Булыгин П.П. По следам убийства царской семьи. II.
01.11.2015 10:37
Оригинал взят у ext_449909 в Булыгин П.П. По следам убийства царской семьи. II.
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. Моя первая встреча с царскими узниками. // Сегодня. Рига, 1928. №185, 12 июля, с. 8.
Предыдущую главу, говоря о работе следователя Н.А. Соколова я кончил фразой «а сделано было много». Прежде чем говорить о работе следствия в доме убийства и на шахтах, я освежу в памяти читателя обстоятельства, предшествовавшие самому факту убийства. Об этом много и много говорили и писали. То что разскажу я - есть точные данные, добытые следственным производством.
25-28 февраля с. ст. 1917 года разыгрались «революционные события» в Петрограде. 2-го марта государь, отрезанный от армии и народа, под давлением почти всех старших начальников фронта и некоторых великих князей, подписал акт об отречении от престола за себя и за наследника в пользу великого князя Михаила Александровича. Затем последовал отъезд, вернее увоз государя из ставки в Пскове в Петроград, причем по записи летописца ставки государя генерала Дубенского: «начальник штаба верховного главнокомандующего генерал-адъютант Алексеев, провожая вагон государя, вытянулся во фронт, приложив руку к козырьку для последнего приветствия императору, а когда проходил мимо него вагон с народными избранниками Гучковым и Шульгиным снял фуражку и низко поклонился...»
Прибыли в Царское Село. К приходу царского поезда на перроне императорской ветки был выстроен взвод запасного батальона лейб-гвардии 1-го стрелкового полка с новым выборным командиром батальона капитаном Аксютой и взвод запасного батальона стрелков императорской фамилии тоже с новым командиром штабс-капитаном Опухтиным.
И тут, как и повсюду, государь остался один. Не зная что их ожидает в возставшем городе, лица свиты попрятались при выходе государя на перрон. Лишь немногие из них отважились сопровождать государя.
Государь отбыл в Александровский дворец, комендантом которого Временным правительством был назначен бывший лейб-улан штабс-ротмистр Коцебу. Он вскоре был уволен с этого поста по наговорам чинов охраны, недовольных его внимательным отношением к царской семье. После штабс-ротмистра Коцебу комендантом дворца был назначен полковник Коровиченко. Он давно уже был в отставке и занимался адвокатурой. Революция привела его на этот пост. Во многом помогла ему его личная дружба с всемогущим тогда Керенским. Коровиченко был неглупый и не злой человек, но очень нетактичный. Например, подметив в разговоре великих княжен употребление ими некоторых слов не в прямом их значении, он позволял себе вмешиваться в их разговор, употребляя эти слова:
- Какая у вас аппетитная книга - скушать хочется...
Это не могло вызвать к нему симпатии со стороны царской семьи.
Впоследствии, полковник Коровинченко, командуя войсками ташкентского военного округа, погиб, разорванный толпой на улице.
После него комендантом был назначен мой однополчанин лейб-гвардии петроградского полка полковник Евгений Степанович Кобылинский. Полковник Кобылинский - старый офицер полка, человек совершенно преданный государю, взял на себя тяжкий и неблагодарный подвиг служения ему в обстановке сложного и запутанного времени. Я был связан с ним полковыми и дружескими отношениями. Когда мы встретились вновь, после долгой разлуки, в Омске в 1919 году, полковник Кобылинский, разсказывая мне о травле, которой он подвергается со стороны окружения неполадившего с ним Дитерихса, с горечью сказал мне:
- Меня называют царским тюремщиком... Я отдал государю самое большее, что я имел,- свою честь... Что мог я сделать один? Где были вы!...
Он был прав.
В Крыму в 1917 году мне удалось видеть письмо государя, пересланное из Тобольска. В нем говорилось:
«Е.С. - мой последний друг...»
Следователь Соколов передал старшему офицеру нашего полка зарубежом официальную бумагу, реабилитирующую полковника Кобылинского от всех клеветнических нападок на него со стороны лиц, предпочитающих критику действиям.
В описываемый мною период, когда полковник Кобылинский принял пост начальника гарнизона Царского Села и коменданта Александровского дворца, я был приглашен им занять при нем должность адъютанта.
Полковник Кобылинский хорошо знал мои убеждения и то что я в то время был уже удален из запасного батальона своего полка батальонным комитетом, выдавшим мне патент на контр-революционность, подписанный председателем его, старшим буфетчиком и купеческим сынком Огурцовским и его помощником, вольноопределяющимся, бароном Остен-Дризен. Моя репутация не остановила полковника Кобылинскаго, который предупредил меня лишь о необходимости сдержанности и дипломатического приспособления к окружающей обстановке. Мы поселились с ним в левом полуциркуле Екатерининского дворца в квартире, занимаемой раньше начальником конвоя государя графом Граббе. Полк. Кобылинский разсказал мне о том, как генерал Корнилов приехал с ним вместе к императрице Александре Федоровне объявить ей о лишении свободы и представить его - нового начальника гарнизона (еще до занятия им должности коменданта Александровского дворца).
Они вошли в комнату. Императрица встретила их стоя. Генерал Корнилов представил нового начальника гарнизона. Императрица не подала ему руки и продолжала молча стоять. Генерал Корнилов покраснел и резко сказал Кобылинскому:
- Полковник, выйдите.
Когда через полчаса полковник Кобылинский снова был позван в комнату, он увидел, что и императрица и генерал Корнилов сидели у маленького столика. Императрица плакала; у генерала Корнилова текли по щекам слезы. Прощаясь, императрица протянула Корнилову обе руки.
Выйдя от императрицы, генерал Корнилов приказал собраться свите
и резко объявил ей, что императрица арестована и что тот, кто пожелает разделить ея судьбу может остаться с ней на тех же основаниях; желающие выйти из дворца могут это сделать, но их он, генерал Корнилов, предваряет, что обратно они впущены не будут...
Большинство свиты нашло предлог покинуть дворец...
Уходя, генерал Корнилов бросил:
- Холуи.
Итак мы жили с полковником Кобылинским в левом полуциркуле Екатерининского дворца. Я еще не получил официального назначения на новую должность и лишь присматривался к ней. А присматриваться было к чему - обстановка была необычная. Моя служба продолжалась недолго,- всего шесть дней и кончилась из-за недостатка «дипломатичности», на которой так настаивал полковник Кобылинский, говоря, что это необходимо тому, кто хочет быть полезным и облегчить узникам их заточение. Он знал, что говорил, и был прав.
Я разскажу лишь один случай, предшествовавший моему уходу с непосильного для меня поста.
Однажды утром я решил, по совету полковника объехать посты охраны Александровского дворца с целыо ознакомления с их расположением. Для этого я вызвал дежурного ординарца и велел дать мне коня. Лошадь подали. Это был белый конь, хороших кровей, напомнивший мне что-то знакомое. Я спросил ординарца:
- Кто на нем раньше ездил?
- Николай...
Я отказался сесть на коня под предлогом, что я не кавалерист и вдобавок хромаю из-за раны, а лошадь кажется мне неспокойной.
Ординарец сначала уверял меня, что конь очень смирный, но потом презрительно пожимая плечами, привел мне свитского коня. Мы отправились. Ординарец былъ старый унтер-офицер, лейб-гусар. Относился он ко мне крайне пренебрежительно и называл меня не иначе как «господин штабс-капитан», игнорируя обычную вежливость, заставляющую штабс-капитана называть «господин капитан». Приветствовал он меня прикладывая всего лишь два пальца к головному убору. Я терпел все, помня о необходимости «дипломатичности».
Итак, мы отправились. Когда мы проезжали вдоль чугунной ограды сада Александровского дворца, я заметил толпу человек в пятьдесят, висящую на ограде, щелкающую семечки и улюлюкающую. Я поднялся на стременах, чтобы узнать, над кем издевается толпа и увидел вдали на дорожке фигуру государя в сопровождении одной из великих княжен, гуляющего по саду. Кровь бросилась мне в лицо и я, не разсуждая, ударил плетью первого из хулиганов, потом второго, и т.д. Ординарец, ехавший сзади, подскакал и стал помогать мне. Часовой, стоящий недалеко у одной из калиток сада, сошел с поста, подбежал к нам и начал разгонять толпу прикладом. Толпа разбежалась, и я широким галопом поскакал по липовой аллее вдоль прудов, слишком поздно вспоминая советы и приказания полк. Кобылинского о необходимости «дипломатичности».
Вдруг слышу:
- Ваше высокоблагородие...
Я оглянулся. Мой ординарец скакал за мной и обращался ко мне с приросшей к фуражке рукой отчетливого старого солдата.
- Что такое?
- Ваше высокоблагородие, покорнейше благодарим...
- За что?
- Ваше высокоблагородие, ведь я у него в эскадроне был...
С этого дня мы стали друзьями. Старый лейб-гусар признался мне, что считал меня сначала за революционного офицера и потому относился ко мне так пренебрежительно.
Когда на шестой день мне пришлось экстренно покидать Царское Село, он провожал меня верхом на вторую станцию где я сел в вагон, не решаясь показываться на Царскосельском вокзале, и, когда поезд тронулся, он долго еще скакал вдоль полотна держа в поводу мою лошадь и махая фуражкой. Мы больше не встречались.
(Продолжение следует).
Ницца. П.Б.
P.S. В Предыдущий очерк моих воспоминаний вкрались досадные ошибки: 1) Лейб-медик государя, погибший вместе с царской семьей,- Евгений Сергеевич Боткин, а не Евгений Степанович, 2) Начальник штаба верховного правителя адмирала Колчака - генерал-лейтенант Дитерихс, а не Дитрихс.
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова *) ). Жизнь в Тобольске. // Сегодня. Рига, 1928. №187, 14 июля, с. 4.
В ночь с 31-го июля на 1-ое августа царская семья была отвезена в Тобольск. Ее сопровождали: фрейлина графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, гоф-лектриса Шнейдер, генерал-адъютант Илья Леонидович Татищев, гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков, воспитатель наследника Петр Андреевич Жильяр и лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин. Доктор Деревенко получил отпуск с разрешения Керенского и должен был приехать в Тобольск впоследствии. Из всех выехавших с царской семьей в Тобольск впоследствии уцелел в живых лишь Петр Андреевич Жильяр, которого большевики не тронули, как иностранного подданного - швейцарца.
Охрану нес «отряд особого назначения», от первого, второго и четвертого запасных стрелковых гвардейских батальонов. Всего было три роты, каждая при двух офицерах: первая - прапорщики: Зима и Мяснянкин, вторая - прапорщики: Семенов и Пыжов, третья - поручики: Каршин и Малышев. Отрядом командовал полковник Кобылинский, вместо меня его адъютантом был поручик Мундель. Хозяйственной частью заведывал капитан Аксюта. Почти весь офицерский состав был пополнен прапорщиками новой формации. Кроме полковника Кобылинского старый офицер был лишь один - капитан Аксюта, но он еще в Царском Селе революционно зарекомендовал себя. Адъютант полковника Кобылинского - поручик Мундель, хотя был тоже офицером военного времени, но совсем иного типа: это был человек лет под 50, уже действительный статский советник, занимавший до военной службы какое-то большое место в одном из министерств. Прапорщики блистали революционностью и косились на него и на поручика Малышева, сразу сумевшего заслужить расположение царской семьи.
Полковник Кобылинский имел бумагу от Керенского, где говорилось:
«Слушаться распоряжений полковника Кобылинского, как моих собственных. Александр Керенский.»
Эта бумага много способствовала благополучному продвижению поезда. С полковником Кобылинским ехал и политический комиссар Макаров, уверявший, что он пробыл в каторге два года, за революционную работу. Манеры Макарова, наружность, а главное искренно доброжелательное и предупредительное отношение к узникам, вызывало в них недоверие к его революционному прошлому и генерал-адъютант Татищев однажды даже сказал:
- Вы такой же эс-эр как и я,- на что Макаров промолчал.
Через Вологду поезд прошел почему-то под японским флагом,- вероятно, это и было первой причиной слуха о вывозе государя в Японию, вышедшего как раз из Вологды.
В Тюмени кончается железнодорожный путь. Прибыв туда ночью 3-го августа, царская семья и лица, сопровождавшие ее, перешли на пароход «Русь», который и доставил их в Тобольск. Узники прожили, еще около двух недель на пароходе, т.к. дом губернатора, теперь «Дом свободы», назначенный для них, не был еще отремонтирован. Наконец, уже в середине августа, они перешли в дом своего нового заточения. Свита и офицеры охраны помещались в доме купца Корнилова. Оба дома были огорожены от остальной улицы забором.
Жизнь узников в Тобольске понемногу наладилась и незаметно вошла в колею. Вставали они в 9 ч. утра, после чего до 11-ти каждый занимался своим делом: государь читал с Ольгой Николаевной, императрица преподавала Закон Божий младшим великим княжнам или читала с Татьяной Николаевной. В 11 дня выходили на прогулку за изгородью. В 1 ч. был завтрак и затем опять прогулка до 4-х, когда подавался дневной чай. После чая - опять уроки и рукоделие, игры с наследником. В 7 с половиной - обед, после которого свита, завтракавшая и обедавшая с царской семьей, оставалась с ними на вечер. Играли в карты и домино, Николай II читал вслух что-нибудь из русских классиков. Только наследник отсутствовал,- он после обеда уходил спать.
По воскресеньям царская семья ходила в находящуюся почти рядом
церковь Благовещения, в которой служил назначенный епископом Гермогеном о. Алексей Васильев. К нему мы еще вернемся, т.к. он был намечен и использован для своих целей зятем Распутина поручиком Соловьевым, которого следствие недаром считает одной из крупных фигур дела убийства царской семьи. В свое время и я остановлюсь подробно на нем.
Итак, жизнь укладывалась тихо. Полковник Кобылинский и комиссар Макаров всячески старались охранять спокойствие жизни царской семьи и ограждать ее от возможных шероховатостей и толчков извне. Солдаты охраны, удаленные от революционно-болтающего Петербурга, снова стали солдатами. Прапорщики оказались спокойными людьми. Авторитет старого офицера - полковника Кобылинского и такт умного и чуткого Макарова спаяли отряд охраны и подчинили его себе. Жизнь наладилась.
Неожиданным и вредным камнем на успокоившуюся поверхность
тобольской жизни упал необдуманный приезд туда из Петербурга фрейлины высочайшего двора Маргариты Сергеевны Хитрово. Уезжая из Петербурга в Тобольск, она взяла много поручений к узникам от своих знакомых. Ея шумный отъезд, конечно, был замечен в Петербурге, ея приезд в Тобольск тоже. Она наивно явилась в Тобольске прямо в дом Корнилова к графине Гендриковой. Солдатский комитет «отряда особого назначения» взволновался. Полковник Кобылинский должен был обыскать и арестовать ее. Письма, запрятанные ею в подушки, были отобраны и доставлены по назначению, но она сама выслана обратно в Петербург.
Все бы это ничего, но ея приезд был в Петербурге объяснен иначе, т.е. в нем были усмотрены контр-революционные нити, которых там фактически не было и присутствие которых подозревать в таком «шумном месте» было бы наивно,- результаты были печальные для тобольских узников: отозвание Макарова и назначение в Тобольск новых более надежных с революционной точки зрения комиссаров: Панкратова и его помощника прапорщика Никольского.
Не злой, но суровый Панкратов, проживший половину своей жизни в Сибири на каторге, начал свою деятельность с того, что выдал всем лицам свиты удостоверения с фотографической карточкой на тюремный манер. Никольский же - фанатичный революционный говорун, немедленно принялся за агитацию среди солдат охраны. К нему присоединился и Панкратов - они начали партийно просвещать солдат. Результат: солдаты «отряда особого назначения», до того спокойно сживавшиеся в налаживающейся службе, разбились на партии, о которых раньше лишь краем уха уже успели услышать в Петербурге, перессорились между собой и, наконец, выгнали обоих агитаторов.
Постепенно улеглись волны, поднятые неожиданным появлением в Тобольске фрейлины Хитрово. Снова жизнь потекла тихо.
(Продолжение завтра).
Ницца. П.Б.
*) См. «Сегодня» №№174, 176, 178, 181 и 185.
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова *) ). Темная роль Соловьева. // Сегодня. Рига, 1928. №188, 15 июля, с. 4.
В Петербурге вспыхивали и сгорали страсти и герои, молниеносно менялся калейдоскоп более или менее исторических лиц. Далекий, и теперь уже оснеженный Тобольск, казалось, был забыт. Но это только казалось. В Петербурге были глаза, зорко следившие за судьбой узников. Были они и поблизости,- в Тюмени, и
даже в Екатеринбурге. Одна пара таких внимательных глаз принадлежала зятю Григория Ефимовича Распутина, поручику Соловьеву, о котором мы упоминали выше,- к нему мы сейчас и вернемся.
Борис Николаевич Соловьев родился в семье небогатого чиновника святейшего синода. Окончив реальное училище, он некоторое время пробыл в Берлинском-Шарлоттенбургском политехникуме, потом поступил секретарем к какому-то германскому путешественнику, и с ним уехал в Индию. Здесь они скоро разстались, и Соловьев поступил в школу неофитов, основанную в Адьяре покойной нашей соотечественницей Блаватской и американским полковником Олькотом. Здесь, в отделе изучения гипноза, он и пробыл около года. Война 1914 г. застала его в России. Соловьев поступает в армию вольноопределяющимся, и, ни разу не побывав на фронте, производится в офицеры и дослуживается до чина поручика.
Молодой человек, побывавший в Индии и обучавшийся в школе Блаватской,- находка для оккультно-мистических кружков скучающего Петербурга. Они втягивают его в орбиту фрейлины Анны Александровны Вырубовой, а стало быть и Распутина.
«Старец» убит князем Ф.Ф. Юсуповым и В.М. Пуришкевичем, но мистическая связь с ним цела в истеричествующих кружках его наиболее рьяных поклонниц. Устраиваются «моленья», т.е. спиритические сеансы с вызовом его духа.
Матрена Григорьевна Распутина-Новых записывает в этот период в своем дневнике, попавшем впоследствии в руки следователя Соколова:
«...Была вчера у Ани... **) Говорил опять тятенька... И что это они все говорить мне: люби Борю, да люби Борю... Он мне вовсе не нравится...»
Вспыхивает февральская революция. 28 февраля поручик Соловьев приводит к Государственной Думе какую-то воинскую часть, спеша зарегистрировать свою солидарность с переворотом.
Вскоре он делается адъютантом уже в то время большевиствовавшего генерала Потапова. К тем же дням (начала марта) относится и его свадьба с дочерью Распутина Матреной Григорьевной, почему-то... в думской церкви. Вскоре после увоза царской семьи в Тобольск, Соловьев по поручению А.А. Вырубовой и Ю.А. Ден, снабженный полномочиями поверивших ему по рекомендации Вырубовой монархических организаций, едет в Сибирь.
Он недолго пробыл в Тобольске, но успел за это время завести прочную связь с настоятелем Благовещенской церкви о. Алексеем Васильевым, а также с Романовой - новой горничной императрицы. Через нее Соловьевъ успел передать узникам письма и часть денег, порученных ему для передачи им, а главное, внушил царской семье уверенность в близкой помощи, ибо «семья Григория Ефимовича и его близкие не дремлют», затем он переехал в Тюмень, где и обосновался плотно, завязав дружеские отношения с местными властями.
Большевицкий переворот в октябре не отозвался на положении Соловьева,- с новым начальством его отношения тоже быстро наладились.
И из Тюмени связь с домом заключения в Тобольске продолжается. В это время императрица не раз говорила ныне живым свидетелям и участникам заточения о том, что она уверена в том, что все будет благополучно, что хорошие русские люди не дремлют, что 300 человек верных офицеров готовы придти к ним на помощь.
Я останавливаю внимание читателей на цифре «300»,- к ней мы еще вернемся.
По желанию императрицы, «организация» Соловьева- отца Алексея Васильева получает название «братства святого Иоанна Тобольского», и ей дается условный знак - свастика.
Поручик Соловьев не зря выбрал своим местопребыванием город Тюмень. Тюмень - важный пункт для того, кто хочет наблюдать за едущими в Тобольск: здесь кончается железная дорога и начинается грунтовый и речной путь. Значит здесь надо остановиться и пробыть несколько дней, значит внимательный взор, наблюдающий дорогу, не пропустит новое лицо в глухом безлюдном городке, особенно при неумении конспирироваться белых офицеров, необученных еще тогда подпольной работе контр-революции, за которыми и наблюдал, главным образом, Соловьев. Впрочем, особенно наблюдать за проезжающими в Тобольск офицерами-заговорщиками Соловьеву не было надобности,- они сами являлись к нему, т.к. организации Москвы и Петербурга давали им явки на Соловьева и пересылали через них ему деньги и указания.
Через этих же офицеров поручик Соловьев давал в «центры» сведения о ходе работы основанного им «братства св. Иоанна Тобольского». Он доносил о том, что восемь полков красноармейцев, распропагандированных его агентами, заняли все подступы к Тобольску, что 300 офицеров, по первому его сигналу, ворвутся в Тобольск, вокруг которого они расположены, что в доме заключения у него есть верные люди, что надо опасаться лишь полковника Кобылинскаго и его адъютанта, что все мосты вокруг города минированы, что город в любую минуту может быть изолирован и т.п. вздор, что присылка офицеров из «центров» ему в помощь не нужна, а вредна, т.к. каждое новое лицо может здесь вызвать лишь подозрение, что нужно присылать только деньги. Деньги присылались.
Через некоторое время в Тюмень прибыл еще один офицер, которого Соловьев не смог или не захотел отправить обратно, т.к. этот офицер был прислан Вырубовой. Это был молодой корнет Крымского конного императрицы Александры Федоровны полка, пасынок ялтинского генерала Думбадзе и крестник своего шефа, Сергей Марков. Он явился в распоряжение поручика Соловьева и был им устроен на офицерскую должность в местную красную кавалерийскую часть. Корнет Марков был полезен Соловьеву, т.к., когда приезжавшие заговорщики требовали от него доказательств его работы, поручик Соловьев мог им сказать:
- Хорошо! Приходите сегодня на парад гарнизона. Вы увидите офицера, едущего впереди эскадрона, он сделает такой-то знак рукой. - Это наши!
Когда, в 1921 г. по поручению следователя Соколова, я допрашивал в Берлине корнета Маркова, он показал, что в его эскадроне в Тюмени, который Соловьев называл «нашими людьми», - были самые обыкновенные красноармейцы, ничего общего ни с какими заговорами не имеющие: «Один подпрапорщик ничего, да и тот с....».
Находились среди присылаемых в Тюмень из «центров» и более упорные люди, неудовлетворявшиеся такими доказательствами «работы» организации - их Соловьев переправил в Тобольск и устраивал им через Романову возможность обменяться записками с узниками, или возможность увидеть их, когда они в условленное время выходили на балкон дома заключения, иногда даже удавалось сказать им несколько слов. Так было с одним офицером, который был помещен Соловьевым и о. Васильевым въ Царские Врата Благовещенской церкви и смог сказать оттуда молившемуся на коленях у Царских Врат государю:
- Ваше Величество, верьте нам!
Такой офицер, конечно, возвращался к пославшим его в восторге от организаторских талантов поручик Соловьева. Но среди наезжавших офицеров - попадались и скептики, желавшие точно знать планы и пути «организации». Таких было четверо. Трое из них, не поладившие с Соловьевым и потребовавшие у него отчета слишком энергично, были им выданы большевикам и разстреляны в чека, четвертый - штабс-ротмистр Седов благополучно проскочил в Тобольск, откуда связавшись с поручиком Мельником (впоследствии мужем дочери лейб-медика государя Боткина, Татьяны Евгеньевны) стал наблюдать за работой Соловьева. А наблюдать было за чем: сразу бросалось в глаза то странное обстоятельство, что «организация» пользуется трудным путем через сомнительную горничную и обходит находящегося на свободе и имеющего право частной практики в городе и безпрепятственного доступа в дом заключения преданнейшего царской семье доктора Боткина.
Время шло. Над Тобольском сгущались тучи, в городе волновались за судьбу узников. Не волновались только они сами. В доме заключения царил покой. Так (особенно императрица) твердо верила в близкую помощь «300 хороших людей». Эту фразу часто слышали от императрицы разделившие с ней заключение.
Когда в Тобольск на санях въехали красные команды бывшего семинариста Демьянова и корнета Дегтярева, императрица, стоя у окна, махала им платком. Она была уверена, что прискакавшие на тройках с бубенцами и есть «хорошие люди».
Зятю Распутина поручику Соловьеву императрица верила безгранично. Его сообщнику о. Алексею Васильеву тоже, особенно после одного случая, когда он однажды во время службы в церкви, на которой присутствовала царская семья, провозгласил многолетие. О. Васильев мало пострадал за эту выходку; его лишь отправили на временное послушание; в глазах же царской семьи он приобрел ореол мученика - страдальца за них. Последствия этого поступка были тяжелы только для царской семьи: им запретили посещать церковь, чем лишили их последнего земного утешения. Только много впоследствии, после отъезда государя, императрицы и великой княжны Марии Николаевны в Екатеринбург, начальнику охраны дома заключения полковнику Кобылинскому с большим трудом удалось добиться разрешения устроить в доме для оставшихся походную церковь.
События в России шли своим чередом. Брестский мир был подписан и в Москву въехал германский посол граф Мирбах.
Известие о подписании сепаратного мира взволновало государя в его заточении и вызвало у него, всегда сдержанного и корректного, резкую фразу:
«... И они смели называть Ея Величество изменницей... Кто же изменник?...»
Монархические группы в Москве, ориентировавшиеся на немцев и державшие с ними непосредственную связь, неоднократно запрашивали у графа Мирбаха, что намерен и что может сделать он - германский посол, для спасения государя и царской семьи. Он отвечал всегда одно и то же:
«Успокойтесь. Я знаю что делаю. Обстановка в Тобольске мне известна и когда придет время, императорская Германия примет свои меры...»
Ницца. П.Б.
*) См. «Сегодня» №№174, 176, 178, 181, 185 и 187.
**) А. Вырубова.
Продолжение см. в
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова). Большевицкие комиссары в Тобольске. // Сегодня. Рига, 1928. №197, 24 июля, с. 2,
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова). Еще о темной роли Соловьева. // Сегодня. Рига, 1928. №199, 26 июля, с. 2,
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова). Роль немцев в убийстве царской семьи. // Сегодня. Рига, 1928. №202, 29 июля, с. 2,
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова). Царская семья в Ипатьевском доме. // Сегодня. Рига, 1928. №207, 3 августа, с. 2,
[Булыгин П.П.]. По следам убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова). Роль Ленина в Екатеринбургской трагедии. // Сегодня. Рига, 1928. №211, 7 августа, с. 3,
[Булыгин П.П.]. Как сохранились материалы разследования убийства царской семьи. (По личным воспоминаниям участника разследования Н.А. Соколова). // Сегодня. Рига, 1928. №222, 18 августа, с. 2-3.