Прочитанное: Роман Сенчин "Зона затопления"
Из приобретенного недавно и прочитанного - замечательная "Зона затопления" Романа Сенчина. Очень понравилась! Книга тяжелая и нужная.
Описание на всех сайтах коротенькое:
"В новом романе Сенчина «Зона затопления» жителей старинных сибирских деревень в спешном порядке переселяют в город - на этом месте будет Богучанская ГЭС. Автор не боится параллели с «Прощанием с Матерой», посвящение Валентину Распутину открывает роман. Люди «зоны» - среди них и потомственные крестьяне, и высланные в сталинские времена, обретшие здесь малую родину, - не верят, протестуют, смиряются, бунтуют. Два мира: уходящая под воду Атлантида народной жизни и бездушная машина новой бюрократии…"
Книга по сути своей ближе к публицистике, чем к беллетристике. И я сама была удивлена, что она мне понравилась: мне, любительнице пространных описаний и предложений на полабзаца, где поменьше диалогов? В этой книге сплошные диалоги, сплошное движение. Правда, все время движение со знаком "минус" - люди пытаются бороться практически со стихией, чем государство не стихия?
"В конце августа прозвучало твердое, как приказ: «Всё, выезжайте. Осенью начнется зачистка. Подъем воды уже пошел. Всё!»
Двадцать пятого августа причалил паром, и началась погрузка основного населения. Несли оставшиеся вещи, съестное; людям было куда ехать - в городе Колпинске, новом райцентре, в Лесосибирске, Канске, Богучанах, Назарове, Абакане, Саяногорске ждали их квартиры, уже обставленные вывезенной мебелью, но ехали туда, как в вечную ссылку. Рыдали, гладили срубы, заборы, запирали двери, надеясь, что в последний момент все отменится и они вернутся.
Погрузились - сотни три стояло на палубе, смотрело на свою деревню, - и паром медленно пополз от пристани. Оставшиеся на берегу махали им, а на пароме почти все были неподвижны - не хватало сил, смелости поднять руку. Окаменело стояли. И лишь рыдания, причитания многих женщин, как вой, повисли над рекой, раздирая души.
Паром вырулил на середыш, набрал ход, стал удаляться. И вот уже лиц на палубе не разобрать, вот не слышно этого воя... Поворот реки, и - исчезли.
После этого переселяющие занялись самыми упорными - одинокими стариками и старухами. Тогда-то почти насильно, но заверив, что они еще смогут вернуться, их свозили в город, показали квартиры, дали подписать документы. Отвезли обратно в деревню и велели: «Собирайтесь. Через две недели грузили вещи». Погрузили, отправили. Как там с ними разберутся, как поставят в квартире - Ирину Викторовну, да и других не особенно заботило. Они не представляли свою жизнь не здесь - не здесь была черная пустота..."
Но - понравилась. Я купила ее из-за любимой темы: реки России и все, что с ними связано. И поначалу думала: вот, еще одна книга, в одном ряду с альбомом "Города под водой", с музеем Угличской ГЭС, с музеем Мологского края. Прочитала книгу за один день, буквально проглотила, не могла оторваться. Хотелось сразу начать перечитывать (я вообще люблю перечитывать, и сразу иногда тоже), но не смогла: весь день не выходила у меня из головы Ирина Викторовна, которую переселяют в город. В книге ей посвящена целая отдельная большая глава, которая в действительности описывает один лишь вечер, последний вечер Ирины Викторовны дома. Ирина Викторовна готовит себе последний ужин. Что-то надо делать с курочками в курятнике, не везти же их в город? Ведро вот еще хорошее, целое, недавно купленное... Лампочки выкрутить? Пригодятся.
Я ходила по своему дому и думала: я очень люблю свой дом, люблю в своей квартире каждый уголок. Вот прибита полочка, на ней лежит салфетка, которую вязала крючком моя прабабушка. На стене висят картины, вышитые моей мамой и бабушкой. Стоит комод и платяной шкаф. Они не бабушкины, но тоже памятные: перед тем, как родилась Лейка, моя старшая дочь, мы с мужем ходили выбирать их для новой квартиры. Каждая вещь у меня дома связана с каким-то воспоминанием, и нет ни одной случайной вещи - они просто не приживаются, нет им здесь места.
А книги! Что говорить о книгах? Целые шкафы книг, расставлены они по темам: отдельно альбомы по искусству и краеведению, отдельно детские книги (среди них есть книги, которые читала еще моя мама), отдельно мои литературоведческие книжки, проза, поэзия... Я люблю свои книги, среди них тоже нет случайных.
И вот я все думала: представить только, что надо переезжать вдруг. Даже если ни с чем из нажитого не расставаться, все равно надо взять и разобрать по досочкам свой дом, уже устоявшийся какой-то уют, изменить привычное положение вещей - не зря же дома мы можем ходить и существовать даже в полной темноте, зная интуитивно каждый уголок и каждую выбоину в плитке на полу. А там-то люди не могли перевести ни сам дом, ни огород, ни скотину, ни нажитые десятилетиями скарб, сельскохозяйственные орудия труда - те самые, которыми еще дед и бабка пахали-боронили.
Я нашла в сети самые разные отклики на книгу: и то, что она наследует "Прощанию с Матерой", и отклики негативные: мол, что ж, людям без света и работы сидеть, нужна же ГЭС, нужно электричество - ну и жертвы при этом неизбежны. Но все же даже при понимании необходимости переселения (если эта необходимость таки есть), думаю, очень важно понять, что чувствуют переселенцы. Даже если бы их переселяли максимально порядочным и равноценным прежней жизни способом - все равно они страдают. А в случае, когда переселяют не по-человечески - на голое место, или выселяя в город человека, который всю жизнь жил в деревне своим хозяйством - это считай высылка на верные муки.
"Например, Александр Беккер из Кутая. У него был добротный дом, хозяйство, моторная лодка. Пенсии в шесть тысяч хватало. Ему предложили однокомнатную квартиру в Колпинске. Беккер стал просить хоть шесть соток под огород. «Земельные участки не предусмотрены», - ответили ему в администрации. «А на что мне жить? Бутылки собирать?» И Беккер отказался переезжать. Больше года жил в зачищенном селе без света, без медицинской помоги, без привозных продуктов... В ноябре его парализовало. От смерти Беккера спасли случайные люди - через разоренный Кутай проезжали охотники, увидели целый дом. Вошли. Вместо горячего чаю, на который надеялись, охотникам пришлось везти хозяина дома в ближайшую больницу за шестьдесят Километров... Теперь Александра Беккера оформляли в дом инвалидов, а его жилище поскорее сожгли, оформив сожжение как «пожар по неустановленным Причинам».
Или вот история Любы и ее магазина:
"...хоть Люба Гришина уехала... Всю дорогу сюда Ткачук боялся: причаливают, и появляется Люба... Она до конца, в том числе и по его, Ткачука, просьбе держала в Пылёве магазин. Когда наступил срок съезжать, Люба отказалась садиться на паром: компенсацию за потерю бизнеса (хотя какой это бизнес, в последнее время вряд ли какую-нибудь прибыль получала) ей не давали, и товаров оставалось на четыреста тысяч рублей. Куда их было девать - неизвестно...
Ткачук как глава сельсовета пытался помочь, добиться компенсации, открытия магазина Гришиной в Колпинске. Получал ответ: «Магазин - пожалуйста. Пускай оформляет документы, находит соответствующее здание. А с компенсацией - вопрос решается. Сейчас происходит корректировка проекта в связи с помощью малому бизнесу района».
Магазин в городе Люба открывать боялась, да и нереально было конкурировать с местными. «Задушат в месяц!» Осталась зимовать в пустом, выжженном Пылёве. И постепенно Ткачук потерял с ней связь, перестал справляться о ее делах. А теперь испугался встречи. Но нет - нету здесь уже ни Любы, ни ее магазинчика «Северянка». На месте здания - пятно пожарища. Свежее, чернее других. Весной сожгли или в начале лета..."
Многим, как и героине повести журналистке Ольге, сложно понять, почему люди не хотят расстаться с лопатой и граблями и перейти к цивилизации. Ведь куда лучше - квартира с удобствами, многоэтажные дома, инфраструктура городская:
"Ее, уроженку почти миллионника, выезжавшую за его пределы редко и недалеко, всегда удивляло, что люди могут, а главное, хотят жить в глухих деревнях, в избушках, где, если не потопить зимой печку, через несколько часов вода в ведре превратится в лед.
Зачем эта добровольная ежедневная борьба за существование? Конечно, двести лет назад это было в порядке вещей, но ведь человечество давно научилось быстро строить высотные здания, проводить водопровод, централизованное отопление, оно прорыло сотни километров туннелей для метро, придумало, как на крошечном участке развести потоки автомобилей; цивилизованному обществу не нужны теперь бесконечные гектары земли, чтобы вырастить необходимое количество пшеницы, картошки, огурцов; каждой семье не нужна теперь своя корова, свои свиньи, куры, овцы.
Человечество стремится к оптимизации, экономии, а вот эти деревушки с сотней-другой упорных жителей тормозят прогресс. Ведь они не просто живут отдельно от большого мира, но и требуют, чтобы им привозили в магазин городские товары, был у них врач, клуб с киносеансами, школа, детский сад, рабочие места, которые по сути-то государству не нужны, убыточны.
Сколько ущербных детей растет в глухомани без музеев, театров, спортивных школ; сколько гибнет талантов, сколько истлевает идей, сил, стремлений, запертых в медвежьих углах страны. Об этом написаны горы книг еще в девятнадцатом веке, но мало что изменилось. До сих пор Россия - сплошные медвежьи углы..."
Роман Сенчин - фотография из интервью с писателем
В повести переплетаются клубком все сюжетные линии - люди, которые пытаются бороться, люди, которые уезжают, рушащиеся при этом семьи, дышащая на ладан редакция газеты "Голос рабочего"... Постепенно Ольга изменяется и превращается из горожанки, которая не понимает упорства деревенских, в одну из "наших", для которых нет ничего важнее своего этого медвежьего угла:
"Большаково совсем не походило на те деревеньки, что чернели гнильем и трухой неподалеку от краевого центра, - в тех кое-как доживали свой несчастный век не сумевшие, не нашедшие сил и энергии перебраться в город или вытолкнутые из него - алкаши, лентяи, дебилы. Не напоминало Большаково и дачные поселки. Нет, это было настоящее сибирское село - одно из тех, благодаря которым Сибирь и стала российской землей не только формально, но и кровно.
Удивили Ольгу и огороды. Казалось бы, север, тайга, холодная река мчится рядом, а на огородах арбузы, дыни, баклажаны. Помидоры, как деревца... Собираясь в командировку, она глянула информацию о районе в Интернете. Отметила: «Сельское хозяйство - отсутствует». Сказала об этом большаковцам. Те замахали руками:
- Да все растет! В конце мая под пленку садим, и успевает до осени.
- Раньше, - добавляли, - и рожь сеяли, овес, пшеницу даже. Ничего завозного не надо было.
- А вот у вас свиней много. Где корм берете? Свиней ведь травой не накормишь. - Ольга решила показать себя специалисткой.
- Ну как, картошку варим. Да и другое есть... В Кутае Мациевский Василий живет - настоящий трудяга. Дроблёнкой, комбикормом весь район обеспечиват.
- Сам выращивает и... и перерабатывает?
- Ну да, сам. Работники у него, конечно, и вся семья в упряжке. Комбайны, трактора... И поросят у него покупаем - у него маток полно, целая фабрика.
- А здесь, у нас, Масляков, - подхватывали другие. - Он досками, брусом занимается. Вон его пилорама... Была свалка, а он на ней производство устроил. Его доски даже из Енисейска берут, на реставрацию.
Итог разговору подвел старичок, наверняка переживший много разных времен:
- В обчем, ежели по уму, то можно тутака жить. Жить - не тужить. Зачем такой край топить-от?
- Цивилизация, дед Саш, - усмехнулся молодой парень по имени Виталий, который добровольно сопровождал Ольгу по Большакову. - Цивилизация требует жертв".
Конечно, какую ни дай людям распрекрасную городскую квартиру, как ни убеждай, что не нужно в квартире ни цинковое ведро, ни топоры, все равно душу не сменишь. И сердце деревенского человека в пятом поколении останется там, где над лесом утром встает солнце, где он выйдет с удочкой к сонной реке, затянутой туманом. Где жизнь упорядочена и понятно, когда сеять, когда веять, когда урожай собирать, своими руками выращенный, который своя земля дала. На земле деревенский человек всю жизнь живет, и в нее же, родимую, за которую столько лет держался, и уйти хочет.
Отрывок из книги - тот самый пронзительный, об Ирине Викторовне, читайте в "Журнальном зале":
"Дети и уже взрослые внуки давно предлагали Ирине Викторовне то забрать ее к себе, то помочь с переездом. Она храбрилась: «Да справлюсь». Лишь в каждый приезд родных старалась побольше дать им семейной памяти. Швейную машинку, на которой еще ее бабушка шила, остатки сервиза, медный ковшик для варки варенья, фотокарточки... Может, дети и внуки выбрасывали это, как хлам, но Ирине Викторовне хотелось верить, что у машинки, тарелок, ковшика, спиц, верблюжьего одеяла, шкатулочки с вытершимся лакированным рисунком, китайской фарфоровой кружки для запарки будут еще долгие-долгие жизни.
Еще две недели после вывоза вещей провела она в пустой огромной избе. То есть не совсем пустой - многое приходилось оставлять. Куда всё в однокомнатную? Многое оставалось, но уюта уже не было. Изба словно сердилась на хозяйку. Двери заскрипели и как-то разом просели, стали открываться и закрываться с трудом; от печки вдруг отпал большой кусок обмазки, обнажив темно-красные кирпичи; одна половица стала так прогибаться, что ступать на нее было страшно. Началось нашествие мокриц, двухвосток, косиножек. Будто предчувствовали скорый конец и лезли туда, где еще обитал человек.
Изба старая, но надежная, на века. Говорят, ее срубил прадед Ирины Викторовны с сыновьями больше ста лет назад. Огромные бревна до сих пор вызывают уважение, и, когда представляешь, как их тянули сюда из тайги без всяких тракторов, как ошкуривали, пилили ручными пилами, как закатывали друг на друга, - удивляешься тем людям, богатырям, великанам каким-то..."