезающем, человеческом самомнении. Коверда убивает за Россию, говорит, что стреляет от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее. Он сам узурпировал себе право выступать от имени народа, или по крайней мере, от той его части, которую он считает народом… Очевидно причиной этому не были годы, прожитые Ковердой в России. Из периода Гражданской войны в России он вынес смутные воспоминании, воспоминания не непосредственные всех тех ужасов, с которыми связана всякая гражданская война; эти воспоминания могли бы глубоко запасть в его душу, если бы он пережил их непосредственно, и если бы он собственными глазами видел пролитие братской крови, но, как мы знаем, самые страшные вещи доходили до него, мальчика 13-14 лет, только в форме рассказов. Личные его переживания, особенно с тем наивным подходом, с каким он нам сегодня их рассказывал, совсем не имеют признаков более глубокой трагедии. Конечно достаточно неприятно сбрасывание фуражки, угроза избиения в случае дачи ложных указаний, даже закрытие школы, которую он посещал; все это безусловно может глубоко запасть в детскую душу и остаться там как неприятное, досадное воспоминание, но это не может быть тем материалом, который может вызвать катастрофический взрыв.
По-моему, другой фактор формировал сознание Коверды и старательно воспитывал в нем элементы ненависти и мести. Этим фактором была та литература, вернее журналистика, которой питался Коверда в течение последних лет. Он рано начал жить в мире газетных сообщений, освещаемых соответственно с направлением газеты. Мы ведь знаем, что в последнее время помимо чисто технической работы, он делал из газет, в которых он работал, специальные вырезки, касающиеся всех тех зарубежных событий, которые, согласно мнению большинства прессы, особенно эмигрантской, являются исключительным содержанием жизни теперешней России. Чтобы судить свою страну, сказал я сегодня, нужно жить в этой стране, в ней работать и страдать. Нельзя, однако, судить ее, живя в атмосфере газетных сплетен и эмигрантских надежд. Ибо этот суд никогда не будет глубоким н правильным. Эта искусственная атмосфера, в которой билось сердце Коверды, не могла не влиять на его мысли, на его волю. Находясь в состоянии постоянного возбуждения, Коверда вернулся к воспоминаниям детства, о которых нам говорила его мать. Он захотел стать, как герой его мечтаний, Сусанин, спасителем гибнущей России и начать борьбу с теми, которых он всегда считал ее врагами и угнетателями.
Эта мысль ему представлялась еще неясно, или поездка в Россию и там какая-нибудь организация, какая-нибудь группа людей, одинаково с ним мыслящих, а может быть только какой-нибудь террористический акт, или в случае невозможности выезда, какое-нибудь убийство, долженствующее пробудить бездействующую, по мнению Коверды, эмиграцию. Словом, хаос мыслей, насыщенных тяжелыми испарениями крови. Если мы прибавим, что это экзальтированная и фанатическая натура, не могущая найти никакого выхода в своих мечтаниях о служении родине и видящая это служение прежде всего в совершении преступления, столкнулась с книгой, может быть, написанной с большой сердечной болью, но наполненной ненавистью к людям сегодняшней России и сочувствием к каждому поступку, направленному против этих людей, то мы должны будем притти к определенному выводу, что не русская действительность, а ее отражение в литературном зеркале было тем моментом, который вызвал смерть посланника Войкова»[42].
Коверда был приговорён к бессрочным каторжным работам. Одновременно суд обратился к президенту Польши с просьбой заменить бессрочную каторгу на 15 лет.
Уже в 1937 году польский режим освободил Коверду. С 1939 до 1945 года Б. С. Коверда работал на спецслужбы 3-го рейха, в частности он служил в осведомительском секторе 2-го отдела абверовского зондерштаба Р (Россия), руководимого предателем Хольмстон-Смысловским. Этот штаб занимался борьбой с партизанскими отрядами, антифашистскими группами и организациями, а также с советскими разведчиками-парашютистами[43].
3 мая 1945 года Коверда в составе 1-й Русской национальной армии под командованием генерал-майора Б. А. Смысловского (он же фон Регенау и Артур Хольмстон) сбежал на территорию княжества Лихтенштейн, где 432 военнослужащих этой «армии» были интернированы. В списке интернированных Коверда числился под № 372. После окончания Второй мировой войны Борис Коверда перебрался во Францию, а затем в USA, где работал в эмигрантской газете «Россия», а затем в типографии «Нового русского слова». Там он помолился с Солженицыным. Последний писал в сочинении «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания»: «По традиции служили мы под старый Новый Год 13 января общую панихиду и за 1987 год. Тут были, кроме Панина, прекрасный поэт Иван Елагин, всю жизнь которого перекорёжили эмигрантские бедствия, продолжатель Белого дела Борис Коверда, известный варшавским выстрелом в большевика Войкова в 1927 году…»[44].
«Со времени своей высылки из СССР А. И. Солженицын побывал в княжестве Лихтенштейн дважды. Первый раз в 1974 году, когда он посетил инкогнито канцелярию правящего князя и передал ему бумагу, в которой благодарил за отказ в выдаче в руки советской комиссии чинов 1-ой Русской Национальной Армии, интернированной в княжестве в 1945 году. Писатель подчеркнул, что этого никто, кроме этого государства, не сделал, и что когда великие державы пошли на грязную сделку, то маленький Лихтенштейн проявил героическую мораль и стойкость»[45].
Подельники Коверды также были под стать Солженицыну. Яковлев воевал с Россией на стороне поляков, а Павлюкевич возглавлял в Польше группу белорусских предателей, получая за это деньги от польский властей.
В 2015 году на Украине нацистский режим принял закон о декоммунизации, по которому в частности надлежит переименовать все объекты, названные в честь П. Л. Войкова. Так что православнутые монархисты, требующие того же в России, являются пособниками бандерофашистов и врагами России. Потому что если им удастся переименовать станцию метро «Войковская», имеющюю такое изначальное название, то дальше они потребуют уничтожения памятников Ленину, Кирову и другим большевикам. То есть опять же то самое, что нацисты проделывают на Украине. Что дальше? Потребуют признать генерала-предателя Власова героем России и начнут горланить «Власов придёт - порядок наведёт»? Потом мракобесы захотят реставрировать монархию. И вообще, судя по всему, идеалом советоненавистников из «Возрождения» и РПЦ является средневековье. Поэтому они стремятся объявить преступным всё, что было в СССР. Таким образом эти советофобы выступают союзниками всех внешних врагов России, как и их предшественники - белогвардейцы. Они требуют отказа от просвещения, науки и прочих достижений прогресса. Им нужна Русь невежественная, отсталая и погрязшая в религиозном мракобесии. Но такая Россия нежизнеспособна и будет быстро уничтожена агрессивными соседями, не взирая на любое количество храмов, икон, колоколов, молебнов и крестных ходов.
В упомянутой книге «Убийца товарища Войкова перед польским судом» на стр. 19 в показаниях Коверды и на стр. 48 в показаниях А. Розенгольца сказано, что Коверда первым открыл стрельбу на вокзале и выпустил все патроны (не более 7). А только потом раненый П. Л. Войков достал пистолет и выстрелил два раза. Вот показания Коверды: ««Признаю себя убийцей посланника Войкова, но не признаю себя виновным. После 9 часов утра я вышел на перрон и гулял больше 10 минут, я дошел до середины поезда и увидел Войкова, идущего по перрону с другим лицом, мне неизвестным. Я шел по направлению к вокзалу, а Войков со своим спутником от вокзала. Я выстрелил в Войкова несколько раз. Войков обернулся и начал убегать в сторону вокзала, однако, сделавши несколько шагов, задержался и выстрелил в меня несколько раз. Войков стрелял уже тогда, когда я расстрелял все мои патроны и перестал стрелять. Когда у меня вышли все патроны, я отбежал от Войкова несколько шагов и с поднятыми руками направился к идущему ко мне полицейскому, по предложению которого я бросил револьвер на землю, и был им арестован. Я убил Войкова за все то, что большевики сделали с Россией. Войкова я не знал»[46]. Но эти факты не помешали в 2015 году некоему Решетникову (директору Российского института стратегических исследований - РИСИ) нагло лгать, что Войков в Варшаве погиб позорно. Якобы Войков первым открыл огонь по Коверде «поняв, что это идёт смерть», выпустил 5 пуль и все мимо. А Коверда попал с одного выстрела. Весь этот феерический бред отставной генерал разведки Решетников нёс в передаче РИСИ ТВ. Только человек с ращеплённым сознанием может одновременно (в этой передаче) лить лживые помои на СССР и при этом возмущаться требованиям прибалтийских лимитрофов о компенсациях за «советскую оккупацию».
29 октября 2015 года следователь В. Н. Соловьёв выдал справку «об участии П. Л. Войкова в событиях, связанных с гибелью Семьи Императора Николая II в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года». В этой справке в частности сказано: «Анализ данных, приведённых Беседовским Г. З. в его книге, говорит о том, что большая их часть сознательно сфальсифицирована. В настоящее время следствие не располагает данными об участии Войкова П. Л. в расстреле Царской семьи, пребывании его в момент расстрела в доме Ипатьева, а также в уничтожении и сокрытии трупов».
Белогвардейский следователь Н. А. Соколов, расследовавший дело об убийстве бывшего императора и его семьи во время оккупации Урала режимом Колчака, также упоминает Войкова исключительно как комиссара, подписавшего требования о выдаче серной кислоты. Вот эти:
«Предлагаю немедленно без всякой задержки и отговорок выдать из вашего склада пять пудов серной кислоты предъявителю сего.
Обл. комиссар снабжения Войков».
«Предлагаю выдать ещё три кувшина японской серной кислоты предъявителю сего.
Обл. комиссар снабжения Войков»[47].
Что комиссар снабжения и обязан был сделать согласно занимаемой должности. По данным Соколова серную кислоту получал служащий комиссариата снабжения Зимин.
Продолжение
Оригинал: istoriki.su