Космополит Таня Иванова
Я тоже в глубине души космополит. Но если бы свалил, никогда бы зла на своё Отечество не держал. Не держал бы зла на своих недружелюбных соотечественников. Неулыбчивых соседей. Сам такой? Даже с улыбкой сарказма?
Ведь они не власть ненавидят, хотя и её тоже. Лицо русской интеллигенции в московском зале суда… Тусовка испитых мозгов. Они ненавидят уклад жизни России. Русский уклад жизни их бесит. И живут в нём, и плюются в него. Парадокс. Чего плеваться в зеркало? Плюются в уклад, который складывался веками. Русское слово уклад. Уложено, положено жить всем в ладу… Как будто у нас есть другой уклад жизни. Как будто он может быть иным. Как будто когда-то Москва слезам верила! Да она никогда им не верила и верить не собирается. Не растолкаешь локтями других, тебя затолкают, на затопчешь, тебя затопчут и не заплачут. Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось. Как же им бедолагам не повезло родиться… И всё же. Будете вы хрипеть, царапая край матраса, строчки из Александра, а не брехню Тараса.
…Жила-была девочка по имени Таня, а по фамилии Иванова. Папу звали Юра, значит, была она Татьяна Юрьевна. Замечательное сочетание звуков. Произнесите вслух и согласитесь со мной немедленно. Хотя вариант Татьяна Георгиевна, пожалуй, поизысканнее.
Таня Иванова росла девочкой своеобразной. Она очень любила образы и совсем не любила цифры. Совершенно не запоминала правила по русскому языку, но зато прекрасно помнила запахи всего, что только ей удавалось унюхать своим милым носом с горбинкой.
Да, вот носик-то с горбинкой выдавал в ней кое-что. Верней, кое-кого. А ещё выдавали глаза - чёрные, миндалевидные, навыкате. Помнится, один персонаж в бывшем русском городе Киеве всё страдал по женским глазам: ах, мол, каковы эти женские глаза! Мол, видели бы вы, господа, на что способны эти женские глаза. Хотя сам был доктором и прекрасно знал, что между женским глазом и мужским нет абсолютно никаких отличий. Это же не по малому делу в туалет сходить и даже не морда лица, которую надо брить по четырнадцать раз в неделю. Ох, уж эти мастера прозы и поэзии! Специалисты по кремовым шторам и венецианскому стеклу, увитому плющом. Ну, нет разницы между глазом мужчины и женщины. Вытащите и убедитесь сами.
Но вернёмся к Тане Ивановой. К носику с горбинкой и семитским (ну так!) глазам добавьте и волосы, чёрные, как июльская ночь в Кореизе. Или в Симеизе? Вечно я их путаю. Таня на свет появилась с такой шевелюрой - даже её мама расстроилась, когда ей показали. А папа обрадовался. Папа-то был огненно-рыжий и втайне завидовал всем брюнетам. Даже брюнетам-придуркам. Хотя брюнеты не бывают придурками. Не найдёте вы ни одного брюнета-придурка. Природа брюнетам благоволит. Брюнета разглядишь даже в лысом и седом. Даже в голубоглазом?
И пока она была маленькой, Таней не могли нарадоваться все. Даже учителя русского языка. Спросите, как же такое возможно, если Таня Иванова в диктантах делала ошибок больше, чем слов в тексте? Потому что это тоже ведь чудо. Таня читала книжку за книжкой. Проглатывала книжки, не жуя. Взрослые книжки. На завтрак - мистер Фаулз. На обед - герр Гессе, на полдник - Абэ-сан, на ужин - мусье Камю, ну и перед сном - в качестве стаканчика с кефирчиком - наш товарищ (и даже друг!) Венечка Ерофеев.
И вот при таком рационе что вы хотите от письменной речи? Насколько огненно-ярким фонтаном била Танина устная речь, настолько же фонтанировала и письменная, только… с чудовищным количеством орфографических и пунктуационных ошибок. И учительница ставила ей две оценки - единицу за форму и пятёрку за содержание. В итоге - трояк.
Таня незаурядно рисовала, пела, танцевала - логичный ряд, не так ли? Что ещё? Ах, да! Ещё она любила. Так, как любила Таня Иванова мало кто в принципе любит любить и умеет любить. По крайней мере, вашему автору такие больше не встречались. Здесь ведь что важно? Хотеть. Как говаривал один могучий театральный старик: хотеть - значит мочь. Таня так хотела любить, до такой жгучей потребности, что готова была полюбить виртуальную тень, только чтобы было кому поклоняться. Да-да, увы и ах, но любить - это значит поклоняться. И даже в ножки кланяться - если понадобится. И снизу вверх смотреть, даже если на голову выше партнёра и на две головы чище…
И как пошла Таня Иванова любить, как поехала, как поскакала… Не так, как Попрыгунья в школьной классике. И не так, как там же Душечка. Что вы! Совсем не так. Хуже. Гораздо хуже. С чудовищными последствиями для всех маминых и папиных несбывшихся надежд. Она ускакала от архитектора с московской пропиской и трёхкомнатной квартирой с видом на ту самую скамейку, на которой всегда разговаривают с неизвестными. Потом она ускакала от Швейцарии и Австрии вместе взятых, но вовсе не потому что ей дискомфортно в Альпах, и она предпочитает что-нибудь пожиже - вроде Ай-Петри. Нет, ведь она хочет смотреть снизу, а не сверху!
И всё скакала и скакала - и уже пошёл счёт четвёртому десятку лет, отпрыгавших своё, а она всё талдычит любимой бабушке: «Бабушка, я только в любви могу быть счастливой!» Это заклинание она твердит любимой бабушке, у которой был только один мужчина - её муж - первый и последний. И которая, если сказать по секрету - никому ни-ни! - об оргазме читала только в Большой советской энциклопедии.
И что ей могла сказать бабушка в ответ? Что для неё счастье - служить Родине? Людям себя отдавать, а не любви? Смотреть снизу вверх на товарища Сталина, а не на любовника в постели? Ну, сказала пару раз. Что-то о Родине, о партии, о русских берёзках… Что она гордится быть русской. Мол, как ни тепло чужое море, как ни красна чужая даль, не ей поправить наше горе, размыкать русскую печаль… А причём здесь Николай Алексеевич Некрасов? Да ни при чём. Ни для чего. Ни и о чём. Любила она стихи Николая Алексеевича Некрасова и прочих плакальщиков Всея Руси. А ещё дело в том, что…
Дело в том, что Таня Иванова уезжала. Насовсем, навсегда. На берега чужого моря уезжала. Туда, где тепло и даль красна и обустроена. За любовью уезжала, за счастьем. Не за едой и не за шмотками уезжала. Не за колбасой - не подумайте о ней чего плохого! Не от проклятого режима. От маленьких мужчин убегала, на которых ей так и не удалось поглядеть снизу - вверх. Точнее, поглядеть удалось, но не удалось надолго взгляд задержать. Может, там удастся? Может там мужики повыше росточком? А если там сплошь лилипуты? А? Чего делать будешь, Таня Иванова?
…Прошли годы. Не то чтобы годы долгие, а всего-то года три. Но столько за них всего случилось, столько произошло. Повторять не буду. Три недели, которые перевернули мир - с 23 февраля по 16 марта 2014 года.
Таня Иванова всё-таки нашла на берегу чужого моря мужчину, на котором ей удалось-таки задержать взгляд снизу - вверх. И понесла от него даже двух чудных малышей. Всё, Таня? Хэппи энд? А она смотрит так грустно и даже что-то похожее на слезу в уголках глаз… Что, Таня? Что не так? Да вот… Говорит почти шёпотом, оглядываясь, чтобы её мужчина её же не услышал. Думала, что я космополит, что мне всё равно, какая в море температура, а оказалось, что нет. Вздыхает.
Оказалось, что ей не всё равно, чей Крым, что ей не по барабану, какой флаг над Севастополем. Что ей бабушка стала близка и понятна - со своей нелепой плебейской любовью к стихам плакальщика Всея Руси. Стала близка и понятна, когда бабушки не стало. Стало не всё равно, когда назад вернуться невозможно.
Ведь они не власть ненавидят, хотя и её тоже. Лицо русской интеллигенции в московском зале суда… Тусовка испитых мозгов. Они ненавидят уклад жизни России. Русский уклад жизни их бесит. И живут в нём, и плюются в него. Парадокс. Чего плеваться в зеркало? Плюются в уклад, который складывался веками. Русское слово уклад. Уложено, положено жить всем в ладу… Как будто у нас есть другой уклад жизни. Как будто он может быть иным. Как будто когда-то Москва слезам верила! Да она никогда им не верила и верить не собирается. Не растолкаешь локтями других, тебя затолкают, на затопчешь, тебя затопчут и не заплачут. Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось. Как же им бедолагам не повезло родиться… И всё же. Будете вы хрипеть, царапая край матраса, строчки из Александра, а не брехню Тараса.
…Жила-была девочка по имени Таня, а по фамилии Иванова. Папу звали Юра, значит, была она Татьяна Юрьевна. Замечательное сочетание звуков. Произнесите вслух и согласитесь со мной немедленно. Хотя вариант Татьяна Георгиевна, пожалуй, поизысканнее.
Таня Иванова росла девочкой своеобразной. Она очень любила образы и совсем не любила цифры. Совершенно не запоминала правила по русскому языку, но зато прекрасно помнила запахи всего, что только ей удавалось унюхать своим милым носом с горбинкой.
Да, вот носик-то с горбинкой выдавал в ней кое-что. Верней, кое-кого. А ещё выдавали глаза - чёрные, миндалевидные, навыкате. Помнится, один персонаж в бывшем русском городе Киеве всё страдал по женским глазам: ах, мол, каковы эти женские глаза! Мол, видели бы вы, господа, на что способны эти женские глаза. Хотя сам был доктором и прекрасно знал, что между женским глазом и мужским нет абсолютно никаких отличий. Это же не по малому делу в туалет сходить и даже не морда лица, которую надо брить по четырнадцать раз в неделю. Ох, уж эти мастера прозы и поэзии! Специалисты по кремовым шторам и венецианскому стеклу, увитому плющом. Ну, нет разницы между глазом мужчины и женщины. Вытащите и убедитесь сами.
Но вернёмся к Тане Ивановой. К носику с горбинкой и семитским (ну так!) глазам добавьте и волосы, чёрные, как июльская ночь в Кореизе. Или в Симеизе? Вечно я их путаю. Таня на свет появилась с такой шевелюрой - даже её мама расстроилась, когда ей показали. А папа обрадовался. Папа-то был огненно-рыжий и втайне завидовал всем брюнетам. Даже брюнетам-придуркам. Хотя брюнеты не бывают придурками. Не найдёте вы ни одного брюнета-придурка. Природа брюнетам благоволит. Брюнета разглядишь даже в лысом и седом. Даже в голубоглазом?
И пока она была маленькой, Таней не могли нарадоваться все. Даже учителя русского языка. Спросите, как же такое возможно, если Таня Иванова в диктантах делала ошибок больше, чем слов в тексте? Потому что это тоже ведь чудо. Таня читала книжку за книжкой. Проглатывала книжки, не жуя. Взрослые книжки. На завтрак - мистер Фаулз. На обед - герр Гессе, на полдник - Абэ-сан, на ужин - мусье Камю, ну и перед сном - в качестве стаканчика с кефирчиком - наш товарищ (и даже друг!) Венечка Ерофеев.
И вот при таком рационе что вы хотите от письменной речи? Насколько огненно-ярким фонтаном била Танина устная речь, настолько же фонтанировала и письменная, только… с чудовищным количеством орфографических и пунктуационных ошибок. И учительница ставила ей две оценки - единицу за форму и пятёрку за содержание. В итоге - трояк.
Таня незаурядно рисовала, пела, танцевала - логичный ряд, не так ли? Что ещё? Ах, да! Ещё она любила. Так, как любила Таня Иванова мало кто в принципе любит любить и умеет любить. По крайней мере, вашему автору такие больше не встречались. Здесь ведь что важно? Хотеть. Как говаривал один могучий театральный старик: хотеть - значит мочь. Таня так хотела любить, до такой жгучей потребности, что готова была полюбить виртуальную тень, только чтобы было кому поклоняться. Да-да, увы и ах, но любить - это значит поклоняться. И даже в ножки кланяться - если понадобится. И снизу вверх смотреть, даже если на голову выше партнёра и на две головы чище…
И как пошла Таня Иванова любить, как поехала, как поскакала… Не так, как Попрыгунья в школьной классике. И не так, как там же Душечка. Что вы! Совсем не так. Хуже. Гораздо хуже. С чудовищными последствиями для всех маминых и папиных несбывшихся надежд. Она ускакала от архитектора с московской пропиской и трёхкомнатной квартирой с видом на ту самую скамейку, на которой всегда разговаривают с неизвестными. Потом она ускакала от Швейцарии и Австрии вместе взятых, но вовсе не потому что ей дискомфортно в Альпах, и она предпочитает что-нибудь пожиже - вроде Ай-Петри. Нет, ведь она хочет смотреть снизу, а не сверху!
И всё скакала и скакала - и уже пошёл счёт четвёртому десятку лет, отпрыгавших своё, а она всё талдычит любимой бабушке: «Бабушка, я только в любви могу быть счастливой!» Это заклинание она твердит любимой бабушке, у которой был только один мужчина - её муж - первый и последний. И которая, если сказать по секрету - никому ни-ни! - об оргазме читала только в Большой советской энциклопедии.
И что ей могла сказать бабушка в ответ? Что для неё счастье - служить Родине? Людям себя отдавать, а не любви? Смотреть снизу вверх на товарища Сталина, а не на любовника в постели? Ну, сказала пару раз. Что-то о Родине, о партии, о русских берёзках… Что она гордится быть русской. Мол, как ни тепло чужое море, как ни красна чужая даль, не ей поправить наше горе, размыкать русскую печаль… А причём здесь Николай Алексеевич Некрасов? Да ни при чём. Ни для чего. Ни и о чём. Любила она стихи Николая Алексеевича Некрасова и прочих плакальщиков Всея Руси. А ещё дело в том, что…
Дело в том, что Таня Иванова уезжала. Насовсем, навсегда. На берега чужого моря уезжала. Туда, где тепло и даль красна и обустроена. За любовью уезжала, за счастьем. Не за едой и не за шмотками уезжала. Не за колбасой - не подумайте о ней чего плохого! Не от проклятого режима. От маленьких мужчин убегала, на которых ей так и не удалось поглядеть снизу - вверх. Точнее, поглядеть удалось, но не удалось надолго взгляд задержать. Может, там удастся? Может там мужики повыше росточком? А если там сплошь лилипуты? А? Чего делать будешь, Таня Иванова?
…Прошли годы. Не то чтобы годы долгие, а всего-то года три. Но столько за них всего случилось, столько произошло. Повторять не буду. Три недели, которые перевернули мир - с 23 февраля по 16 марта 2014 года.
Таня Иванова всё-таки нашла на берегу чужого моря мужчину, на котором ей удалось-таки задержать взгляд снизу - вверх. И понесла от него даже двух чудных малышей. Всё, Таня? Хэппи энд? А она смотрит так грустно и даже что-то похожее на слезу в уголках глаз… Что, Таня? Что не так? Да вот… Говорит почти шёпотом, оглядываясь, чтобы её мужчина её же не услышал. Думала, что я космополит, что мне всё равно, какая в море температура, а оказалось, что нет. Вздыхает.
Оказалось, что ей не всё равно, чей Крым, что ей не по барабану, какой флаг над Севастополем. Что ей бабушка стала близка и понятна - со своей нелепой плебейской любовью к стихам плакальщика Всея Руси. Стала близка и понятна, когда бабушки не стало. Стало не всё равно, когда назад вернуться невозможно.