Шостакович. Первый виолончельный квартет и Симфония №14 (ГАБТ)
Ходил в Бетховенский зал Большого театра на камерные сочинения Шостаковича. В исполнении камерного оркестра ГАБТ под управлением Михаила Цинмана звучали Первый виолончельный концерт (соч. 107) и 14-я симфония (соч. 135). Прежде, к своему стыду, виолончельный концерт (1958), тем более, радикальная симфония (1969), мною туго воспринимались. Казалось, что концептуализм и элементы рафинированного авангарда превышали мелодичность. Вчера осенило: насколько гениален Первый виолончельный - ни одного хода не сделано против музыки. Исполнение концерта, который выделяется неприкрытым драматизмом, требует от исполнителя виртуозности и готовности к эмоции (первым исполнителем был Ростропович). Виолончелист Петр Кондрашин, на волне требуемого темперамента, играл свою партию с закрытыми глазами и раскачивал головой, от напора исполнения на его смычке слоился волос и вылезал из древка. Во втором отделении Кондрашин, обессиленный рухнул в зрительном зале на свободном месте, слушая продолжение концерта в исполнении коллег - душераздирающую симфонию, посвященную теме насильственной смерти. Симфония №14 для струнных, ударных, сопрано и баса, состоящая из одиннадцати музыкальных картин смерти, тирании и унижения - вещь странная, в текстовом смысле пугающая (стихи Лорки, Аполлинера. Кюхельбекера и Рильке), идейно провокационная (ответ запорожских казаков константинопольскому султану, преисполненная сквернословия - «плевок на могилу Сталина», как говорит в программке критик Анна Сокольская), музыкально цитатная (если знать о том, что в 1962 году Шостакович, работая надо оркестровкой «Песен и плясок смерти», задумал симфонию как продолжение вокального цикла Мусоргского). Символическим содержанием симфонии является морок бесстрашных откровений композитора (в кинематографической аналогии такие мотивы мы наблюдали у Бергмана, фон Трира, Балабанова). За год до создания виолончельного концерта Шостакович был в Оксфорде, где встретивший его Исайя Берлин говорил, что не видал прежде человека такого маленького, испуганного и забитого как советский композитор. Оба опуса вчерашнего вечера - слепок творческой индивидуальности. В симфонизме Шостакович принадлежит стране, в камерных сочинениях - самому себе. Удар яростной дисгармонии камерного Шостаковича сподобил дирижера Цинмана в завершении 242-ого сезона ГАБТа исполнить дополнительный номер (Моцарта, конечно, притом, что оркестр Цинмана никогда не исполняет незапланированных номеров и не играет на бис). Опасность нарочитой актуализации страхов и политических аналогий старого и нового времени надо было снять чем-нибудь мягким и мажорным. Интересно, что в дни Чемпионата мира, на концерте были характерные гости, что видно по паспортам болельщиков на шее и спортивному прикиду. Большой театр оставляет за собой право не пустить зрителей на представление при несоблюдении дресс-кода, но футбольный азарт в Москве в эти дни проникает всюду, обескураживая вся и всех. Концерт был необычным во всех смыслах.
Вспомнил Бергмана - он появится. Поскольку нынешний киносезон отмечен 100-летием великого шведа, можно предположить, что к концу года фильмы Бергмана станут невыносимыми. Однако пропущенную целиком на ММКФ ретроспективу ключевых фильмов любимого из режиссеров (виденных, безусловно, ранее), мне удалось догнать в Третьяковкой галерее. Повторный просмотр проявил желание смотреть снова. «Шепоты и крики» перевернули прежние представления, оказавшись тихим светлым фильмом, почти что полным умиротворения. «Сцены из супружеской жизни», несмотря на публицистическую прямоту, не устарели нисколько, по-прежнему, достают до кишок, выставляя перед носом зеркало собственных ошибок. «Страсть» бесстрастно предлагает картины таких точно выписанных страхов на тему одиночества и его преодоления, что и спустя полвека видятся примером страдальческой исповедальности. Сомнения в необходимости бергмановских пересмотров отпали.
Шостакович и Бергман сошлись московским летом. Что у них общего? Целеустремленность вопреки страху, лаконизм и точность формы, герметичность языка, которая таит в себе глубину космоса. После гениев не хочется тратиться на мелочи современных творений. С классикой не разделаться. Она всегда забьет свой победный гол.
Вспомнил Бергмана - он появится. Поскольку нынешний киносезон отмечен 100-летием великого шведа, можно предположить, что к концу года фильмы Бергмана станут невыносимыми. Однако пропущенную целиком на ММКФ ретроспективу ключевых фильмов любимого из режиссеров (виденных, безусловно, ранее), мне удалось догнать в Третьяковкой галерее. Повторный просмотр проявил желание смотреть снова. «Шепоты и крики» перевернули прежние представления, оказавшись тихим светлым фильмом, почти что полным умиротворения. «Сцены из супружеской жизни», несмотря на публицистическую прямоту, не устарели нисколько, по-прежнему, достают до кишок, выставляя перед носом зеркало собственных ошибок. «Страсть» бесстрастно предлагает картины таких точно выписанных страхов на тему одиночества и его преодоления, что и спустя полвека видятся примером страдальческой исповедальности. Сомнения в необходимости бергмановских пересмотров отпали.
Шостакович и Бергман сошлись московским летом. Что у них общего? Целеустремленность вопреки страху, лаконизм и точность формы, герметичность языка, которая таит в себе глубину космоса. После гениев не хочется тратиться на мелочи современных творений. С классикой не разделаться. Она всегда забьет свой победный гол.