Страдания белаго человэка и офицэра
Партизаны в освобожденном Енисейске. Первый ряд, второй справа - П. Л. Горохов. 1920 г.
Конечно, я был уверен, что скоро меня расстреляют или просто убьют, так как я, по-ихнему, белогвардеец, офицер, которых большевики считают самыми смертельными себе врагами. Оно, конечно, так и есть. Кто бы из этих проклятых большевиков-изменников и предателей России ни попался в мое распоряжение - пуля в лоб или веревка на шею. Других слов с ними бы не было.
Это из рассказа о пребывании в партизанском тылу Тасеевской республики некого офицера, которые он написал редакции кадетской газеты "Свободная Сибирь". Газета это публиковать не решилась (наверно, партизаны выглядели в отчете недостаточно кровожадно) и почему-то приписала их командиру гарнизона Канска полковнику Кодинцу, что точно не так. Но не суть. Давненько не читал столь лицемерных белогвардейских стенаний. Партизаны много писали об офицерах, которые были смелыми вояками только против мирных жителей, которых избивали и мучали при любом поводе, а сами были бездарями и трусами. Собственно, текст ниже полностью это доказывает. Трудно написать от лица самодовольного и глупого офицера, пропитанного военщиной, что-то более аутентичное. Самые смешные места выделил красным.
ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА В ПЛЕНУ У КРАСНЫХ БАНД ЕНИСЕЙСКОЙ ГУБЕРНИИ
ВОСПОМИНАНИЯ НЕИЗВЕСТНОГО АВТОРА
Рота наша стояла постами по линии железной дороги от Канска на восток до станции Тайшет. Еще с декабря месяца 1918 года начали ходить слухи, что во многих местах Канского уезда появляются банды разбойников из числа не явившихся на призыв дезертиров, которыми руководят разбежавшиеся при разгоне чехами по уездам разные представители большевистских городских и сельских совдепов. Вследствие почти полного отсутствия в городах Канске и Красноярске формированных войсковых частей, которые могли бы своевременно ликвидировать начавшуюся смуту, шайки эти с каждым днем увеличивались, все более и более наглели, терроризируя местное население. Там, где шайки появлялись, происходили грабежи, насилия и даже убийства среди зажиточной интеллигентной части населения.
К сожалению, и моя семья проживала в деревне Романовской Тальской волости. Надо было вывезти ее во что бы то ни стало в город. Не попросившись даже у своего начальства, я в конце января 1919 года помчался скорее в деревню. В нашей Тальской волости еще было спокойно, и я ехал с полной уверенностью, что все обойдется благополучно. Главные очаги начавшейся пугачевщины были Тасеевская к северу от линии дороги волость и Степно-Баджейская к югу от полотна дороги, откуда и налетали шайки грабителей в соседние уезды. В деревне Романовской большинство крестьян я отлично знал, да и меня и мою семью все знали, так что о какой-либо опасности я даже и не думал. С этим и приехал в деревню. Семья начала собирать пожитки, но на другой день, это было 23 января, неожиданно в Романовскую явилась банда красных в 14 человек. Оказалось, из шайки известной всему уезду учительницы, завзятой большевички Варвары Малышевой.
Бандой предводительствовал юнкер Лаптенко, которого я также хорошо знал, да и он меня. Банда приехала на реквизированных крестьянских подводах из деревни Большой Речки. Большевики окружили мой дом и с руганью ворвались в комнаты. Жалея семью, я вынужден был сдаться без сопротивления. Меня раздели. Всю одежду, какая была в доме, забрали. Никого из семьи, к счастью, не тронули, ограничившись лишь моим арестом. Вместо отнятой одежды мне дали поношенные валенки и старенький оборванный полушубок. Впрочем, и за то приходилось в душе говорить спасибо, ибо на дворе стояли нешуточные сибирские морозы. Конечно, я был уверен, что скоро меня расстреляют или просто убьют, так как я, по-ихнему, белогвардеец, офицер, которых большевики считают самыми смертельными себе врагами. Оно, конечно, так и есть. Кто бы из этих проклятых большевиков-изменников и предателей России ни попался в мое распоряжение - пуля в лоб или веревка на шею. Других слов с ними бы не было. Но, к моему огорчению, не они, а я сам к ним угадал в лапы. Стало быть, иллюзии строить не приходилось. Щемило на сердце и, пожалуй, волос даже на голове шевелился в первые моменты, однако я крепился и о своих чувствах красным прохвостам, извините за выражение, не сказал. Вывели меня с ругательствами и угрозами убить из дома, толкнули на подводу, и вся шайка отправилась по дороге к участку Соболевскому, где заночевали у знакомого мне крестьянина по фамилии Прусаков. Есть мне не дали, да я и не просил. Не до еды было.
Утром двинулись дальше на деревню Жосов, где, оказалось, стояла шайка латыша из этой же деревни, Спелика. Разбойники из этой новой шайки встретили меня руганью и насмешками.
- А, попался кровопийца, палач… туда-то твою мать, - со всех сторон неслось по моему адресу. Стащили с меня валенки, дали обуть вместо них лапти. При этом плевали на меня и издевались, как африканские дикари над попавшимся им белым. Со всех сторон кричали насмешливо:
- Походи-ка, господин офицер, в крестьянских сапожках. Скорее расстрелять его.
При этом не жалели матерных слов. Другие орали, что я не заслуживаю пули, а следует попросту убить прикладами да и выбросить собакам на съедение…
Однако ни того, ни другого не сделали, так как бывшие тут вожаки их, Спелик, сама Малышева да агитатор какой-то, некто Петров, уговорили толпу пока меня не трогать. Революционный-де после трибунал разберет сам, как со мной поступить. Игра в законность помогла все-таки мне. Снова меня повезли. Куда теперь, я не знал. Узнал лишь, когда приехали в село Агинское.
В промежуточных деревнях меня, как зверя какого-то, показывали встречавшим шайку крестьянам, а те, дурачье, может, делали только вид, а может, и искренне радовались и ликовали, крича:
- Попалась-таки одна птичка!
В селении Агинском ко мне присоединили арестованных здесь начальника местного почтового отделения и псаломщика церкви. Бедняги были ограблены так же, как и я. Из Агинска нас повезли в село Вершино-Рыбное. Здесь нас засадили в холодную каталажку, где мы пробыли двое суток. Есть давали только черного хлеба по полтора фунта каждому. Крестьяне, мужики, ребятишки и бабы, приходили смотреть на нас, как на обезьян, и требовали, чтобы нас выводили на-/405/-показ народу на улицу. Пробовал заговаривать с любопытными, но мужики злобно лишь в ответ матерно ругались, а мальчишки и бабы фыркали или плевались да поскорее прятались за спины ругавшихся мужиков.
Спутники мои по несчастью были удручены и в большинстве случаев уныло и равнодушно жались в углу избы. На третий день нас отправили в соседнее селенье Талое, где, как оказалось, заседал военно-полевой трибунал. Помещение трибунала - изба-сборня. Следственная комиссия из трех лиц: крестьяне Иванов, Курченко и Плюма (верно: Плум), бывшие, очевидно, солдаты-товарищи. Вид весьма у всех развязный и наглый. На службе были или унтер-офицерами, или ротными писарями. Кроме нас привели еще пять арестованных: «буржуев» Петра Березовского, Федора Саломатова, Ивана Канчуру, учительницу Апполинарию Казанцеву и еще одного какого-то старичка, фамилию не узнал.
Опрос длился с полчаса. Спрашивали имя, фамилию, какого села, волости, уезда. Признаем ли советскую власть. Когда мы ответили, что такой власти в Сибири давно уже нет, сделали вид, что удивлены нашим нахальством, и что-то записали в протокол опроса. В сборню явились сами судьи военно-полевого революционного трибунала, всего четыре человека, из которых один сел за секретаря. Это был волостной писарь по фамилии Залегаев. Судили на этот раз только меня и моих компаньонов по каталажке - начальника почтового отделения и псаломщика. Судьи были, надо думать, неграмотны, ибо секретарь всем делом правил как хотел, а судьи лишь кивали головами. Вопросы нам задавали опять те же, что и на следствии. Кто, откуда, кто арестовал и признаем ли советскую власть… Затем секретарь прочел приговор: все присуждаются к смертной казни через расстреляние.
Нас тут же раздели, оставив лишь белье и лапти. Послали затем за конвоем для приведения приговора в исполнение. Мы, все трое, давно уже вполне примирились с ожидавшей нас участью. И теперь равнодушные, с полной апатией ожидали конвоя палачей. Какой-либо надежды на спасение в душе у меня, по крайней мере, не оставалось. Сердце слегка ныло тупой болью, но страха особого я не испытывал. Однако погибнуть нам оказалось еще суждено не было. Вместо конвоя явились для всех неожиданно несколько человек крестьян из селения Агинского в роли депутатов от общества этого селения. Они потребовали от судей, чтобы раньше, чем казнить, те собрали бы сведения о моих компанионах у крестьян соседних с Агинском селений, а также заявили, что осужденные были хорошими людьми и не обижали крестьян.
После такого заступничества судьи снова пересмотрели наш приговор и отклонили его не только в отношении моих сотоварищей, но за компанию, видимо, и меня. Нас снова одели и отправили под арест. В этот же день под сильным конвоем нас отправили дальше через деревню Нойскую по направлению на деревню Степной Баджей. Не стесняясь нашим присутствием, секретарь суда перед нашим отправлением отдал такое распоряжение конвоирам - ноевским крестьянам:
- Вы, товарищи, по пути можете их убить, а нам только донесете, что убиты при попытке к бегству. Вот и все.
Однако наши конвоиры не пожелали воспользоваться этим упрощенным способом освободиться от хлопот по окарауливанию нас и лишь только перед отъездом, для облегчения совести, избили нас в полную свою волюшку, а живыми все-таки оставили. Путешествие наше на подводах до Степного Баджея продолжалось 11 дней без особых приключений, благо, к нашему счастью, и морозы стояли не очень серьезные.
По деревням на нас собирались толпою глядеть крестьяне со своими бабами и детьми, но особой злобы не проявляли. Иногда, впрочем, только иронизировали относительно лаптей на офицерских ногах. На мои заговаривания охотно отвечали, да и конвоиры скоро так освоились с нами, что свободно пускались со мною в разного рода разговоры и даже диспуты на политические современные темы. На мои вопросы, зачем они идут против теперешнего правительства, принаивно, но довольно уверенно отвечали:
- Надо идти, так как большевики уже снова покорили всю Сибирь и везде уже советская власть.
А на мой вопрос, кто им об этом сказал, отвечали:
- Все говорят. Чехи уже разбиты и бегут во Владивосток. Русские войска Временного правительства уничтожены Красной гвардией, которая двигается к Красноярску от Ледовитого океана и скоро присоединится к нам.
И так далее, подобную же чушь. На вопрос, зачем нас везут в Степной Баджей, ответили: «Там главным будет над вами суд. В Баджее уже собраны все забранные буржуи и офицеры и скоро их там всех казнят». Ответ оказался для нас малоутешительным.
После долгих мытарств и голодовок наконец-то добрались до Степного Баджея. Здесь нас всех засадили в арестантский дом, действительно переполненный арестантами из числа деревенской интеллигенции и пленными солдатами из правительственных отрядов. Здесь было набито народу человек тридцать.
Ежедневно одних уводили куда-то, других приводили на их место. Некоторых уводили для приведения над ними смертных приговоров. Так, в моем присутствии были расстреляны Константин Зиновьев из села Вершино-Рыбинского и Шалинской волости Василий Гудименко. Расстреляли также пленного фельдфебеля /406/ 1-й роты 30-го Чернореченского полка по фамилии Штарк. Всего за мое пребывание в плену было расстреляно 26 человек. Фамилии некоторых мне известны. Вот они: супруги Тыжновы, отец и сын Заксельские, отец и сын Чудней, муж и жена Лурий, Иосиф Жунжус, Роган, Мальков, Ступаков, Илья Волынский и Иосиф Богуславский. За что их казнили, не знаю. Всех расстреливаемых увозили в пещеру в трех верстах от села Степной Баджей, где и бросали.
Прочих арестованных выводили ежедневно и на принудительные работы. Мы кололи и рубили дрова, носили воду и исполняли другие работы. Село Степной Баджей раскинуто среди сильно гористой местности, покрытой сплошь тайгой. Всего дворов пятьдесят, но тянутся они по склону горы на протяжении не менее одной версты. Церковь стоит на самой вершине. В ней красными устроен так называемый народный театр. В мое пребывание в Баджее состоялось в этом театре несколько представлений. Играли руководители восстания - учителя и учительницы. Дом священника занят под волостной совет, военный отдел и отдел редакционный. В доме псаломщика помещается главный Совет. Больница именуется военным госпиталем и переполнена тяжелоранеными. Одно из помещений этой больницы приспособлено для химического отделения, где изготавливают порох, капсюли и спички.
Работают в химическом отделении немцы и мадьяры. Есть также особая оружейная мастерская, кожевенная, сапожная и портновская. Всем распоряжаются члены исполнительного комитета и главного Совдепа. Военным диктатором состоит Кравченко, членами исполкома - главные руководители восстания, учителя и учительницы в большинстве из латышей, хотя есть и русские. Один даже священник, фамилии мне не удалось узнать. Почему-то скрывают. Говорят, что некоторые из совдеповцев - приезжие из России от самого Ленина и Троцкого. Население Степного Баджея - переселенцы из разных губерний России. Землепашеством занимаются очень мало, больше звероловством, рыболовством и сплавкой леса по реке Мане, которая протекает в 20 верстах от села. Красных в селении набито полно. Сюда ежедневно привозят из других селений муку, масло, яйца, гонят скот. Коров обыкновенно сопровождают крестьянки. Целыми толпами осаждают они ежедневно Совдеп и ревут, выпрашивая отдать назад коровенку. Платят за реквизированное имущество какими-то квитанциями и редко лишь керенками. Деньги, видимо, главари припасают для себя на случай побега. Самогонки тоже привозят много. Разгула и пьянства хоть отбавляй. По крайней мере, наша охрана всегда пьяна.
В начале марта меня и моих спутников - начальника почтового отделения и псаломщика водили снова на допрос в так называемый верховный трибунал. Ограничились все теми же вопросами, что и раньше, когда нас спрашивали. Суд над нами назначили на 27 марта, а пока продолжали гонять на разные работы. Дождались, наконец, и 27 марта, т. е. дня суда над нами. Снова никакого личного страха я не испытывал. Теперь даже не верилось совсем, что могут присудить к смертной казни. Пошел на суд уверенный, что жив останусь. Хотя логически никаких к тому данных не было. На опросе мы, все трое, твердо заявили, что власти большевиков, как несуществующей в Сибири, мы признать не можем. На этот раз верховный трибунал состоял из председателя - безграмотного крестьянина Короткова, товарища председателя -ссыльно-политического некоего Грабовского, секретаря - волостного писаря Перовской волости Иванова и судей - членов Совдепа Богана, Бутенко и Курченко.
Однако и на этот раз суд не состоялся. Нам заявили, что за недостаточностью собранных о нас сведений отложили на неопределенное время. Так как я проявил себя усердным плотником и дроворубом, то меня из-под ареста освободили, отдав лишь под надзор. Стало жить легче. Всюду, где только надо было колоть дрова или сделать какую-либо плотничью работу, тащили непременно меня. Делал, не жалея сил и умения, ибо этим рассчитывал заслужить некоторое доверие и ослабить через то надзор за собою. Принялся между тем обдумывать средство к побегу. Встретил на работах нескольких солдат одного со мною батальона, взятых также в плен, Гусева и Молочкина. Поговорил с ними о возможности побега. От них узнал, что многие из числа пленных также собираются бежать и ждут только, когда стает снег, ибо по глубоким следам далеко не уйдешь. У Молочкина были уже заготовлены и припрятаны котелок, топор, спички, сухарей запас. Все это хранилось у одной сочувствовавшей ему женщины по фамилии Иванова.
15 апреля опять мое дело было назначено к разбору. Пошел. Трибунал собрался в том же составе с добавлением лишь по одному фронтовику от полка. Армия Кравченко была организована в несколько полков. Долго на суде меня не держали. После моего отказа поступить на службу в Красную армию приступили к составлению приговора, который тут же и прочли: «Осуждается к принудительным работам с лишением свободы до окончания народного движения». А так как я знал дело разработки и добычи золота, то меня назначили вместе с партией других осужденных на работы на золотой прииск.
23 апреля нас погнали к месту работ на прииск некоего Пустовалова, отстоящий от Степного Баджея верстах в шестидесяти у верховьев речки Кувай. Со мной были посланы шесть цензовиков-солдат: Евгений Ку-/407/-дельский 1-го Томского гусарского полка, Василий Шукевич, Иван Мащенко и Павел Давидов; учебной команды 30-го Чернореченского полка Василий Солдатов и 1-го Восточно-Сибирского тяжелой артиллерии дивизиона Николай Лойко, а также один милиционер Иван Кердон. На другой день мы прибыли на прииск, распределили по работам. Я, как самый старший по годам и плотник, был назначен исправлять пилы, ручки к лопатам, киркам и топорам. Одним словом, сделался заправским плотником. Работая, я присматривался к окружающей обстановке, местности и к сотоварищам по работе, дипломатично выпытывая у них, что они думают о бегстве, и вместе с тем опасаясь, как бы кто из них не выдал моего намерения. Однако скоро убедился, что все согласны вместе со мною бежать. Я, как родившийся и выросший среди тайги Енисейской губернии, знал ее и, конечно ориентировавшись хоть сколько-нибудь в окружающей прииск местности, далее уже, конечно, сумею провести через хотя бы незнакомую тайгу всех, кто со мною уйдет.
Под предлогом вырубки подходящих лесин для поделки ручек к инструментам я начал ходить по окрестностям прииска, присматриваясь к тропам, ведущим в глубь тайги. Стража, сторожить которой нас поручали, и сам заведующий всем прииском комиссар не очень-то усердно несли свои обязанности. Некоторые из нас часто ходили на охоту. Я попросился у комиссара тоже с ними сходить на охоту. Комиссар разрешил пойти вместе с двумя конвоирами. Во время этой охоты я основательно ознакомился через расспросы своих же сторожей с направлением таежных троп и с названием соседних речек. Стража моя охотно отвечала на все мои вопросы, ничего не утаивая. Из разговоров с ними я окончательно убедился, что большинство красных банд состоят просто из любителей приключений, разбоя и грабежа, чем и соблазнили их руководящие всем восстанием главари, сулившие разграбление городов Красноярска, Канска, Ачинска и других. Все та же обыденная ложь, будто российская Красная армия уже победила всех белогвардейцев и теперь быстро идет по Сибири на помощь восставшим енисейцам. На мой вопрос, много ли восстало крестьян в губернии, уверенно отвечали, что один миллион. Эдакая слепота кромешная! Я снова спросил: «А когда вы думаете взять Красноярск?» «В мае месяце все города заберем и всех буржуев перебьем», - без запинки отвечали оба стража. «А чехи?» - задал я снова вопрос. «Они к нам присоединятся, уже обещали», - последовал ответ.
Вернувшись с охоты, я сообщил своим напарникам, что надо готовиться к побегу. Снег быстро спадал, оставаясь лишь в затененных только местах. План побега окончательно у меня был готов. Решили тронуться в путь в ночь на 13 мая. В бараке, где мы ночевали в особом помещении, жил и наш комиссар со сторожами. По ночам и комиссар, и все сторожа самым спокойным образом спали, развешивая свое оружие по стенам на гвоздях. Часовой тоже больше делал только вид, что караулит наружную дверь. И вот 13 мая, ночью, мы поднялись спокойно с нар, зашли тихо в комнату к своей страже, забрали четыре берданы, два дробовика, 14 боевых патронов, запас к дробовикам, и вышли на двор. Часовой тотчас же притворился, что спит и ничего не слышит. Мы тоже его не тронули. Пошли к сараю, где хранились продукты, разобрали вход, взяли хлеба, мяса, один котелок, два топора и без помех направились в тайгу по знакомой уже мне тропе. Пошли сначала в противоположную от намеченного мною на самом деле пути сторону, чтобы тем спутать погоню, если таковая будет. Днем уже свернули только в настоящее направление. Со мной бежали Кудельский, Шукевич, Мащенко, Давидов, Солдатов и Лойко.
Шли по талым местам, дабы не оставлять резких следов. Держали направление на юго-запад. Перешли по льду, который еще держался, через речку Колбу и этим совершенно скрыли свои следы. Первый день шел сильный дождь. К ночи перестал. Ночевали в глухом ельнике у костра. Спали лишь вполглаза, как говорится. Больше беседовали о пережитом. С утра опять шли снегом и только к полудню вышли на талые южные склоны гор. К вечеру опять попали в снега, зато здесь убили медведя, около которого и заночевали у костра. Полакомились медвежатинкой, запаслись и в дорогу, сколько могли только унести. На третий день мы выбрались окончательно из снегов и пошли теперь охотничьими тропами. К вечеру дошли до реки Козь. Река эта в каменистом русле с очень быстрым течением. Плыть по ней на чем-либо невозможно, и нам пришлось с большим трудом пробираться вдоль берега по течению. Стало попадаться много зверя и птицы, но стрелять мы опасались, дабы не привлечь на выстрелы погони.
К вечеру от переутомления заболели Кудельский и Шукевич. Из-за них пришлось раньше времени остановиться на ночлег. Ночь провели тревожно, ибо, когда шли по тропе, видели следы лошадей, а на рассвете услышали выстрел, принятый нами за сигнал погони. Быстро уничтожили следы ночлега; поддерживая больных, двинулись дальше и к полудню благополучно добрались до избушки охотника. Подходить к ней сразу поопасались. Оставив в засаде своих товарищей, я пошел осторожно к избушке на разведку. Убедившись, что в избушке, кроме хозяина ее, старикаохотника, никого нет, я подал своим сигнал. Старик, принимая нас, очевидно, за красных, предупредил /408/ о казаках, следы которых мы видели на тропах. Это нас обрадовало, т. к. давало надежду скоро увидеть, наконец, своих.
Старик напоил нас чаем, что быстро восстановило наши силы. Из расспросов его я окончательно убедился, что мы идем правильным путем в направлении к городу Минусинску. Недалеко от избушки находится прииск некоего Рагозинского на речке Сисим. Старик охотник согласился проводить нас на этот прииск, куда мы и пришли к вечеру. Здесь нас сначала встретили недружелюбно, так как тоже сочли за красных, но затем, когда я сказал, кто мы, обращение изменилось, и нам предоставили все, что только могли, для отдыха. Здесь мы основательно отдохнули, помылись в бане, наелись и выспались в полную сласть. Сын хозяина и два плотника помогли нам устроить два плотика, на которых мы и поплыли по течению реки Сисим далее на юг. Плотики плыли быстро. По берегам часто встречались охотничьи избушки. К вечеру приплыли к устью реки Оленкой, где встретили поселок из четырех семейств зырян и одной русской. Зыряне встретили нас радушно, угощали чаем и дали ночлег.
С утра опять поплыли на плотиках, но уже не так благополучно. Наткнулись на подводный камень. Плотик залило водой и чуть не затопило совсем. Затем нас занесло под дерево, через которое пришлось всем прыгать. Кудельский прыгнул неудачно и повис над деревом, и, пока задержали плотик и сняли его, он успел принять холодную неожиданную ванну, что окончательно подорвало его здоровье. Доплыли вскоре после этого до избушки охотника Николая Потылицина, где и обогрелись. Здесь узнали, что ниже есть пороги. Стали осторожнее плыть дальше. На порогах один плотик провели благополучно, но другой посадили-таки на камень, и пришлось бросить. Перебрались все на оставшийся и к вечеру добрались до золотых приисков Сергея Васильевича Иевлева. Оказался моим знакомым. Он сказал, что есть распоряжение всех подозрительных задерживать и препровождать в ближайший населенный пункт. «Мы самые подозрительные люди, - сказал я в ответ, - скорее нас проводите до этого населенного пункта, а под больного Кудельского просим дать лошадь». Нам оседлали двух.
На одну погрузили вьюком провизию, на другой поехал Кудельский. Путь оказался очень трудный, т. к. попадалось много речек, которые с трудом преодолевали.
В полночь, однако, успели добраться до селения Урус-Сисим. Крестьяне этой деревни из новоселов, живут бедно, но приняли нас хорошо. В дальнейший путь дали нам восемь лошадей, на которых мы и поехали в деревню Мензотскую, а далее до Абаканска уже на подводах. Во встречных деревнях крестьяне встречали нас доброжелательно. К большевикам относились враждебно. Из Абаканска по телеграфному распоряжению начальника района Минусинского уезда мы были вытребованы в этот город, куда и прибыли.
Из Минусинска нас на пароходе уже отправили в Красноярск, куда я прибыл в конце мая. Вот и вся моя маленькая история пребывания в плену у совершенных пугачевцев, окончившаяся, слава Богу, для всех нас бежавших вполне благополучно.
Записал со слов. Старый военный
Ниже чернилами, другой рукой, надпись: Автор - полковник Кодинец. Передано из редакции «Свободная Сибирь».
КККМ. О / ф 13561. 1919 г. 25 л. Рукопись. /409/
Комарова Т. С. Гражданская война в Енисейской губернии. Воспоминания, мемуары. - Красноярск: КАСС, 2021. С. 405-409.
Как отмечают составители сборника: "Партизанское правосудие поступило по отношению к белому офицеру более щадяще, чем поступил бы он по отношению к противнику, обещая в воспоминаниях скорую расправу - петлю или пулю в лоб". А я лично уверен, что он еще и наврал с три короба. Не зря же для газеты писалось. Какой-то бред про немцев и мадьяр... Там всего один немец и был, хоть и заведующий. В брехню о том, как он легко сбежал и все-де ему помогали, конечно, только дурак поверит. Как и в его пафосное поведение на суде. Ну великие мучения героя-офицера, в общем - отняли полушубок и валенки, четыре месяца водили плотничать и работать, один раз якобы избили, но не расстреляли, вот жеж гады. То ли дело карательные войска, которые по всем сведениям пороли, грабили и убивали партизан и жителей как только хотели и при любой возможности, сволочи. Ну, а в заключение - несколько характеристик о просвещенных господах офицерах от самих партизан:
Храбрые в расправах, утонченно жестокие, высокомерные гг. офицеры являли образчик тупости и трусости. Так, полковник Сорокин перед наступлением стравливал белого и красного петухов; когда красный оказался победителем, он повесил его, отложил наступление. Генерал Афанасьев раскладывал пасьянс и после каждой неудачи сжигал предательскую колоду. Командир морских стрелков Техменев пускал по одной плашке гуся и казнил, если «оракул» переступал на другую. Всемогущий Розанов казнил людей и служил молебны.
* * *
В промежутках затишья штабы белых, губернская и уездная управы открыли настоящую литературно-агитационную политику. К повстанцам обращались либо «граждане-красноармейцы», либо «разбойники». В воззваниях всегда подчеркивалось, что после поражения большевиков будет созвано Учредительное собрание. Командиры карательных отрядов обращались к партизанам с унизительной иронией, попрекая темнотой, хамством, заканчивая обычно фразой: «Русские офицеры и казачество призваны собирать и лечить истерзанное на части тело родины». Генерал Афанасьев писал больше по-славянски: «купно», «аще», «крамольники». Командир морских стрелков Техменев ругался мастерски - двух- и трехэтажной бранью. В заключение разрисовывали излюбленный атрибут власти - виселицу
* * *
Еще не открылась стрельба, как послышались с разных сторон бранные выкрики. Офицеры вообще матерятся отменно от мужиков: правильные произношения, ударения и властно-игривый тембр голоса - их отличительный признак и неизменная потребность военного быта старой России.
* * *
Командиру стальной дивизии гр. Савицкому
Гражданин Савицкий.
Недавно одной из Ваших частей были взяты в плен три учительницы Тальской волости и жена священника, о чем Вам, конечно, известно. Зная, что Вы не упустите случая устроить над ними какую-нибудь гадость, я взял заложниками баб Жестикова и Курганского, поэтому предупреждаю: если Вы что-нибудь себе позволите сделать над нашими, хотя бы маленькую неприятность, то поверьте слову офицера Русской армии, мы придумаем Вашим заложницам такую расправу, какой Вам и во сне не снилось.
Неужели у Вас не найдется благородства пощадить женщин-матерей? Хотя трудно вообще ожидать от свиньи милостыни. У нас ходят слухи, между прочим, что Вы отличаетесь особенной гуманностью среди своих сподвижников, поэтому есть надежда, что на этот раз волк не всю кость изгложет. Кроме того, Вы, говорят, собираетесь разгромить село Ирбейское из мести, что оно не присоединено к Вашей разбойничьей шайке? Предупреждаю: если хоть один дом будет разорен у ирбейского старожила, назавтра же от всей Тальской волости останется один пепел. В заключение позвольте, «стальной командир», быть с Вами откровенным. Если бы судьба привела к нам в руки такого, как Вы, жигана. О, с каким бы удовольствием мы «поговорили» с Вами… Да, впрочем, скоро увидимся. Ведь Вы, кажется, офицер флота и, стало быть, человек интеллигентный, а кому же не приятно поговорить с приятным человеком… Ну, будьте могущественны и подлы по-прежнему, авось попадете в зверинец, когда придет конец царству негодяев.
Со всем почтением поручик Черепанов