(no subject)
На прошлой неделе впервые посетил ГАРФ в этом старом здании на Большой Пироговской. Дела дают быстрее, зал больше и ближе, но есть проблема - розеток не приспособлено, так что все приходится обрабатывать вручную... Еманый рот...
Еще и дела дают дозировано, а куча из них на микропленках, которые ОЧЕНЬ тяжело обрабатывать. Но кое-что я скопировал на будущее. Вот например, из архива Милюкова, который хранил у себя вырезки из газет о Гражданской войне. Начало про Северо-запад. Я копировал попутно, потом бросил.
Тени прошлого
25.IX.25
К вчерашнем номере «Пар. Вестн.», под заголовком «Кровавый командир» была в общих чертах охарактеризована деятельность «Кровавого командира» Баяндина. Сообщаем дальнейшие подробности судебного разбирательства.
Мрачными тенями прошлого прошли перед судом военного трибунала три бывших белоармейца: «кровавый командир» Баяндин и два его бывших подчиненных Воронин и Скородумов.
Смертью и кровью отдавало от показаний былых «героев» гражданской войны. Тени замученных вставали перед глазами, когда свидетель Воронин рассказывал, как «кровавый командир» заставлял пленных вешаться.
Воронин бывший соратник Баяндина. Ему нельзя не верить.
Слово за слово Воронин рассказывает о том, как однажды пойманного им политработника, Баяндин заставил забраться на сук дерева и велел ему вешаться. Это был излюбленный способ, который «циркулярно» рекомендовал своим бандитам палач Булак-Балахович…
…Пленный дрогнул. Взобрался на дерево. Испугался…
- Ну что, сволочь, не вешаешься! - прикрикнул на него «кровавый командир»…
Несчастный видя, что внизу его ожидают штыки и возможные пытки, набросил на себя петлю и, закрыв глаза, бросился в объятья смерти…
- Я это сам видел, - мрачно потупив взгляд говорит Воронин, который, вероятно, перевешал не один десяток пленных и думал, что пора отвечать перед еще не настала. Дело Воронина пока в следствии…
И Воронин, и Скородумов, и Баяндин все трое служили в знаменитом своими зверствами «Островском» полку Булак-Балаховича.
Шомпол, штык и нагайка - вот чем разговаривали в этом полку. Когда кто-либо из белоармейцев, попавших в банду насильно, случайно говорил другому такому же как он крестьянину близкое и родное ему слово «товарищ», «господа офицеры» стегали их нагайками. И особенно неистово стегал Баяндин. Имя его прославилось далеко за пределами «Островского» полка.
О том, как воевал Баяндин, о том, как он, разъезжая на лошади и постреливая из «нагана», заставлял идти в бой своих солдат, рассказал один из участников белобандитских нападений, свидетель Стародумов, прослуживший всего один месяц в «армии» но успевший узнать что такое из себя представлял Баяндин.
Можно быть храбрым, когда расстреливаешь пленных, быть храбрым, когда заставляешь их вешаться, или когда вливаешь в их раны серную кислоту. Делая это, Баяндин вполне справедливо заслужил кличку «храброго».
Но не был храбрецом Баяндин вчера, когда ему пришлось отвечать трибуналу. Он или от всего отказывался, или молчал, когда свидетели его разоблачали.
Много времени прошло с тех пор, когда Баяндин был «кровавым командиром». Это учел трибунал, приговоривший его к 8-ми годам заключения со строгой изоляцией.
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 68.
Газета «Призыв» от 15.10.19 г.
«Бурый медведь»
Впервые танки были пущены нами в дело 13 сентября против кинутой на Гдов дивизии красных.
Наши повели наступление двумя колоннами на Псковском направлении: одна колонна с танками, другая без. Первой столкновение с красными произошло у деревни Вылово.
Как известно, у красных про танки много говорили и в газетах и среди красноармейцев, но комиссары уверяли, что танки - это пугало, что они деревянные и при первом натиске рассыпаются. В Пскове комиссары демонстрировали деревянный образец танка, оставленный немцами, и доказывали, что у белых, если и есть танки, то именно такие, деревянные, которые при первом натиске разрушаются. У дер. Рылово позиция красных была сильно укреплена. В лесу расположилась часть с 35 пулеметами. Наши пустили «Бурого Медведя», который медленно и неуклюже поплыл по вспаханному полю к лесу. Тысячи пуль и снарядов засыпали его, но «Бурый Медведь» и «глазом не моргнул», а продолжал спокойно двигаться. В рядах красных смятение, которое обратилось в панику, при виде, как «Мишка» двигался по лесу, укладывая деревья, точно тростник. Стрельба прекратилась и красные побежали, бросая в панике оружие и пулеметы. «Бурый Медведь» выпустил лишь два снаряда и одну пулеметную ленту. Наша пехота преследовала красных. Взято много пленных, 35 пулеметов и большое количество военного снаряжения. Из рощи красные бросились на поле, где часть спряталась за баней, часть за гумнами, а большинство бежало без оглядки прямо по полю преследуемые пулеметным огнем. «Бурый Медведь», уложив молодой лес, спокойно пополз к бане, которую одним натиском и сокрушил. После этого, как передают пленные, среди красных творилось что-то невообразимое: бросали пулеметы и оружие, часть людей тупо стояла, ожидая решения своей участи, а несколько китайцев лежали без движения, лицом к земле, приготовившись быть раздавленными, считая, что бегство от чудовища немыслимо.
В другом месте красные устроили на окраине леса баррикады из деревьев, полагая, что танки обязательно запутаются в барикадах. Перед барикадами были вырыты ямы. К удовольствию засевших за горой леса красных танк пошел прямо на барикаду. И вот, когда танк завозился в груде деревьев, то красные с радостным криком «ура» бросились на него и обсыпали его со всех сторон, полагая, что танк в их руках, но каков был их ужас, когда вся гора леса рассыпалась и танк, укладывая насмерть десятки кинувшихся на него безумцев, ровно двигался по позициям красных.
- Танки пришли! Все погибло! Комиссары св… надули! - кричали бегущие в панике красные. Покончив с дер. Рылово, «Бурый Медведь» пополз к деревне Иглы, с одинаковым успехом уничтожая все на пути. На «Мишиной Горе», где засели испытанные в боях 1000 матросов-коммунистов, сопротивления не было оказано, так как последние, услышав, что танки у белых настоящие, очистили гору без боя и ушли за реку Желчу: вторая наша колонна заняла гору.
Таким образом 43, 167 и 168 красные полки были разбиты на на голову; они очистили свои позиции. Рассыпавшихся по лесам красных ловят и доныне.
Настроение наших солдат с появлением на фронте танков весьма повышенное и радостное. Так, 14-го сентября солдаты N-го полка были крайне удручены: они знали, что приказано было итти в наступление, а красных в пять раз более. Вдруг слышат - трескотня.
«Братцы, танки пришли! - кричит один.
- Не может быть! Давно про танки уже поют, а их все нет - сомневались недоверчивые голоса.
- Братцы, кто не верит, пойдем смотреть!
Пошли. Видят действительно, стоит танк. Обсыпали его солдатики со всех сторон. Щупали. Любовно гладили его стены. Ахали. Крестили и говорили:
- Слава те Господи! Наконец-то танкушка пришла, вот-то будет потехи! Настроение круто переменилось в лучшую сторону. Все дружно рвались в наступление. Вскоре затрещал, сокрушая все на пути, танк, и все двинулись в наступление.
Интересно, что местные крестьяне и бабы, выгнанные красными из своих деревень, собирались позади танков и, крестясь, следовали в отдалении за ним, точно за иконой, а затем водворясь в свои деревни искренне молились за освободителей.
Доблестный руководитель танка, лейтенант Х., ранен в ногу.
Таким образом, введение в бой на нашем фронте танков имеет громадные последствия, не только в стратегическом отношении, но и в моральном, поднимая с одной стороны настроение наших солдат, а с другой - соответственно понижая таковое у красных.
Появление на северо-западном фронте большого числа танков безусловно будет иметь решающее значение в борьбе обладание погибающего от голода несчастного Петрограда, и надо полагать, что в ближайшее время последний будет в наших руках.
Нео-Сильвестр.
«Нов. Рос.»
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 81.
…Припомню случай, ког[д]а к-р танкового отряда, полк. английской армии Карльсон не захотел видеть пожелавшего ему представиться к-ра охранной при танках роты, только потому, что тот был без погон и грязно одет (только что с боя)! Без лести, гордясь этим, скажу, что белый солдат С.-Западной армии любил своего боевого офицера и крепко верил ему.
Но, без резервов, без добровольческих пополнений быстро таяла наша 10-тысячная армия и, как снежный ком, росла - к моменту решительных боев под Петроградом - красная армия.
Некоторые полки к моменту боев под Петроградом достигали лишь ¼ своего первоначального состава. Вливаемые, как пополнения, пленные представляли мало надежный боевой материал: сражались неохотно, «из-под палки», деморализовали и сеяли панику среди добровольцев. При первой возможности, забрав под мышку «дары» союзников (предпочтение отдавалось салу и белому хлебу), они исчезали в сиянии голубого дня»…
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 78.
Ленинградская Правда. 21 октября 1924 г. №241.
Дни борьбы за твердыню. К пятилетию наступления Юденича
За чертой
(Отрывки из дневника)
12 октября.
В Гатчино пришли какие-то части с фронта. Красноармейцы грязные, оборванные, масса разутых, немытые и с худыми бледно-синими, как у мертвецов, лицами. От пронизывающего холода они стучат зубами, как косцы, отбивающие косу. Было, видно, что им досталось. На животах и груди шинелей слои глины - верный признак долгого лежания на земле в окопе.
Разместились беглецы у казарм. От них узнаю, что силы Юденича невелики, но хорошо снаряжены, одетые, сыты и с верным и надежным комсоставом.
- А у нас… вся сволочь к ним пошла… Продали?
Говорившие плюются, из слов видно, что фронт оголен. Точнее, они не знали, что сейчас на фронте. Ноет в груди. Надвигается что-то страшное. А мы чего-то ждем? Где та сила, могущая сковать в целое и повести в бой тысячи бледных с лицами мертвецов, в белых обмотках людей?
Мне страшно не нравится наш командир. Юлит до приторности. Буду следить за ним. В случае чего…
13 октября.
Бригаду вывели за город в сторону Елизаветино. Шли верст 20 без цели и смысла, какими-то тропочками, лесными дорожками. Для чего все это? Куда идем? Не знаем. И кому это нужно… Неужели революции?
К вечеру расположились на опушке леса.
Меня послали в дозор. Лежим с товарищем и едим репу. Ох, и вкусная же, только зубам больно, холодно, морозом прихватило. В лесу движение. Всматриваемся. Да, люди. Но какие? Посылаю Егорова к командиру с донесением. Все мое внимание сосредоточено на противоположны лес. Шмыгают какие-то люди. И немного. Но зачем они шмыгают? Не знаю. Не знают и наши, что сзади дозора лежат.
Пришел Егоров. Отдан приказ отступать в Гатчино. Неприятеля, говорит, нет тут. Ну, а в лесу-то кто прячется? Гулянки что ли кто разводит? Надо бы проверить. Опять кто же займет наше место? Стало быть, фронт открыт.
Опять путались по тропам и лесным дорогам, жутко.
Отношение крестьян вызывающее. Даже репы не дают. Верный признак скорого прихода белых. Ждут. Что-ж, ждут для того, чтобы затем так же ждать нас, но уже с другими мыслями.
14 октября.
Разместились в каком-то селе.
Ну и ночка. На линии проверяют цепи. Холодно. Красноармейцы не лежат в цепи, а ходят взад-вперед по железнодорожной линии, жгут снежные щиты. И это фронт?
Возвращаюсь в штаб. Красивая луна, тихо и жутко. Около линии красноармейцам раздают листовки. Это для белых. Красноармейцы говорят: лучше бы по куску хлеба.
После доклада с разрешения военкома направляюсь в сарай вздремнуть. Укладываюсь на сене, около дыры в пазе. Напротив штаб - видны огни, суета. Резервные роты разместились по избам в селе. Село большое, с церковью на горе.
Слипаются глаза. Устал, засыпаю.
Что это? Шум, началась трескотня. Схватывая винтовку и к штабу. Кругом крики, выстрелы. С горы несется ура, с колокольни стрекочет пулемет. Как он туда попал? И чье «ура»: наше, белых, зеленых? Не поймешь. В штабе ни души. На улицах тоже. Дрожь сковывает тело. Оставлен. Но где же наши?
Белое. Бегу с винтовкой на-перевес. Конь нашего комиссара. Но где же Бибиков? Лечу в седло и галопом мчусь по селу.
- Стой! Стой! - резнуло воздух. И дальше - стрелять будем!
Пролетаю мимо.
- Вий, вий, вий, у, у, у!
- Цы, цы, цы!
Стонут и цокают пули. Нечего сказать, приятная музыка. В селе зажигают огни. Скрипят калитки. Это приготовились к встрече долгожданных.
Но где же наши?
15 октября.
Опять Гатчино. Бригада уже здесь. Военком, говорят, убит. Кем, - не знают. Наверно, своими. Узнаю о вчерашней ночи. Оказывается село атаковали белые. И наши, потеряв шесть рот (в плен сдались), «благополучно» отступили.
Лица обывателе ликующие. Они уже перестали бояться нас. Это злит. Хочется размозжить голову каждому. Красноармейцы грозят:
- Петуха бы им всем!
Из города почему-то все вывозит. Неужели Гатчино будет сдано?
Ночь стоял на посту за городом. Сегодня на посты ставили самых надежных, красноармейцам не доверяли. От нечего делать лезут мысли о комсоставе. Эх, и отвратительна же рожа у нашего ротного, что ротного, и командира полка хороша.
На какой-то колокольне бьют двенадцать часов. Темно. К дождю прибавляется снег, липкий, хлопьями.
Приказано, кроме воинских частей, никого не пропускать и стрелять в каждого без пароля. Пост в садике крайнего дома. Прямо лесок. Больше всего пугает он. Что таит он в себе тихий, лохматый, колючий?
Город спит. Но спит ли? В соседней даче плачут кошки. «Приятная» музыка. Ноги стынут, примерзают к земле - ботинки без подметок. Изредка доносится цоканье копыт. То постовые с пакетами. Но почему же так тихо?
- Ать-два! Ать-два! - выводит из раздумья команда. Из леса выходит отряд, человек 30-40. Надвигается на меня. Облегченно вздыхаю.
- Наконец-то, не одинок, наши с позиции идут!
Улыбаясь, иду спросить пропуск.
- Стой!
Выделяется фигура из рядов. Слышен сдержанный смешок. «Наши шутят», - стоит в голове. А тут еще кошки, диви март.
- Пропуск, товарищ командир!
Быстро бросается фигура:
- Руки вверх, красная сволочь!
Застываю.
Белые! Так вот, они какие. Ясно вижу погоны, - они самые. Три звездочки - поручик. Чудно как-то. А, ведь, давно-ли я сам у них срывал их в Двинске. Чудно. На руке - повязка. Как у наших руководителей на манифестациях, но не красная, а белая. У отряда тоже повязки.
Делаю попытку снять с плеча ружье, сделать выстрел. Но поздно. Удар в висок, - и в потемневшем мозгу гудит:
- Шагом марш-арш!
- Тише! Тише!
«В плену».
17 октября. Вели грязными гатчинскими улицами. Дорогой пленные выбрасывали партийные и прочие документы, срывали звезды и прочие знаки красноармейского отличия. А конвоиры на ходу по карманам шарили.
Удрать-бы? Слышу: в карман лезет какая-то холодная рука. А потом сопит:
- Куда спрятал-то?
Привезли в какую-то школу. В коридоре обыскивали.
Духота. В комнате не менее 300 человек. «До ветру» не полагается. Ходят под себя. Ну, и запах.
В комнату входит фельдебель. Откашливается, поправляет подусники, обводит колючими глазами.
- Эй, ты, х… иди сюда!
- Я, господин фельдфебель?
- А кто же?
Вышел. Видно, как дрожат руки, как и шея. Это не от холода.
- Чего изволите, господин фельдфебель?
- Снимай.
Снимает новенькую, наверно недавно полученную шинель. После примерки шинель летит обратно к хозяину.
- Не лезет!
Опять шарит глазами.
- Э, ты, дядя!
- Я?
- Да что вы, - идет словцо, - красная сволочь, по сто раз буду звать! Его, сукина сына, фельдфебель зовет, а он еще, сволочь, сидит, да якает… Разучились, проклятые!..
Иду к фельдфебелю. Подавая шинель, говорю:
- Вам она, господин фельдфебель, мала будет.
- Хм… мала? Ишь (идет мат), чего боится. Мала. Если она будет мала, я тебе обратно отдам.
Напяливает на плечи.
- Побрал, мала. На, получай! - бросая шинель, пробасил фельдфебель.
- Конечно, ваше благородие, - подпевает кто-то из пленных, - к ему ведь портить?
- Кто это меня учит? - свирепо оглядывая комнату, кричит фельдфебель.
Молчание.
- Что вы, олухи, что-ли? Я спрашиваю: кто меня учит? - затопал он ногами.
Пленные выталкивают человека с повязкой красного креста на рукаве, в новой, большой, непеределанной шинели.
- Ты?
- Так точно! - вытянувшись ответил фельдшер.
- Снимай, дохтурская морда, шинель!
Снял.
- Дежурный! - заорал фельдфебель.
- Здесь, господин фельдфебель! - показно вытянулся дежурный.
- Большевик!
Увели человека с повязкой. Фельдфебель шинель натянул, крякнул. С улицы, около окон, брызнули два выстрела.
- В коммунью пошел, - усмехаясь, заметил фельдфебель, и в том же порядке начал подбирать себе сапоги.
За фельдфебелем потянулось начальство поменьше, а за ними пошли и солдаты белой армии. Кому сапоги, кому шинель, кому фуфайка, не брезговали и бельем. Это юденическое войко самообмундированием снабжалось.
Вывели в «коммунию» за эту ночь 18 человек.
18 октября.
Выстроили на полотне железной дороги. Около школы, в канаве, в нижнем белье, валялись отправленные в «комунью».
На железнодорожной насыпи публика. Некоторые хихикают, дразнят.
До прихода начальства младшие офицеры разрешили своим солдатам поснабжаться.
Переодевались тут же. Чтобы конфузно не было, устроили из красных кольцо, стулом служила спина какого-нибудь пленного.
В городе колокольный звон. В соборе благодарственный молебен служат. Где-то гремят пушки. Скоро будет парад. Ждут городские и поповские оркестры. Своих нет. Конвойные хвастают, говорят, что Гатчино они взяли тремя ротами. И, пожалуй, они правы.
Во рту пересохло. Не ели со вчерашнего дня.
- Смирно-о, гос-спода офицеры!
Подходит толстый полковник с какой-то дамой. Смотрят вызывающе, смеются.
- Здорово, товарищи! - гаркнул полковник.
- Здравия желанием, ваше дительство-о-о-о!!!
- Бывшие офицера старых школ и новых выходи!
Никто не вышел.
- Это что, офицеров нет? Всех расстреляю! Куда они делись?
- Никак нет, ваше-дительство, они были да удрали ночью, оставив нас! - последовало из рядов.
- А вы почему не удрали, вояки?
- Мобилизованные мы. Умирать дома не хотелось, а в лесу пымали бы.
- Молчать! Не разговаривать в строю. Капитан, что это такое, - издевался над пленными старо-режимник.
- Фельд-фебеля, унтер-офицеры выходи!
Нет и таких.
- Ефрейтора!
- Здесь, ваше-дительство! - и несколько человек вышло вперед.
- Начальники! - умехаясь заметил, подойдя к вышедшим, полковник. На командиров дивизий, сукины дети, выслуживались, у вас все можно.
- Коммунисты, жиды, выходи, ничего не будет!
Молчание. Лишь с крайнего правого фланга четыре раздетых фигуры незаметно для себя как-то нервно качнулись.
- Не стесняйтесь, товарищи коммунисты, любители братства и равенства, выходите, выходите, - обратился полковник к раздетым, заметив их волнение.
Вышли.
- Коммунисты вы?
- Да?
- Это что за «да-да», устав забыли? Капитан!
- Сволочь белая!
Через минуту четыре изрубленных шашками трупа стаскивали в канаву. Кололо в груди. Подступала кровь к вискам, хочется броситься вперед, но рассудок погасил порыв.
- Для чего? Жизнь дороже продать можно.
19 октября.
Гонят из Гатчины по полотну Балтийской линии к Ямбургу. Идет снег хлопьями. Ругается конвой, клянет все на свете и прапорщик - старший конвоя с винтовкой за плечами на белой кобыле. Они тоже озябли.
- Ты чего завалился, гад. Я тебе лягу!
- Земляк, идти не могу! - стонет свалившийся.
Взводный бежит к прапору, советуется. Потом к отставшему идет солдат. До нас доносятся слова:
- Ты, земляк, глаза закрой, так лучше.
Выстрел.
Взводный оказался «социалистом», - он верит в Учредительное собрание, жалеет расстрелянного царя, хвалит Юденича, ругает на чем свет стоит жидов. Дорогой мы разговорились. Оказался сыном богатых крестьян. Верит, что Юденич спасет Россию. Остальных генералов считает жуликами и мерзавцами.
- Им бы только погоны. Но вот Учредительное собрание обрежет им крылья!
«Чудак»! - подумал я. - И вредный.
22 октября.
Волосово. Разместили в дачах. Хлеба не давали с 15 числа. Питаемся чем придется, больше капустными кочерыжками. Расстрелял двоих евреев и 8 коммунистов. Противника картина. Лень был в лес вывести. Надо бежать.
Опрос. Было три пути: первый - идти к белым воевать, есть из американской муки булки, английское сало и ходить в хорошем английском обмундировании; второй - остаться в тылу на работах, жить так, как мы живем сейчас и ждать, пока тебя не пристрелят; третий путь - бежать к своим. Я избрал последний путь - бежать.
Как ни сулил комендант лагеря капитан (у них страшно много было капитанов), пленным белого хлеба, сала, обмундирования, но из двух тысяч человек изъявило согласие идти на фронт не более двух-трех десятков, остальные предпочли остаться на работах. Такой оборот изумил капитана.
Как же так? Сдались, перебежали и только для того, чтобы быть обузой белой армии?
Ночью из нашей дачи вывели несколько человек, которые уже больше не возвратились.
23 октября.
Мимо Волосово идут эшелоны с войсками и танками. Танки английские; войска эстонские и железная дивизия светлейшего князя Ливена, сформированная в Германии из пленных хохлов. Говорил с ними. Большевиков представляют в образе чертей. Едут они спасать Россию. Дисциплина сурова. Эх, кабы летучек сунуть им.
24 октября.
Друг другу не доверяем. Враги - боимся друг друга. Среди нас есть шпики, язык каждый держит за зубами. Измена, предательства распустились пышно. А все что - стремление жить получить корку хлеба. Вчера лежавши рядом со мной скобарь выдал своего товарища, члена культкомиссии, беспартийного. Ночью повесили обоих.
Завтра побегу и я.
26 октября.
Я в Гатчино. Но уже белое. Праздничный вид. Флаги царские, трехцветные. Пахнет городовыми и старым режимом. У каждого обывателя на рукаве белый крест - эмблема воинства Юденича. Особенно отличаются железнодорожники. У них и кресты больше и прочнее пришиты.
На домах воззвания, плакаты, приказы. И каких только тут нет. Здесь и привет «из Америки» русским братьям, борющимся против разорителей России - большевиков. Это пишут представители прикарпатско-русского конгресса в Америке. Под воззванием стоит подпись В.С. Черняк; там же висит огромное воззвание от штаба второго корпуса к солдатам красной армии, обращение Юденича к гражданам Петрограда и юдофобское воззвание, помещенное в военно-осведомительной газете «Приневский Край» Куприна: о курчавых с крючковатыми носами коммунистах. Дальше шли приказ командира 2-го корпуса Северной армии насчет земли. Из приказа видно, что все земли, отобранные у помещиков, остаются до снятия урожая 1919 года, после должны быть возвращены прежним владельцам. И много других распоряжений о возврате имущества, приказ о мобилизации от 19 до 40 лет.
На углах - приказ начальника гарнизона ген. Перемыкина.
«Оставшиеся в городе красноармейцы обязаны в однодневный срок со дня обнародования сего постановления явиться к коменданту города. Неявившиеся будут рассматриваться, как коммунисты и поэтому расстреляны и т.д.
Генерал-майор Перемыкин».
По улицам ходят офицеры с гатчинскими совбарышнями. Утины умы в юбках вне сбя.
Иду по улицам, лихо козырю «господам офицерам», становлюсь во фронт их превосходствам.
Навстречу кортеж. Человек двенадцать отцов города, старых, седых с берданками. Ведут они человек пять оборванных, еле живых, красноармейцев.
- Куда это их?
- В зверинец, расстреливать! Коммунисты это, - спокойно объясняет женщина с огромным крестом на рукаве. - Это уже сегодня которая партия.
Иду к знакомым. Кормили в сарае, в квартиру боялись пустить. Сын хозяйский, железнодорожник, молодой парень рассказывает за обедом, что у них на станции Балтийской ж.д. станционное начальство к приходу офицеров в первом классе столы белыми скатертями накрыло. В эти ночи расстреливали коммунистов. Исполнителей белые вербовали из обывателей, установив своеобразную очередь между домами. Кто не пойдет - тот большевик. В эту ночь очередь была моих знакомых.
Темнеет. Начали спрашивать документы. Опасно дольше оставаться в Гатчино, можно нарваться, пропасть. При переходе железнодорожной линии останавливаюсь. Дорогу загородили два эшелона. На открытых платформах пять новеньких танков, другой эшелон с хваленой дивизией светлейшего князя Ливена и Эстонским полком. В вагонах шумно поют песни.
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую,
И как один прольем
Кровь молодую…
На юге эту песню я слышал от корниловцев. Там юг, здесь север.
Родство душ.
Я за чертой.
Н. БРЫНИН.
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 82-83.
Еще и дела дают дозировано, а куча из них на микропленках, которые ОЧЕНЬ тяжело обрабатывать. Но кое-что я скопировал на будущее. Вот например, из архива Милюкова, который хранил у себя вырезки из газет о Гражданской войне. Начало про Северо-запад. Я копировал попутно, потом бросил.
Тени прошлого
25.IX.25
К вчерашнем номере «Пар. Вестн.», под заголовком «Кровавый командир» была в общих чертах охарактеризована деятельность «Кровавого командира» Баяндина. Сообщаем дальнейшие подробности судебного разбирательства.
Мрачными тенями прошлого прошли перед судом военного трибунала три бывших белоармейца: «кровавый командир» Баяндин и два его бывших подчиненных Воронин и Скородумов.
Смертью и кровью отдавало от показаний былых «героев» гражданской войны. Тени замученных вставали перед глазами, когда свидетель Воронин рассказывал, как «кровавый командир» заставлял пленных вешаться.
Воронин бывший соратник Баяндина. Ему нельзя не верить.
Слово за слово Воронин рассказывает о том, как однажды пойманного им политработника, Баяндин заставил забраться на сук дерева и велел ему вешаться. Это был излюбленный способ, который «циркулярно» рекомендовал своим бандитам палач Булак-Балахович…
…Пленный дрогнул. Взобрался на дерево. Испугался…
- Ну что, сволочь, не вешаешься! - прикрикнул на него «кровавый командир»…
Несчастный видя, что внизу его ожидают штыки и возможные пытки, набросил на себя петлю и, закрыв глаза, бросился в объятья смерти…
- Я это сам видел, - мрачно потупив взгляд говорит Воронин, который, вероятно, перевешал не один десяток пленных и думал, что пора отвечать перед еще не настала. Дело Воронина пока в следствии…
И Воронин, и Скородумов, и Баяндин все трое служили в знаменитом своими зверствами «Островском» полку Булак-Балаховича.
Шомпол, штык и нагайка - вот чем разговаривали в этом полку. Когда кто-либо из белоармейцев, попавших в банду насильно, случайно говорил другому такому же как он крестьянину близкое и родное ему слово «товарищ», «господа офицеры» стегали их нагайками. И особенно неистово стегал Баяндин. Имя его прославилось далеко за пределами «Островского» полка.
О том, как воевал Баяндин, о том, как он, разъезжая на лошади и постреливая из «нагана», заставлял идти в бой своих солдат, рассказал один из участников белобандитских нападений, свидетель Стародумов, прослуживший всего один месяц в «армии» но успевший узнать что такое из себя представлял Баяндин.
Можно быть храбрым, когда расстреливаешь пленных, быть храбрым, когда заставляешь их вешаться, или когда вливаешь в их раны серную кислоту. Делая это, Баяндин вполне справедливо заслужил кличку «храброго».
Но не был храбрецом Баяндин вчера, когда ему пришлось отвечать трибуналу. Он или от всего отказывался, или молчал, когда свидетели его разоблачали.
Много времени прошло с тех пор, когда Баяндин был «кровавым командиром». Это учел трибунал, приговоривший его к 8-ми годам заключения со строгой изоляцией.
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 68.
Газета «Призыв» от 15.10.19 г.
«Бурый медведь»
Впервые танки были пущены нами в дело 13 сентября против кинутой на Гдов дивизии красных.
Наши повели наступление двумя колоннами на Псковском направлении: одна колонна с танками, другая без. Первой столкновение с красными произошло у деревни Вылово.
Как известно, у красных про танки много говорили и в газетах и среди красноармейцев, но комиссары уверяли, что танки - это пугало, что они деревянные и при первом натиске рассыпаются. В Пскове комиссары демонстрировали деревянный образец танка, оставленный немцами, и доказывали, что у белых, если и есть танки, то именно такие, деревянные, которые при первом натиске разрушаются. У дер. Рылово позиция красных была сильно укреплена. В лесу расположилась часть с 35 пулеметами. Наши пустили «Бурого Медведя», который медленно и неуклюже поплыл по вспаханному полю к лесу. Тысячи пуль и снарядов засыпали его, но «Бурый Медведь» и «глазом не моргнул», а продолжал спокойно двигаться. В рядах красных смятение, которое обратилось в панику, при виде, как «Мишка» двигался по лесу, укладывая деревья, точно тростник. Стрельба прекратилась и красные побежали, бросая в панике оружие и пулеметы. «Бурый Медведь» выпустил лишь два снаряда и одну пулеметную ленту. Наша пехота преследовала красных. Взято много пленных, 35 пулеметов и большое количество военного снаряжения. Из рощи красные бросились на поле, где часть спряталась за баней, часть за гумнами, а большинство бежало без оглядки прямо по полю преследуемые пулеметным огнем. «Бурый Медведь», уложив молодой лес, спокойно пополз к бане, которую одним натиском и сокрушил. После этого, как передают пленные, среди красных творилось что-то невообразимое: бросали пулеметы и оружие, часть людей тупо стояла, ожидая решения своей участи, а несколько китайцев лежали без движения, лицом к земле, приготовившись быть раздавленными, считая, что бегство от чудовища немыслимо.
В другом месте красные устроили на окраине леса баррикады из деревьев, полагая, что танки обязательно запутаются в барикадах. Перед барикадами были вырыты ямы. К удовольствию засевших за горой леса красных танк пошел прямо на барикаду. И вот, когда танк завозился в груде деревьев, то красные с радостным криком «ура» бросились на него и обсыпали его со всех сторон, полагая, что танк в их руках, но каков был их ужас, когда вся гора леса рассыпалась и танк, укладывая насмерть десятки кинувшихся на него безумцев, ровно двигался по позициям красных.
- Танки пришли! Все погибло! Комиссары св… надули! - кричали бегущие в панике красные. Покончив с дер. Рылово, «Бурый Медведь» пополз к деревне Иглы, с одинаковым успехом уничтожая все на пути. На «Мишиной Горе», где засели испытанные в боях 1000 матросов-коммунистов, сопротивления не было оказано, так как последние, услышав, что танки у белых настоящие, очистили гору без боя и ушли за реку Желчу: вторая наша колонна заняла гору.
Таким образом 43, 167 и 168 красные полки были разбиты на на голову; они очистили свои позиции. Рассыпавшихся по лесам красных ловят и доныне.
Настроение наших солдат с появлением на фронте танков весьма повышенное и радостное. Так, 14-го сентября солдаты N-го полка были крайне удручены: они знали, что приказано было итти в наступление, а красных в пять раз более. Вдруг слышат - трескотня.
«Братцы, танки пришли! - кричит один.
- Не может быть! Давно про танки уже поют, а их все нет - сомневались недоверчивые голоса.
- Братцы, кто не верит, пойдем смотреть!
Пошли. Видят действительно, стоит танк. Обсыпали его солдатики со всех сторон. Щупали. Любовно гладили его стены. Ахали. Крестили и говорили:
- Слава те Господи! Наконец-то танкушка пришла, вот-то будет потехи! Настроение круто переменилось в лучшую сторону. Все дружно рвались в наступление. Вскоре затрещал, сокрушая все на пути, танк, и все двинулись в наступление.
Интересно, что местные крестьяне и бабы, выгнанные красными из своих деревень, собирались позади танков и, крестясь, следовали в отдалении за ним, точно за иконой, а затем водворясь в свои деревни искренне молились за освободителей.
Доблестный руководитель танка, лейтенант Х., ранен в ногу.
Таким образом, введение в бой на нашем фронте танков имеет громадные последствия, не только в стратегическом отношении, но и в моральном, поднимая с одной стороны настроение наших солдат, а с другой - соответственно понижая таковое у красных.
Появление на северо-западном фронте большого числа танков безусловно будет иметь решающее значение в борьбе обладание погибающего от голода несчастного Петрограда, и надо полагать, что в ближайшее время последний будет в наших руках.
Нео-Сильвестр.
«Нов. Рос.»
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 81.
…Припомню случай, ког[д]а к-р танкового отряда, полк. английской армии Карльсон не захотел видеть пожелавшего ему представиться к-ра охранной при танках роты, только потому, что тот был без погон и грязно одет (только что с боя)! Без лести, гордясь этим, скажу, что белый солдат С.-Западной армии любил своего боевого офицера и крепко верил ему.
Но, без резервов, без добровольческих пополнений быстро таяла наша 10-тысячная армия и, как снежный ком, росла - к моменту решительных боев под Петроградом - красная армия.
Некоторые полки к моменту боев под Петроградом достигали лишь ¼ своего первоначального состава. Вливаемые, как пополнения, пленные представляли мало надежный боевой материал: сражались неохотно, «из-под палки», деморализовали и сеяли панику среди добровольцев. При первой возможности, забрав под мышку «дары» союзников (предпочтение отдавалось салу и белому хлебу), они исчезали в сиянии голубого дня»…
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 78.
Ленинградская Правда. 21 октября 1924 г. №241.
Дни борьбы за твердыню. К пятилетию наступления Юденича
За чертой
(Отрывки из дневника)
12 октября.
В Гатчино пришли какие-то части с фронта. Красноармейцы грязные, оборванные, масса разутых, немытые и с худыми бледно-синими, как у мертвецов, лицами. От пронизывающего холода они стучат зубами, как косцы, отбивающие косу. Было, видно, что им досталось. На животах и груди шинелей слои глины - верный признак долгого лежания на земле в окопе.
Разместились беглецы у казарм. От них узнаю, что силы Юденича невелики, но хорошо снаряжены, одетые, сыты и с верным и надежным комсоставом.
- А у нас… вся сволочь к ним пошла… Продали?
Говорившие плюются, из слов видно, что фронт оголен. Точнее, они не знали, что сейчас на фронте. Ноет в груди. Надвигается что-то страшное. А мы чего-то ждем? Где та сила, могущая сковать в целое и повести в бой тысячи бледных с лицами мертвецов, в белых обмотках людей?
Мне страшно не нравится наш командир. Юлит до приторности. Буду следить за ним. В случае чего…
13 октября.
Бригаду вывели за город в сторону Елизаветино. Шли верст 20 без цели и смысла, какими-то тропочками, лесными дорожками. Для чего все это? Куда идем? Не знаем. И кому это нужно… Неужели революции?
К вечеру расположились на опушке леса.
Меня послали в дозор. Лежим с товарищем и едим репу. Ох, и вкусная же, только зубам больно, холодно, морозом прихватило. В лесу движение. Всматриваемся. Да, люди. Но какие? Посылаю Егорова к командиру с донесением. Все мое внимание сосредоточено на противоположны лес. Шмыгают какие-то люди. И немного. Но зачем они шмыгают? Не знаю. Не знают и наши, что сзади дозора лежат.
Пришел Егоров. Отдан приказ отступать в Гатчино. Неприятеля, говорит, нет тут. Ну, а в лесу-то кто прячется? Гулянки что ли кто разводит? Надо бы проверить. Опять кто же займет наше место? Стало быть, фронт открыт.
Опять путались по тропам и лесным дорогам, жутко.
Отношение крестьян вызывающее. Даже репы не дают. Верный признак скорого прихода белых. Ждут. Что-ж, ждут для того, чтобы затем так же ждать нас, но уже с другими мыслями.
14 октября.
Разместились в каком-то селе.
Ну и ночка. На линии проверяют цепи. Холодно. Красноармейцы не лежат в цепи, а ходят взад-вперед по железнодорожной линии, жгут снежные щиты. И это фронт?
Возвращаюсь в штаб. Красивая луна, тихо и жутко. Около линии красноармейцам раздают листовки. Это для белых. Красноармейцы говорят: лучше бы по куску хлеба.
После доклада с разрешения военкома направляюсь в сарай вздремнуть. Укладываюсь на сене, около дыры в пазе. Напротив штаб - видны огни, суета. Резервные роты разместились по избам в селе. Село большое, с церковью на горе.
Слипаются глаза. Устал, засыпаю.
Что это? Шум, началась трескотня. Схватывая винтовку и к штабу. Кругом крики, выстрелы. С горы несется ура, с колокольни стрекочет пулемет. Как он туда попал? И чье «ура»: наше, белых, зеленых? Не поймешь. В штабе ни души. На улицах тоже. Дрожь сковывает тело. Оставлен. Но где же наши?
Белое. Бегу с винтовкой на-перевес. Конь нашего комиссара. Но где же Бибиков? Лечу в седло и галопом мчусь по селу.
- Стой! Стой! - резнуло воздух. И дальше - стрелять будем!
Пролетаю мимо.
- Вий, вий, вий, у, у, у!
- Цы, цы, цы!
Стонут и цокают пули. Нечего сказать, приятная музыка. В селе зажигают огни. Скрипят калитки. Это приготовились к встрече долгожданных.
Но где же наши?
15 октября.
Опять Гатчино. Бригада уже здесь. Военком, говорят, убит. Кем, - не знают. Наверно, своими. Узнаю о вчерашней ночи. Оказывается село атаковали белые. И наши, потеряв шесть рот (в плен сдались), «благополучно» отступили.
Лица обывателе ликующие. Они уже перестали бояться нас. Это злит. Хочется размозжить голову каждому. Красноармейцы грозят:
- Петуха бы им всем!
Из города почему-то все вывозит. Неужели Гатчино будет сдано?
Ночь стоял на посту за городом. Сегодня на посты ставили самых надежных, красноармейцам не доверяли. От нечего делать лезут мысли о комсоставе. Эх, и отвратительна же рожа у нашего ротного, что ротного, и командира полка хороша.
На какой-то колокольне бьют двенадцать часов. Темно. К дождю прибавляется снег, липкий, хлопьями.
Приказано, кроме воинских частей, никого не пропускать и стрелять в каждого без пароля. Пост в садике крайнего дома. Прямо лесок. Больше всего пугает он. Что таит он в себе тихий, лохматый, колючий?
Город спит. Но спит ли? В соседней даче плачут кошки. «Приятная» музыка. Ноги стынут, примерзают к земле - ботинки без подметок. Изредка доносится цоканье копыт. То постовые с пакетами. Но почему же так тихо?
- Ать-два! Ать-два! - выводит из раздумья команда. Из леса выходит отряд, человек 30-40. Надвигается на меня. Облегченно вздыхаю.
- Наконец-то, не одинок, наши с позиции идут!
Улыбаясь, иду спросить пропуск.
- Стой!
Выделяется фигура из рядов. Слышен сдержанный смешок. «Наши шутят», - стоит в голове. А тут еще кошки, диви март.
- Пропуск, товарищ командир!
Быстро бросается фигура:
- Руки вверх, красная сволочь!
Застываю.
Белые! Так вот, они какие. Ясно вижу погоны, - они самые. Три звездочки - поручик. Чудно как-то. А, ведь, давно-ли я сам у них срывал их в Двинске. Чудно. На руке - повязка. Как у наших руководителей на манифестациях, но не красная, а белая. У отряда тоже повязки.
Делаю попытку снять с плеча ружье, сделать выстрел. Но поздно. Удар в висок, - и в потемневшем мозгу гудит:
- Шагом марш-арш!
- Тише! Тише!
«В плену».
17 октября. Вели грязными гатчинскими улицами. Дорогой пленные выбрасывали партийные и прочие документы, срывали звезды и прочие знаки красноармейского отличия. А конвоиры на ходу по карманам шарили.
Удрать-бы? Слышу: в карман лезет какая-то холодная рука. А потом сопит:
- Куда спрятал-то?
Привезли в какую-то школу. В коридоре обыскивали.
Духота. В комнате не менее 300 человек. «До ветру» не полагается. Ходят под себя. Ну, и запах.
В комнату входит фельдебель. Откашливается, поправляет подусники, обводит колючими глазами.
- Эй, ты, х… иди сюда!
- Я, господин фельдфебель?
- А кто же?
Вышел. Видно, как дрожат руки, как и шея. Это не от холода.
- Чего изволите, господин фельдфебель?
- Снимай.
Снимает новенькую, наверно недавно полученную шинель. После примерки шинель летит обратно к хозяину.
- Не лезет!
Опять шарит глазами.
- Э, ты, дядя!
- Я?
- Да что вы, - идет словцо, - красная сволочь, по сто раз буду звать! Его, сукина сына, фельдфебель зовет, а он еще, сволочь, сидит, да якает… Разучились, проклятые!..
Иду к фельдфебелю. Подавая шинель, говорю:
- Вам она, господин фельдфебель, мала будет.
- Хм… мала? Ишь (идет мат), чего боится. Мала. Если она будет мала, я тебе обратно отдам.
Напяливает на плечи.
- Побрал, мала. На, получай! - бросая шинель, пробасил фельдфебель.
- Конечно, ваше благородие, - подпевает кто-то из пленных, - к ему ведь портить?
- Кто это меня учит? - свирепо оглядывая комнату, кричит фельдфебель.
Молчание.
- Что вы, олухи, что-ли? Я спрашиваю: кто меня учит? - затопал он ногами.
Пленные выталкивают человека с повязкой красного креста на рукаве, в новой, большой, непеределанной шинели.
- Ты?
- Так точно! - вытянувшись ответил фельдшер.
- Снимай, дохтурская морда, шинель!
Снял.
- Дежурный! - заорал фельдфебель.
- Здесь, господин фельдфебель! - показно вытянулся дежурный.
- Большевик!
Увели человека с повязкой. Фельдфебель шинель натянул, крякнул. С улицы, около окон, брызнули два выстрела.
- В коммунью пошел, - усмехаясь, заметил фельдфебель, и в том же порядке начал подбирать себе сапоги.
За фельдфебелем потянулось начальство поменьше, а за ними пошли и солдаты белой армии. Кому сапоги, кому шинель, кому фуфайка, не брезговали и бельем. Это юденическое войко самообмундированием снабжалось.
Вывели в «коммунию» за эту ночь 18 человек.
18 октября.
Выстроили на полотне железной дороги. Около школы, в канаве, в нижнем белье, валялись отправленные в «комунью».
На железнодорожной насыпи публика. Некоторые хихикают, дразнят.
До прихода начальства младшие офицеры разрешили своим солдатам поснабжаться.
Переодевались тут же. Чтобы конфузно не было, устроили из красных кольцо, стулом служила спина какого-нибудь пленного.
В городе колокольный звон. В соборе благодарственный молебен служат. Где-то гремят пушки. Скоро будет парад. Ждут городские и поповские оркестры. Своих нет. Конвойные хвастают, говорят, что Гатчино они взяли тремя ротами. И, пожалуй, они правы.
Во рту пересохло. Не ели со вчерашнего дня.
- Смирно-о, гос-спода офицеры!
Подходит толстый полковник с какой-то дамой. Смотрят вызывающе, смеются.
- Здорово, товарищи! - гаркнул полковник.
- Здравия желанием, ваше дительство-о-о-о!!!
- Бывшие офицера старых школ и новых выходи!
Никто не вышел.
- Это что, офицеров нет? Всех расстреляю! Куда они делись?
- Никак нет, ваше-дительство, они были да удрали ночью, оставив нас! - последовало из рядов.
- А вы почему не удрали, вояки?
- Мобилизованные мы. Умирать дома не хотелось, а в лесу пымали бы.
- Молчать! Не разговаривать в строю. Капитан, что это такое, - издевался над пленными старо-режимник.
- Фельд-фебеля, унтер-офицеры выходи!
Нет и таких.
- Ефрейтора!
- Здесь, ваше-дительство! - и несколько человек вышло вперед.
- Начальники! - умехаясь заметил, подойдя к вышедшим, полковник. На командиров дивизий, сукины дети, выслуживались, у вас все можно.
- Коммунисты, жиды, выходи, ничего не будет!
Молчание. Лишь с крайнего правого фланга четыре раздетых фигуры незаметно для себя как-то нервно качнулись.
- Не стесняйтесь, товарищи коммунисты, любители братства и равенства, выходите, выходите, - обратился полковник к раздетым, заметив их волнение.
Вышли.
- Коммунисты вы?
- Да?
- Это что за «да-да», устав забыли? Капитан!
- Сволочь белая!
Через минуту четыре изрубленных шашками трупа стаскивали в канаву. Кололо в груди. Подступала кровь к вискам, хочется броситься вперед, но рассудок погасил порыв.
- Для чего? Жизнь дороже продать можно.
19 октября.
Гонят из Гатчины по полотну Балтийской линии к Ямбургу. Идет снег хлопьями. Ругается конвой, клянет все на свете и прапорщик - старший конвоя с винтовкой за плечами на белой кобыле. Они тоже озябли.
- Ты чего завалился, гад. Я тебе лягу!
- Земляк, идти не могу! - стонет свалившийся.
Взводный бежит к прапору, советуется. Потом к отставшему идет солдат. До нас доносятся слова:
- Ты, земляк, глаза закрой, так лучше.
Выстрел.
Взводный оказался «социалистом», - он верит в Учредительное собрание, жалеет расстрелянного царя, хвалит Юденича, ругает на чем свет стоит жидов. Дорогой мы разговорились. Оказался сыном богатых крестьян. Верит, что Юденич спасет Россию. Остальных генералов считает жуликами и мерзавцами.
- Им бы только погоны. Но вот Учредительное собрание обрежет им крылья!
«Чудак»! - подумал я. - И вредный.
22 октября.
Волосово. Разместили в дачах. Хлеба не давали с 15 числа. Питаемся чем придется, больше капустными кочерыжками. Расстрелял двоих евреев и 8 коммунистов. Противника картина. Лень был в лес вывести. Надо бежать.
Опрос. Было три пути: первый - идти к белым воевать, есть из американской муки булки, английское сало и ходить в хорошем английском обмундировании; второй - остаться в тылу на работах, жить так, как мы живем сейчас и ждать, пока тебя не пристрелят; третий путь - бежать к своим. Я избрал последний путь - бежать.
Как ни сулил комендант лагеря капитан (у них страшно много было капитанов), пленным белого хлеба, сала, обмундирования, но из двух тысяч человек изъявило согласие идти на фронт не более двух-трех десятков, остальные предпочли остаться на работах. Такой оборот изумил капитана.
Как же так? Сдались, перебежали и только для того, чтобы быть обузой белой армии?
Ночью из нашей дачи вывели несколько человек, которые уже больше не возвратились.
23 октября.
Мимо Волосово идут эшелоны с войсками и танками. Танки английские; войска эстонские и железная дивизия светлейшего князя Ливена, сформированная в Германии из пленных хохлов. Говорил с ними. Большевиков представляют в образе чертей. Едут они спасать Россию. Дисциплина сурова. Эх, кабы летучек сунуть им.
24 октября.
Друг другу не доверяем. Враги - боимся друг друга. Среди нас есть шпики, язык каждый держит за зубами. Измена, предательства распустились пышно. А все что - стремление жить получить корку хлеба. Вчера лежавши рядом со мной скобарь выдал своего товарища, члена культкомиссии, беспартийного. Ночью повесили обоих.
Завтра побегу и я.
26 октября.
Я в Гатчино. Но уже белое. Праздничный вид. Флаги царские, трехцветные. Пахнет городовыми и старым режимом. У каждого обывателя на рукаве белый крест - эмблема воинства Юденича. Особенно отличаются железнодорожники. У них и кресты больше и прочнее пришиты.
На домах воззвания, плакаты, приказы. И каких только тут нет. Здесь и привет «из Америки» русским братьям, борющимся против разорителей России - большевиков. Это пишут представители прикарпатско-русского конгресса в Америке. Под воззванием стоит подпись В.С. Черняк; там же висит огромное воззвание от штаба второго корпуса к солдатам красной армии, обращение Юденича к гражданам Петрограда и юдофобское воззвание, помещенное в военно-осведомительной газете «Приневский Край» Куприна: о курчавых с крючковатыми носами коммунистах. Дальше шли приказ командира 2-го корпуса Северной армии насчет земли. Из приказа видно, что все земли, отобранные у помещиков, остаются до снятия урожая 1919 года, после должны быть возвращены прежним владельцам. И много других распоряжений о возврате имущества, приказ о мобилизации от 19 до 40 лет.
На углах - приказ начальника гарнизона ген. Перемыкина.
«Оставшиеся в городе красноармейцы обязаны в однодневный срок со дня обнародования сего постановления явиться к коменданту города. Неявившиеся будут рассматриваться, как коммунисты и поэтому расстреляны и т.д.
Генерал-майор Перемыкин».
По улицам ходят офицеры с гатчинскими совбарышнями. Утины умы в юбках вне сбя.
Иду по улицам, лихо козырю «господам офицерам», становлюсь во фронт их превосходствам.
Навстречу кортеж. Человек двенадцать отцов города, старых, седых с берданками. Ведут они человек пять оборванных, еле живых, красноармейцев.
- Куда это их?
- В зверинец, расстреливать! Коммунисты это, - спокойно объясняет женщина с огромным крестом на рукаве. - Это уже сегодня которая партия.
Иду к знакомым. Кормили в сарае, в квартиру боялись пустить. Сын хозяйский, железнодорожник, молодой парень рассказывает за обедом, что у них на станции Балтийской ж.д. станционное начальство к приходу офицеров в первом классе столы белыми скатертями накрыло. В эти ночи расстреливали коммунистов. Исполнителей белые вербовали из обывателей, установив своеобразную очередь между домами. Кто не пойдет - тот большевик. В эту ночь очередь была моих знакомых.
Темнеет. Начали спрашивать документы. Опасно дольше оставаться в Гатчино, можно нарваться, пропасть. При переходе железнодорожной линии останавливаюсь. Дорогу загородили два эшелона. На открытых платформах пять новеньких танков, другой эшелон с хваленой дивизией светлейшего князя Ливена и Эстонским полком. В вагонах шумно поют песни.
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую,
И как один прольем
Кровь молодую…
На юге эту песню я слышал от корниловцев. Там юг, здесь север.
Родство душ.
Я за чертой.
Н. БРЫНИН.
ГАРФ. Ф. Р-5856. Оп. 1. Д. 370. Л. 82-83.