Довлатов и Честертон о Байроне
Читал честертоновскую биографию Диккенса, наткнулся там на пассаж про пессимизм Байрона и сразу вспомнил Довлатова, одну из лучших его историй - тоже про пессимизм Байрона:
«В Тбилиси проходила конференция на тему "Оптимизм советской литературы". Было множество выступающих. В том числе - Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы. Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед Кемоклидзе:
- Вопрос предыдущему оратору.
- Пожалуйста.
- Я относительно Байрона. Он был молодой?
- Что? - удивился Наровчатов. - Байрон? Джордж Байрон? Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что?
- Ничего особенного. Еще один вопрос про Байрона. Он был красивый?
- Кто, Байрон? Да, Байрон, как известно, обладал весьма эффектной наружностью. А что? В чем дело?
- Да, так. Еще один вопрос. Он был зажиточный?
- Кто, Байрон? Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно.
- И последний вопрос. Он был талантливый?
- Байрон? Джордж Байрон? Байрон - величайший поэт Англии! Я не понимаю в чем дело?!
- Сейчас поймешь. Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. Он был - пессимист! А ты - старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты - оптимист!» (С. Довлатов. Соло на ундервуде).
Как говорится, срезал. Вербальный нокаут. Но… Честертон о проблеме оптимизма / пессимизма написал такое, что, если б только «старый, нищий, уродливый и бездарный» Наровчатов знал это, то мог бы достойно ответить Кемоклидзе на его блестящий выпад.
Написал же Честертон вот что:
«Никому еще не удалось доказать, что люди, познавшие беду, склонны к печальным умозаключениям. Диккенс во многом духовно близок к бедным, то есть к большей части человечества. И особенно он похож на них, когда показывает нам, что пессимизм и несчастье никак не связаны. В сущности, они исключают друг друга: печаль основана на том, что человек хоть что-то ценит, пессимизм - на том, что он не ценит ничего. Мы видим, что народные вожди и поэты, хлебнувшие горя, жизнерадостней всех на свете. Люди, познавшие муку, - всегда оптимисты; иногда оптимизм их даже оскорбителен. Например, Роберт Бернс - еще один сын разорившегося отца, до самой смерти боровшийся с весьма неприглядными силами внешнего мира и еще более неприглядными слабостями собственного сердца; Бернс, начавший жизнь в серой мгле и окончивший в черной тьме, не только воспевает бытие - он славит его на все лады. Руссо, видевший от друзей и знакомых столь же мало хорошего, как они от него, говорит не только красноречиво, но пылко и сентиментально о том, что человек по природе добр. Чарльз Диккенс, проведший в страданиях те годы, когда мы обычно счастливы, позже, взрослым, радовался там, где другие плакали. Обстоятельства ломают людям хребет, но не душу. Народные вожди, попав в беду, способны на любые глупости. Они становятся пьяницами, демагогами, наркоманами. Пессимистами они не становятся никогда. Бесспорно, есть нищие, несчастные люди, которым нетрудно простить пессимизм, но они им не грешат. Пессимизмом грешат аристократы вроде Байрона» (Г.К. Честертон. Чарльз Диккенс. Гл. 2).
Будь этот текст под рукой у Наровчатова, он бы отмазался с его помощью от Кемоклидзе.
Впрочем, Честертон мне друг, но истина дороже. То, что написал проницательный Гилберт Кит, не так уж верно. Есть люди нищие и бездарные и при этом такие пессимисты, что рядом с ними хочется либо самому повеситься, либо их повесить, либо, в крайнем случае, просто убежать подальше от края этой чёрной дыры.
И есть вполне себе оптимистичные аристократы. Пушкин, хотя бы…
Честертон, вообще, во многом просто ребёнок. Ему показалось, что он открыл психологический закон - пропорциональную зависимость оптимизма от бедности и страданий. Понаблюдал какие-то случаи и сделал глобальный вывод. Сказал бы он это Варламу Шаламову, тот бы ему объяснил, к какому «оптимизму» приводят страдания.
Мне кажется, оптимизм - это один из талантов, типа способности сочинять стихи или музыку, рисовать, петь и т.д. А пессимизм - это бездарность. Пессимист, конечно, может быть одарённым поэтом, художником и пр., но сам по себе пессимизм - бездарность. Говорю это, между прочим, и по личному опыту; я ведь пессимист, и собственный пессимизм ощущаю именно как творческое бессилие, как пустоту на месте исчезнувшего предмета; и если иногда бывают у меня какие-то оптимистические проблески, то воспринимаются они как дар, нисшедший свыше.
(Вот только «оптимизм советской литературы» - это, конечно, был не дар свыше, а улыбка, нарисованная на лице трупа.)
«В Тбилиси проходила конференция на тему "Оптимизм советской литературы". Было множество выступающих. В том числе - Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы. Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед Кемоклидзе:
- Вопрос предыдущему оратору.
- Пожалуйста.
- Я относительно Байрона. Он был молодой?
- Что? - удивился Наровчатов. - Байрон? Джордж Байрон? Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что?
- Ничего особенного. Еще один вопрос про Байрона. Он был красивый?
- Кто, Байрон? Да, Байрон, как известно, обладал весьма эффектной наружностью. А что? В чем дело?
- Да, так. Еще один вопрос. Он был зажиточный?
- Кто, Байрон? Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно.
- И последний вопрос. Он был талантливый?
- Байрон? Джордж Байрон? Байрон - величайший поэт Англии! Я не понимаю в чем дело?!
- Сейчас поймешь. Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. Он был - пессимист! А ты - старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты - оптимист!» (С. Довлатов. Соло на ундервуде).
Как говорится, срезал. Вербальный нокаут. Но… Честертон о проблеме оптимизма / пессимизма написал такое, что, если б только «старый, нищий, уродливый и бездарный» Наровчатов знал это, то мог бы достойно ответить Кемоклидзе на его блестящий выпад.
Написал же Честертон вот что:
«Никому еще не удалось доказать, что люди, познавшие беду, склонны к печальным умозаключениям. Диккенс во многом духовно близок к бедным, то есть к большей части человечества. И особенно он похож на них, когда показывает нам, что пессимизм и несчастье никак не связаны. В сущности, они исключают друг друга: печаль основана на том, что человек хоть что-то ценит, пессимизм - на том, что он не ценит ничего. Мы видим, что народные вожди и поэты, хлебнувшие горя, жизнерадостней всех на свете. Люди, познавшие муку, - всегда оптимисты; иногда оптимизм их даже оскорбителен. Например, Роберт Бернс - еще один сын разорившегося отца, до самой смерти боровшийся с весьма неприглядными силами внешнего мира и еще более неприглядными слабостями собственного сердца; Бернс, начавший жизнь в серой мгле и окончивший в черной тьме, не только воспевает бытие - он славит его на все лады. Руссо, видевший от друзей и знакомых столь же мало хорошего, как они от него, говорит не только красноречиво, но пылко и сентиментально о том, что человек по природе добр. Чарльз Диккенс, проведший в страданиях те годы, когда мы обычно счастливы, позже, взрослым, радовался там, где другие плакали. Обстоятельства ломают людям хребет, но не душу. Народные вожди, попав в беду, способны на любые глупости. Они становятся пьяницами, демагогами, наркоманами. Пессимистами они не становятся никогда. Бесспорно, есть нищие, несчастные люди, которым нетрудно простить пессимизм, но они им не грешат. Пессимизмом грешат аристократы вроде Байрона» (Г.К. Честертон. Чарльз Диккенс. Гл. 2).
Будь этот текст под рукой у Наровчатова, он бы отмазался с его помощью от Кемоклидзе.
Впрочем, Честертон мне друг, но истина дороже. То, что написал проницательный Гилберт Кит, не так уж верно. Есть люди нищие и бездарные и при этом такие пессимисты, что рядом с ними хочется либо самому повеситься, либо их повесить, либо, в крайнем случае, просто убежать подальше от края этой чёрной дыры.
И есть вполне себе оптимистичные аристократы. Пушкин, хотя бы…
Честертон, вообще, во многом просто ребёнок. Ему показалось, что он открыл психологический закон - пропорциональную зависимость оптимизма от бедности и страданий. Понаблюдал какие-то случаи и сделал глобальный вывод. Сказал бы он это Варламу Шаламову, тот бы ему объяснил, к какому «оптимизму» приводят страдания.
Мне кажется, оптимизм - это один из талантов, типа способности сочинять стихи или музыку, рисовать, петь и т.д. А пессимизм - это бездарность. Пессимист, конечно, может быть одарённым поэтом, художником и пр., но сам по себе пессимизм - бездарность. Говорю это, между прочим, и по личному опыту; я ведь пессимист, и собственный пессимизм ощущаю именно как творческое бессилие, как пустоту на месте исчезнувшего предмета; и если иногда бывают у меня какие-то оптимистические проблески, то воспринимаются они как дар, нисшедший свыше.
(Вот только «оптимизм советской литературы» - это, конечно, был не дар свыше, а улыбка, нарисованная на лице трупа.)