Oct 30, 2016 03:19
Постановка Гульназ Балпейсовой, ученицы Римаса Туминаса, выступавшей ассистентом режиссера на "Евгении Онегине". Пьеса Стриндберга, образчик для драматического театра, со временем многое потеряла. Текст сам собой не производит силы, возмутительные когда-то идеи равенства богатых и бедных, мужчин и женщин частично были реализованы двадцатым веком, острота ушла, бытописание затерлось, пьеса стала классической разминкой для актерских навыков. Текст Стриндберга пытались осовременивать (в том числе, гламуром и раздрызганностью как в Театре наций). Насколько мощна "Фрекен Жюли" становится снова понятным в подвале дома в Николопесковском переулке, вместимостью в 35 зрительских мест. Клаустрофобия подвала оказалась прекрасной аналогией замкнутого помещения кухни Стриндберга, на которой три персонажа мучают друг друга душевными блужданиями и припадками. Эпицентр шторма поддерживается добросовестными усилиями артистов, имена которых хочется назвать: Полина Кузьминская (Жюли), Павел Попов (Жан), Яна Соболевская (Кристина). Минимальная дистанция со зрителем обязывает артистов к предельной отдаче и точности исполнения. Тактильность постановки и дефицит расстояния дисциплинирует партер и актеров. Зрители боятся громко дышать - им слышно дыхание актеров. Движение, слово, жест становятся оглушительными. Как бы возникает эффект "головы Жанны Д’Арк" - крупного плана, обнаженного лица, тонкой грани провала, когда один неточный взгляд, гримаса мимики, движение головы могут испортить весь образ. Само собой, напрашивается техника суровой отрешенности, скандинавского минимализма (Дрейер неслучайно тут всплыл). Режиссерский подход взывает к деликатности, очищении пьесы от всего лишнего.
Сценография пьесы продумана - на поверхности узнается Туминас, который тоже является энным потомком бергмановского театра. Объяснимый минимализм в декорациях, яркий драматизм, осмысленное использование пространства (выступы и несущие стены подвала требуют изощренного подхода, выпрямления сцены за счет зеркал и путем задействования зрительского партера). Умное использование музыки (Перселл, Пярт), изобретательное световое оформление, наконец, снова самоотверженность артистов, создают приятное смущение от интимного приближения к чужой чувственной конкретике - то, чего и требуется от театра. "Фрекен Жюли", написанная в позапрошлом веке, о наступающем гендерном равенстве, перспективе раскрепощения протестантского общества и крушения его сословных структур, звучит актуальной. Как актуальна жажда свободы, желание переступить черту, вырваться в новое пространство возможностей и опыта. Каждая новая открытая дверь утоляет эту жажду, но при этом закрывает какую-то важную дверь за спиной, без возможности вернуться назад. Находящиеся под одной крышей люди, желающие громко чувствовать и быстро жить, занимаются истреблением самих себя - обидными словами, игрой комплексов, опрометчивыми поступками, демонстративным эгоизмом. И, пожалуй, это очень понятная штука безотносительно Стриндберга. Скандинавское стремление к равноправию как балансу сил и общественному идеалу не оспаривается, конечно, но оставляет чувство утопии. Спустя сто лет ясно, что мы никуда не приехали. Власть никуда не исчезнет. По закону сохранения энергии власть временно перейдет к другому хозяину и назначит новую жертву. Повседневность с обманчивым распределением социальных ролей лишь меняет картинку паззла. Страдания останутся, их носителям ничто не угрожает. Стриндберг вечен.