Из истории работы интернационалистов в Забайкалье. Часть 2
Продолжение.
Т. МЮЛЛЕР.
В начале 1916 г. я находился в офицерском лагере. Ко мне однажды пришел некий тов. Штейнгардт. Раньше чем говорить о нем я должен дать небольшую характеристику его. Именно потому, что он являлся нашим вождем. Он был рабочим в Верфях и уже в то время был примерно 20 лет организованным рабочим, т.е. состоял в демократической организации в Будапеште. Его настроения до войны я не знал, потому что я в первый раз встретился с ним в 16 году, в Песчанке, где мы находились в лагере. Примерно это было в Марте или апреле. Он пришел ко мне, т.к. у меня было к нему поручение из Венгрии,
Л. 5.
он находился в солдатском лагере и мне поручили его родственники узнать как он живет, в каких условиях и если я смогу, то помочь ему материально. Мы разговорились и он обещал, что зайдет ко мне. Через два дня он зашел Мы с ним немножко пошупали друг друга. Он мне рассказал, что работает в Верфи, что он организованный рабочий социал-демократической организации. В тот день он мне принес немецкую газету, кажется, «Цюрихер Цейтунг». Я не знаю откуда он ее достал, но дуаю, что из лагерной библиотеки, которая получала немецкие нейтральные газеты. В этой газете были напечатаны рецензии о речи Ленина, которую он произнес на Циммервальдской конференции. Там была краткая характеристика всех революционеров, которые там выступали. Сопоставлялась точка зрения старых социал-демократов с точкой зрения «большевиков-дикарей»; там приводился лозунг, выброшенный Лениным на этой конференции: о превращении войны империалистической в войну гражданскую. Давая мне эту газету он просил меня ее никому не показывать, т.к. из-за этого могут выйти большие неприятности. Он мне ее оставил. Я прочел ее. Через два дня мы встретились и опять говорили на эту тему. Должен сказать, что инициатива была всегда в его руках, как более опытного и более развитого
Л. 6.
по вопросам политическим, потому что я тогда был еще младенцем, хотя тоже состоял в демократической партии с 12 года по 14, потому что с 1914 года я считаю себя выбывшим из партии потому, что в то время мое кредо было чисто шовинистическим. В 1914 году моя политическая точка зрения ничем не отличалась от точки зрения любого буржуа, я тоже кричал, «да здравствует война, долой русских, одним словом, держал себя там, как будто я был не социал-демократ. О чем мы говорили первый раз с тов. Штейнгардтом? О точке зрения и тактике венгерской социал-демократической партии во время войны и перед войной. Мы пришли к заключению, что, хотя венгерская с.-д. партия и является рабочей партией, но по своей тактике, по своей программе она является мелкобуржуазной. Вот полемизируя о точке зрения венгерской с.-д. партии в период до-войны и во время вйоны [так в тексте] и, сравнивая правое крыло русских с.-демократов и точку зрения на Циммервальдской конференции, мы считали, что венгерская с-д. партия действительно превращалась в буржуазную партию, между тем, как русская с.-д. партия - превращалась в настоящую революционную партию, которая защищает интересы трудящихся. Спустя месяца полтора, Штейнгардт убедился, что надеяться на меня можно, что я не болтлив, что ход его мыслей совпадает с ходом моих мыслей, что у меня очевидно, то же происходил известный внутренний идеологический переворот в смысле революционном и, что, поскольку я стоял на точке зрения, что эта партия правильно поступает, он считал, что мне можно доверять. И вот, в одно прекрасное время он мне сообщил, что он организовал революционный кружок среди пленных этого лагеря. Я, конечно, интересовался сколько человек, кто они такие, но он мне ничего не сообщил. Он
Л. 6об.
говорил следующее: он имеет связь с одним революционером что партия находится в подпольи в Чите и поэтому, что я не интересовался кто находится в этой организации. Я должен эту работу распространять, поскольку это возможно в офицерском лагере и держать с ним связь. С его помощью мы расширили эту работу. В офицерском лагере к нам пришли некоторые товарищи, которых мы знали уже в течение двух с половиной, трех лет. Мы выбирали таких товарищей, которым можно было доверять. Так, например, там был один, у него было 120 протоколов за нарушения. Значит есть повод для такого разговора. Среди примкнувших к нам были Гримм, Дейч и Ледерер. Я вам уже говорил, что в конце 1916 г. у нас был один вопрос - освещение тактики и поведения социал-демократии, а потом появился второй - лозунг, выброшенный Лениным на Циммервальдской конференции - о превращении империалистической войны в гражданскую. Как это мыслится, как это осуществить?
Работа пошла очень медленно, так как и наш и другой лагерь были офицерскими. Офицерство, как вы знаете, крайне реакционно и, чтобы что нибудь предпринять, агитировать или связаться с ними - это могло повести только к тому, чтобы получить замечание коменданта лагеря, который мог либо арестовать, либо сделать соответствующую высылку из лагеря. Поэтому, мы, примерно, до начала 1917 года не могли завербовать больше 10-12 человек сочувствующих и разделяющих нашу точку зрения. При чем к концу 1916 г. связи с другой группой, которая находиласть [так в тексте] от нас всего в 30-ти шагах, не было. Она была отделена от нас забором, за которым находились солдаты. Наладить работу было крайне затруднительно. Естественно этот Штейнгардт имел возможность заходить в лагерь в любой момент, потому что он первоначально работал в амбу-
Л. 7.
-латории в качестве санитара. Он имел возможность входить в лагеря и в город. Поэтому то ему и удалось связать с рабочими электростанции в городе Чите, а через них с подпольной организацией. Во время февральского переворота мы начали работать среди дружинников, там было четыре дружины. Из них три были царски настроены, а одна, которая раньше работала на империалистическом фронте, не молодая, которая кое чего наслышалась на фронте, у нее было совсем другое настроение, чем у тех, которые посылались на фронт. С этими стариками лучше было сговариватся, тем более, что при февральских событиях революционный дух заражал и их. Среди них мы и начали вести работу. Штейнгард хорошо говорил по русски, поэтому он мог связаться с ними.
Произошел большой перерыв в нашей работе. Те результаты, которых мы достигли тоже уменьшились, так как в то время вновь нахлынула шовинистическая волна, снова все стали говорить, что надо бороться до конца; этим духом были охвачены и дружинники. В связи с этим понадобилось мобилизовать все силы, которые были в Красноярске. Своевременно они были отправлены на фронт. В связи с этим была прислана новая дружина в 400 чел. - Тогда в Чите было в офицерском лагере было больше 2 ½ тыс. офицеров и 3000 солдат. В виду того, что в лагерь прибыли новые дружинники, связь порвалась и работа заглохла. Возобновилась работа только на следующий год осенью, примерно, в конце августа - сентября месяца, в то время, когда режим, который существовал в лагере, стал мягче. Офицеры имели уже возможность заходить в солдатский лагерь. В связи с этим, наша работа не велась в об”еме офицерского лагеря потому, что видели, что больше десяти человек мы из них завербовать не сможем. Та же группа, которая у нас в
Л. 7об.
офицерском лагере была, была переведена из Песчанки 1-й в Песчанку 2-ю. Во время Октябрьского переворота, который у нас произошел в конце ноября месяца, готовилось наше участие. Участвовать должны были Штейнгардт, Дейч, Гримм и я. В газетах появились телеграфные сообщения, что большевики взяли власть в свои руки, что переворот произошел в Ленинграде и в Москве, что все ж. дорожные станции, электростанции, все основные нервы государства перешли в руки большевиков. Как это отразилось в Чите? Это сообщение мы получили только в конце ноября, власть в это время находилась не только в руках большевиков: это был период двоевластия, хотя вооруженные силы были в руках большевиков, но большинство в Советах не было на их стороне. Восстание большевиков не сопровождалось кровопролитием, но окгда, спустя 3 дня всем павшим борцам устроили похороны, то все большевики, даже не только большевики, а и анархисты, [пометка на полях: «он был анархист»] которые в то время играли там не малую роль, приняли участие в этих похоронах, так как они тоже были против расстрела товарищей и были в значительной степени вооружены. Во время этих похорон мы тоже принимали участие с оружием в руках. Анархисты, революционные рабочие и солдаты тоже присоединились к нам. В этих похоронах принимал участие всякий, кто иаел [так в тексте] две ноги и две руки. Он брал оружие и принимал участие в этих похоронах. Это было действительно политическое выступление и нужна была большая революционная храбрость, чтобы принять в нем участие, потому что казачьи части находились тогда в городе Чите. В то время там было шаткое положение. В городе находились Семеновцы и нужно было ждать перехода власти в руки Семенова. В этих условиях нужна была большая храбрость, чтобы принимать участие в этих похоронах. Это было через несколько дней после октябрьского перево-
Л. 8.
-рота. После этого в течение нескольких дней власть почти совершенно бескровно перешла в руки Семенова. После этого большевистские организации разбежались. Большинство было или арестовано или расстреляно. Мы же находились в-се еще в лагере, куда вернулись после демонстрации. В это же время мы организовали восстание, но не восстание пролетариата против буржуазии, а использовали тот антагонизм, который был в лагерях между славянами и не/славянами / у нас было много чехословаков, поляков/. Мы организовали офицерское собрание, на котором собралось 2000 человек было об”явлено, что Австро-Венгерская монархия распалась и присутствовавшие старые офицеры полка, которые были там, они были выброшены из комнаты. Спустя один-два дня картина изменилась. Нам дали новых дружинников, которые стали арестовывать инициаторов восстания, в первую очередь, а во вторую участников выступления при похоронах жертв. Это было первое дело. Они были просто недальновидны, т.к. спустя подгода они чехословаков, сербов и хорват использовали, в свое время они стра[н]но смотрели на движение славян - как нарушителей покоя и лагерной дисциплины. Так, например, они 10-15 славянских офицеров, а также меня и Штейнгардта, но, очевидно, не потому, что мы организовали восстание, а потому что принимали участие в вооруженном выступлении. В тюрьме я сидел один месяц, а Штейгардт - 3 недели, а потом он был переброшен в другую тюрьму и сидел там до отхода Семенова, что произошло спустя два месяца, так как власть Семенова держалась от конца ноября до когца [так в тексте] февраля. Как бескровно он взял воасть [так в тексте], так и отдал ее в руки наступающим красногвардейцам и интернационалистам.
Я считаю, что период октября в Забайкальи нужно покончить мартом месяцев, когда русские белогвардейские
Л. 8об.
отряды приблизились к нам. Тут мы снова начали по настоящему организовывать наши интернациональные части. Была созвана лагерная конференция всех военнопленных, в котором принимали участие 600-700 человек. Было избрано бюро, в него вошли Штейнгардт, я и другие товарищи. После прибытия с запада русских и интернациональных частей наш лагерь окончательно развалился, после чего мы созвали по инициативе всех организаций в г. Чите лагерную конференцию, в которой принимали участие 600 человек. Было избрано общее бюро из немцев и австрийцев - около 11 человек. После этого была создана Интернациональная секция при Читинском губернском комитете партии, также получившая оружие от парторганизации. Первоначально мы вооружили 50-60 чел. Сюда вошли все те, с которыми были связаны мы с 1915-16 г. Это была основная секция, вокруг которой начинала развертываться работа. Потом пошли митинги, собрания, хвали наших представителей в Иркутск. Это было уже в 1918 году.
Л. 9.
СЛЕАНДЕР
Чтобы начать разговор о работе военнопленных, необходимо сказать следующее: я в Венгрию с 1903 г. был членом социал-демократической партии по 1910 г. В 10 году мы раскололись. После этого я был избран председателем союза строительных рабочих, но не каменьщиков, а бетонщиков в Будапеште. В эту группу входил я, также входил Ракоши и еще некоторые товарищи, которые известны как хорошие коммунисты. Я был пять лет там председателем. После в 1915 г. я был в 15 дивизии, которую из первых послали на русский фронт. Нас погнали в болото, сзади нас двигалась крестьянская дивизия, а на нас наступали русские. Там я пробыл всего 3 дня. За это время было убито 34.800 человек., но потом нам оттуда взяли, как опасных людей, как ненадежный элемент. Отправили нас в Москву, а потом в Раздольное, в Дальне-Восточную республику. Там в лагере в Раздольном нас было 40.000 чел. мы подвергались страшным пыткам. Там во время русско-японской войны начали строить дорогу, она была незакончена, так как там заключили мир. Поэтому нас заставляли кончать эту дорогу. Нам давали задание на день, которое мы должны были окончить в день. Нас разбили на группы по 500 чел. Нам давали один урок за сбея [так в тексте], другой за конвой. Нас заставляли таскать камни, которые мы носили на спине, мы таскали камни наверх, на дорогу. Это нас страшно революционизировало, так как работа была очень трудная и очень многие из нас умирали. Кроме того, от русско-японской войны осталась гнилая капуста в огромных кадках, так вот этой капустой нас кормили. От этого тоже многие болели и умирали. У живых тоже сил не было, а если мы не выполнили урок, то сейчас же артельщик докладывал нашему полковнику Гловацкому
Л. 9об.
Он посылал роту казаков и нам всыпали по 50 плеток, за то, что один из 500 не выполнил урока, не наломал камней. Это называется революционизировать. После этого я попробовал еще в Раздольном собрать собрание социал-демократов тог тогда там был один печатник из Будапешта т. Розенблюм, он сказал, что будет маленькое совещание о том, что нам в дальнейшем делать, чтобы выйти из этого положения. Он гвоорил, что так как мы находимся в плену, так как мы военно пленные, то мы должны подчинчться своим властям и не должны заниматься такой работой. Как мы можем, находясь в русском плену, организоваться и восставать против русского царя и русского офицерства, это невозможно. Но мы думали иначе. Тогда было страшно холодно и мы умирали как мухи. За зиму 1915 г. нас умерло 15.000 чел. Мы их сразу не хоронили, так как там зимой земля очень мерзлая и копать могилы нельзя. Мы их складывали под снег до весны. После этого я был в Раздольном. Меня после этого перебросили из Раздольного в Никольско-Уссурийск. Там было 70.000 военнопленных. Там положение было лучше, там уже можно было начать организацию. Я был переводчиком. Кроме того, раз я переводчик, то имел право входит ьв город, мог соединиться с людьми, с окружающими рабочими, как переводчик я имел еще право из этого лагеря уходить и в другой лагерь. Я ходил очень часто в другой лагерь, потому что я ходил обычно с врачами, которые шли к больным, они меня брали с собой чтобы я им переводил, что говорят больые. В Никольско-Уссурийске была тоже грязная тяжелая работа. Там тоже умирали. Там были со мной Адольф, Бухингер, Матис и еще некоторые. Я залася [так в тексте] задачей создать ячейку, создать такую революционную организацию, чтобы улучшить положение военнопленных. Почему это мне вошло в голову? Потому
Л. 10.
что все что мы получали из дому, все шло врачам и офицерам, а мы получали только то, что нам давали русские. То же что нам присылали из дому все оставалось у этих людей. Все продукты и одежда, которая получалась для нас все это оставалось в Красном Кресте, нам говорили, что вы работаете, получаете 4 копейки в день, кроме того харчи, значит вам не следует получать из этих посылок. В результате я организовал революционый кружок и к перевыборам этого комитета поставил себе целью проверить этот комитет. Там у меня был тов. Вейс, который сходился с моими революциоными взглядаим [так в тексте], мы с ним следись [спелись?]. Мы решили свергнуть этот комитет, чтобы правильно распределялось то, что нам присылают. Это были, так сказать, мелочи, но эта штука сыграла крупную политическую роль, так как это было при царизме. В нашу задачу входило, чтобы этот комитет победить. Нам небходим в каждом бараке вождь, иметь там свою секцию. Там были десятки бараков, в каждом было по многу людей. И вот мы решили создать в каждом бараке тройку или пятерку, которые бы нашим товарищам об”яснили, что нужно этот комитет свергнуть. Нам удалось эту организацию сковать и при перевыборах этого хозяйственного комитета мы победили. Перед выборами мы заметили, что ночью по баракам ходят несколько человек, которые несли кто колбасу, кто сало, сыр, водку, они будили солдат, давали им поесть и запить водки, при этом говорили: ты голосуй за доктора. Эта агитация им должна была помочь. Мы заметили, что эта агитация идет. Мы на другой день собрали собрание всех военнопленных. На собрание явились все доктора, офицеры, интеллигенция целиком. Вот что получилось после этой попойки. Я выступил на этом собрании и заявил, что сегодня веером должны быть пере-
Л. 10об.
-выборы этого комитета и мы должны во что бы то ни стало в этот комитет войти. Влить такоц состав, который бы защищал наши интересы, а не такой, который бы заставлял нас голодать. Я говорил, что мы должны создать такой комитет, который будет защищать тех, которые работают и голодают, а не то, чтобы она сторона все сожрала. Кроме того, я доказал, что они водят к себе барышень, едят, пьют все что им захочется. Я говорил, что надо избрать во что бы то ни стало такой комитет, который будет защищать ваши права. После этого выступает д-р Н…. и говорит что такие собрания как здесь вообще не разрешаются, что мы не имели права собираться. Что это неподчинение военной дисциплине. Кто не будет подчиняться, тот будет отвечать перед военным судом, когда пойдем домой. Потом выступило еще несколько человек и говорили, что меня надо привлечь к русской военной ответственности, перед русским судом за то, что выступил здесь с такой речью. Я попросил опять слова. Они не хотели дать, но в результате по желанию большинства я все-таки выступил и сказал, что в таком случае они тоже должны отвечать за то, что пришли сюда. Они не должны были приходить на такое собрание. Я сказал, что за время их руководства у нас умерло 35 тыс. человек. Берут ли они на себя ответственность за умерших перед нашим правительством. В результате мы провели тот комитет, который мы выбрали. Это была первая победа нашей группы. После этого все, что мы получали распределял этот рабочий комитет. После этого они на меня очень обозлились, но ничего сделать не могли. После этого мы работали в этом комитете и одновременно поддерживали в лагере революционный дух.
Приближалось 1-е мая. Мы подготовляли, чтобы выступить первого мая в 17 году с красным знаменем. Это было после
Л. 11.
[того, как] меня избрали артельщиком, я долж[е]н был для них все закупать. Я мог уходить в город, там я познакомился с тов. Кристелевым и Сдобновым. Мне тов. Кристелев сказал, тебе надо иметь с городом тесную связь. Это было летом 1917 г. В результате связи с тов. Кристелевым, во время свержения буржуазии, большевиками осенью /там власть захватил Дутов/ мне тов. Корестелев, говорит, тебе надо работу вести так, чтобы там Вам тоже примкнуть к нам, Вы должны сделать забастовку, чтобы тоже была Советская Власть. Рабочие мастерских забастовали. Что бы не было останов[к]и в работе они использовали военнопленных, которые жили на станции в бараках. Нас заставляли делать бронепоезд против большевиков. Тов. Корестелев мне сказал, что мы должны сорвать этк [так в тексте] работу, а как мы могли ее сорвать, ведь на каждого человека было два юнкера, если откажеш[ь]ся работать сейчас же расстрел. Все-таки я обещал как нибудь сделать. Подощел [так в тексте] какой то католический праздник, я говорю товарищам, хорошо бы сегодня по праздновать. Они согласились. Но это мы сделали не для того, что бы праздновать, а чтобы сорвать работу. Мы на работу не вышли. За нами прислали конвойных, чтобы вывести нас на работу. Мы заявили, что у нас праздник и мы не пойдем. Когда нам второй раз приказали выйти на работу, мы не идем. Прислали третий раз - мы опять не пошли. Тогда к нам в барак пришли юнкера, спрашивают, кто из Вас переводчик. Указали на меня. Ты переводчик? Так точно. Вы получили приказание что вам надо выйти на работу. Почему не вышли? Потому, что говорю у нас религиозный праздник. Я не могу заставить людей работать в праздник. Ты тоже большевик, - засучил рукава и дал мне в морду, я упал, другой в это время дал мне прикладом в спину. Так меня избили, что я остался без памяти лежать. Но то, что меня избили до крови достаточно было чтобы мои товарищи решили, что надо что то делать. Они от-
Л. 11об.
свержения царя. Мы обращались с конвоирами, чтобы они дали нам раз”яснение почему свергли царя, то они говорили, что этот царь продался германцам и за это его свергли. Теперь мы без царя расправимся с германцами как следует. Это было настроение керенских солдат. После этого мы подготавливали первое мая. Мы сделали красное знамя, нарисовали на нем две сломанные шашки и укрепили его на крыше. У нас был огромный клуб, мы там устоили собрание всех военнопленных, чтобы об”яснить им значение первого мая. В тот момент. Когда я им говорил об этом, кто то прошел по крыше, подошел к флагу и сорвал его. Я сказал: товарищи, пока мы празднуем праздник первого мая, кто то сорвал наш флаг. Они бросились на крышу. Это оказался германский фельдфебель. Мы спросили зачем ты это сделал? Он говорит - я вас не призняю [так в тексте], я это сделал по приказу. Его повалили и начали топтать. Пока он очутился внизу он был весь в крови. Его увезли в госпиталь. В это время пришел офицер с демократическими взглядами и сказал: товарищи, вы не волнуйтесь. Мы это знамя поставим на место. Приставим к нему караул и его никто не тронет. Знамя отнесли на крышу, поставили около него русский караул. У нас ыбл [так в тексте] хор, он начал петь марсельезу.
После этого офицеры решили удалить меня из лагеря. Кроме меня еще некоторых. Они говорили, что мы им машаем [так в тексте] революционизируем солдат. После этого меня перевели в Оренбург. Со мной были т.т. Адольф, Бухингер. Нас перевели в Оренбург. Там надо было строить чтото на станции. Они нас не хотели оставить в городе. Они говорили: пусть они идут на Азиатскую границу, там не будут нам опасны. В Оренбурге нас заставляли насильно строить бани. Т.к. я очень хорошо знал русский язык, мне дали удостоверение согласно чего я мог ходить в город без конвоя. Товарищи
Л. 12.
работали этот день и вечером, когда меня уже отвезли в приемный покой, мои ребята, как стало темно разбедались по деревням, их ловили, но непоймали ни одного. Таким образом мы все-таки сорвали эту работу по постройке бронепоезда. После этого я очутился в губернском госпитале. Когда я немного поправился я снова встретился с Коростелевым. Знаешь говорит Павел, мы знаем, что ты пострадал, что хочешь награду за это. Я говорю знаете ребята, я довольнос [так в тексте] старый подпольщик и никогда ни какой награды за работу не получал, вы оскорбляете меня, а если вы хотите, что нибудь для меня сделать, то разрешите мне организовать людей, а потом мы нанесем врагам удар. Пожалуй, говорят, давой с нами вместе. Город был тогда в руках Дутова, а станция была в руках большевиков. Коростелев сказал, у нас есть винтовки, винтовок оказалось больше чем людей - 800 шт. мы организовались на станции. Там были Коростелев, Мартынов, Михайлов и др. всего нас было 80 человек. Потом Корестелев собрал из главных ма[с]терских еще 80 человек. Было 160 человек всего. Когда дали несколько залпов, и заняли станцию, мы дали телеграмму, чтобы наши отряды занимали ее, когда они пришли мы начали очищать город от противников. После этого началось формирование, так называемого, интернационального лигиона. Главным комиссаром у нас был Михайлов. Он был главным комиссаром по интернациональным частям в гор. Оренбурге. Я в то время пошел не в интернациональный лигион, а в контр-разведку, там я работал вместе с матросами. Вы знаете в чем заключалась наша работа: аресты, обыски каждую ночь, отбирали золото, а его было много. Во время наступления Колчака и др. у нас на каждого солдата оставалось только по 150 патронов.
Да, текст в оригинале был тоже с перепутанными листами.