Только свои.
Измена в условиях войны выглядит очень конкретно, означая переход на сторону противника. Однако очевидные факты предательства всегда дополняются предполагаемыми и неявными случаями содействия врагу, доказать которые не всегда удаётся. Прежде всего, нужно понять, что следует считать изменой.
Можно даже придумать определение, вроде: "Предательство - это несогласованный отказ от соблюдения обязательств, наносящий ущерб жизненно важным интересам другого лица." Для юридической строгости следовало бы уточнить: "Под лицом подразумевается..." И сразу возникает каламбур: "А почему оно подразумевается подлецом?"
Болезненнее предательство ощущается на личном уровне, когда кто-нибудь, клянясь в вечной любви и дружбе, отказывает в необходимой помощи. Никаких санкций за это в законодательстве не предусмотрено. Лучшее наказание за личное предательство - это пожизненное презрение с возможным приложением оплеухи.
Пропуская плохо регулируемые вопросы супружеской неверности, стоит остановиться на политической измене. Она, в лучшем случае, может наказываться партийными взысканиями. Чаще всего речь идёт о депутатах, перебегающих из одной фракции в другую. Проблема заключается в том, что матёрые политики не отличаются доверчивостью и смутить их обманом очень трудно.
Сложности для политических предателей начинаются, когда их действия затрагивают служебные обязанности. Суть этих претензий когда-то объяснил Дзержинский своему заместителю Александровичу, участвовавшему в левоэсеровском мятеже: "Как дисциплинированного члена своей партии, я вас поздравляю, а как своего заместителя, я вас расстреляю."
При монархическом правлении формально предательство выглядело, как посягательство на "богоизбранную" персону, за что полагались взыскания, как на этом, так и на том свете. Однако практика цареубийств в разных странах мира показала, что никакое миропомазание не заменит хороший панцирь или бронежилет. Монархов убивали неоднократно, причём это делали не только незнатные подданные, но и ближайшие родственники.
Политический, юридический и религиозный иммунитет венценосных особ защищал их от обвинений в предательстве в современном понимании. Цезари и их жены оставались вне подозрений.
Однако это не смущало монархов. Несложно найти примеры, когда киевские и прочие князья разоряли собственные владения, приглашая кочевников и поляков. Но кто посмел обвинить их в измене?
Времена менялись, а вместе с ними менялись если не сами люди, то мотивы их поступков. Неприкосновенность трона ушла в прошлое. Подданные всё чаще стали восставать против монархов.
Некоторые правители, осевшие на иллюзорной "планете розовых горностаев" (как и похожие обитатели "планеты розовых пони"), не хотели видеть нараставшие признаки краха. Они верили в то, что кредит доверия им ниспослан с небес, а поэтому - неисчерпаем. Мнение подданных они просто игнорировали.
Неслучайно Николай II заявил британскому дипломату: "Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие?" В конце концов, недоверие к народу оказалось взаимным, и самодержавие закончилось.
Старые монархические фантазии о предательстве подданных, нарушивших присягу, повторяют до сих пор. А между тем, революционные преобразования сделали сувереном народ, который отныне сам должен был определять степень верности своих слуг.
С этого момента разговор мог идти только о национальной измене. Под это определение могли подвести, как реальных отступников, так и тех, кого можно было шельмовать в расчёте на политические дивиденды. На этом строилась любая шпиономания, включая ту, которая была организована в июле 1917 года против большевиков.
Несколько иначе стали оценивать предательство после Октябрьской революции. Речь шла о нарушении классового долга. Эта мысль звучала в Присяге РККА 1918 года: "Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии. Пред лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью..." На верность Советской власти со стороны прежних "господ" никто не рассчитывал.
Положение несколько изменилось, когда в РККА стали привлекать бывших офицеров и генералов. С одной стороны, они в большинстве не принадлежали к трудовому народу, а с другой - их вступление в ряды Красной Армии подчас было вынужденным.
Уже в ходе первых сражений на сторону врага стали переходить некоторые красные командиры. Среди них были полковник Ф.Е.Махин и поручик А.И.Харченко. Позже этот список пополнили полковник Б.П.Богословский, генерал-майор Н.А.Жданов, полковник П.А.Славен и полковник Н.Д.Всеволодов. И это были только те, кто занимали заметные командные должности.
Менее влиятельными перебежчиками были подполковник В.О.Каппель, ротмистр С.Н.Булак-Булахович и поручик Н.М.Неклюдов. Но эта категория изменников была более менее предсказуемой.
Гражданская война не во всём оправдала утверждение "Предают только свои". Многие из формальных перебежчиков "своими" для большевиков никогда не были. Они по сути оставались скрытыми врагами Советской власти и просто искали повод, чтобы присоединиться к явным противникам.
В некоторых случаях военные ухитрялись совершать неоднократные переходы на сторону противника. Подобные "манёвры" в ходе Гражданской войны совершал М.Л.Муртазин. Более массовые шатания наблюдались в рядах Галицийской армии, служившей и жёлто-голубым, и белым, и красным. Дошла очередь и до белогвардейцев, многие из которых дружными рядами перешли под красное знамя.
Более сложными были мотивы людей, выступивших против командования РККА открыто под теми или иными политическими лозунгами. В их число попали М.А.Муравьёв, И.Л.Сорокин, Н.А.Григорьев, Н.И.Махно и Ф.К.Миронов. С точки зрения нарушения воинской дисциплины их измена была очевидной. Но политически они, как правило, занимали позиции, далёкие от большевизма, и от своих принципов (или беспринципности) старались не отступать.
Некоторые известные красные командиры, вроде Б.В.Контрима и И.Л.Дзевалтовского, сбежали в Польшу уже после войны. Требования к лояльности в мирное время стали менее публичными, но не менее жёсткими.
С 1927 года обвинения в предательстве стали всё настойчивее предъявлять Троцкому и его соратникам. Сперва троцкизм был поводом для исключения из партии. Далее наказания стали ещё жёще, закончившись расстрелами. В конце концов, от бывших оппозиций не осталось даже могильных холмов.
С началом Великой Отечественной войны вопрос о предательстве стал решаться значительно проще, чем в условиях 1918-1920 годов. Наказания для изменников были недвусмысленно прописаны в Уголовном Кодексе и приказах командования. Полвека спустя для полицаев и прочих "хиви" пытались найти более приличные мотивы, в виде борьбы за независимость. Но эти оправдания явно предназначались для внешнего пользования.
После 1945 года разоблачения предателей происходили всё реже. Одним из последних официальных изменников оказался Л.П.Берия, которому даже приписали шпионаж. Другие высокопоставленные лица в тот период отделались исключениями из партии.
Редкие предатели в СССР 1960-1970-х годов были чаще всего людьми корыстными и не пытались оправдать свои поступки стремлением защищать общечеловеческие ценности. Но откровенная продажность постепенно осложнялась пренебрежением теми принципами, на которых строилась советская власть.
На первый план выходила "личная заинтересованность", всё больше перевешивавшая общие интересы граждан СССР. С началом перестройки раскол произошёл во всей советской политической системе. Начался передел собственности и власти.
В этих условиях на первое место вышел старый афоризм: "Вовремя предать - это значит предвидеть." Самые предусмотрительные партаппаратчики становились борцами против "сталинизма", сторонники дружбы народов - патриотами отдельных республик, безбожники воцерковились.
Некоторые разменяли альтруизм на приватизационные чеки, а менее удачливая публика бросила благосостояние своих семей в рулетку аукционов и "пирамид". Генералы меняли присягу так же легко, как конвертировали одну валюту в другую. Да что - генералы?! Многие рядовые резервисты благополучно отказались от обязательств перед упразднённой страной.
Всё менялось так быстро, что даже самые непримиримые активисты не поспевали за политическими манёврами своих лидеров. Это немного утомляло граждан. Они мечтали о стабильности, когда соблюдение обязательств будет приносить гарантированный доход.
С 2000 года как будто такое время наступило. В России выросла какая-никакая "вертикаль власти", избавившаяся от своеволия банкиров и чеченских командиров. На Украине на время удалось успокоить националистов и Крым. В Белоруссии цепко обосновался крепкий хозяйственник.
И всё-таки эта стабильность выглядела шаткой. Прежде всего, для продолжения благоденствия требовались деньги. Надо было что-то продавать. В лучшем случае сбывали сырьё. Менее публично находили покупателей для оружия.
Но денег всё равно не хватало. И тогда в качестве активов на рынок стали выбрасывать государственные интересы. Как шутил персонаж из "Интервенции": "Союзникам мы должны проигрывать из принципа."
На продажу пошли приграничные зоны, морской шельф и военно-морские базы за рубежом. "Независимые" журналисты добросовестно искали прямые иностранные инвестиции прямо у себя на текущем счету.
Украинский кризис 2013 года прервал эпоху распродажи. Торговаться с Россией и Украиной, а затем - и с Белоруссией, перестали. От суверенных властей стали требовать не скидок, а полной и безвозмездной передачи суверенитета.
И тогда, главный переговорщик пошёл ва-банк и потребовал, чтобы ему позволили вести переговоры на равных, гарантировав некую сферу влияния. В ответ партнёры объяснили, что до равенства ещё нужно дорасти. Спор быстро перешёл в боевые действия.
На словах прямые и косвенные участники русско-украинского конфликта говорили о самых высоких мотивах своей воинственности. Однако, когда дело доходило до "судьбоносных" решений, то участники конфликта торопливо договаривались.
Это больше напоминало торговлю. При этом одни торговали непримиримостью, за которую им платили оружием, а другие - широкими "жестами доброй воли". Даже обмены ударами часто выглядели, как поиски рыночного равновесия.
Война на море стала дополнением к торговле зерном. Образец этой сговорчивости недавно опубликовали в Телеграме: "Несмотря на потерю репутации, Россия готова терпеть эти нападения, ожидая сокращения финансовой поддержки Украины. После этого Россия планирует мобилизовать группировку около трёх миллионов человек и начать контрнаступление." Трудно сказать, насколько автор поверил в этот прогноз.
Многие из воинственных особ искали вдохновение в примерах народной войны. Но следовать полузабытым лозунгам им не удавалось. Одна сторона, говоря о независимости, торопливо распродавала остатки суверенитета, охотно жертвуя своими войсками. Борьба за "демократию" дополнялась этнократической диктатурой. По другую сторону фронта лозунг "Всё для Победы!" обходился без видимого стремления к минимальным достижениям.
Со стороны могло показаться, что в глубинах огромных военных аппаратов засели изменники, которые бросают людей на бессмысленные штурмы, не дают снаряды, не присылают подкрепления, не нарушают коммуникации противника и не выполняют обещания победить врага.
Однако доказать злонамеренность политиков и генералов пока никому не удалось. Вполне вероятно, когда-нибудь будут проведены расследования тех или иных фактов, но едва ли они позволят обнаружить что-то, кроме обычной безалаберности, посредственности и беспомощности.
Как ни странно, реальная измена может быть вполне публичной. Если прочитать о стремлении той или иной стороны к переговорам, можно обнаружить, что эта безоговорочная готовность может оказаться опаснее эшелона непоставленных снарядов.
Дело не в том, что кто-то из должностных лиц не имеет права налаживать или рвать дипломатические связи. Беда в том, что это лицо привыкло пренебрегать интересами тех сограждан, которые не платят большие налоги. По сути это и есть социальное предательство. Формально оно ненаказуемо, но расплата за него бывает страшнее любого судебного приговора.
Измену несложно раскрыть, если в обществе проводится чёткая грань между чужими и своими коллективными интересами. Потеря этих ориентиров открывает дорогу для корыстных и идейных перебежчиков.
Неустойчивость социальной системы сама по себе подталкивает к политическому предательству. Однако ответственность за измену ложится не на обстоятельства, а на конкретных людей. Задним числом для предосудительных поступков находят те или иные оправдания, но последствия совершённых деяний могут оказаться дольше человеческой жизни.
Можно даже придумать определение, вроде: "Предательство - это несогласованный отказ от соблюдения обязательств, наносящий ущерб жизненно важным интересам другого лица." Для юридической строгости следовало бы уточнить: "Под лицом подразумевается..." И сразу возникает каламбур: "А почему оно подразумевается подлецом?"
Болезненнее предательство ощущается на личном уровне, когда кто-нибудь, клянясь в вечной любви и дружбе, отказывает в необходимой помощи. Никаких санкций за это в законодательстве не предусмотрено. Лучшее наказание за личное предательство - это пожизненное презрение с возможным приложением оплеухи.
Пропуская плохо регулируемые вопросы супружеской неверности, стоит остановиться на политической измене. Она, в лучшем случае, может наказываться партийными взысканиями. Чаще всего речь идёт о депутатах, перебегающих из одной фракции в другую. Проблема заключается в том, что матёрые политики не отличаются доверчивостью и смутить их обманом очень трудно.
Сложности для политических предателей начинаются, когда их действия затрагивают служебные обязанности. Суть этих претензий когда-то объяснил Дзержинский своему заместителю Александровичу, участвовавшему в левоэсеровском мятеже: "Как дисциплинированного члена своей партии, я вас поздравляю, а как своего заместителя, я вас расстреляю."
При монархическом правлении формально предательство выглядело, как посягательство на "богоизбранную" персону, за что полагались взыскания, как на этом, так и на том свете. Однако практика цареубийств в разных странах мира показала, что никакое миропомазание не заменит хороший панцирь или бронежилет. Монархов убивали неоднократно, причём это делали не только незнатные подданные, но и ближайшие родственники.
Политический, юридический и религиозный иммунитет венценосных особ защищал их от обвинений в предательстве в современном понимании. Цезари и их жены оставались вне подозрений.
Однако это не смущало монархов. Несложно найти примеры, когда киевские и прочие князья разоряли собственные владения, приглашая кочевников и поляков. Но кто посмел обвинить их в измене?
Времена менялись, а вместе с ними менялись если не сами люди, то мотивы их поступков. Неприкосновенность трона ушла в прошлое. Подданные всё чаще стали восставать против монархов.
Некоторые правители, осевшие на иллюзорной "планете розовых горностаев" (как и похожие обитатели "планеты розовых пони"), не хотели видеть нараставшие признаки краха. Они верили в то, что кредит доверия им ниспослан с небес, а поэтому - неисчерпаем. Мнение подданных они просто игнорировали.
Неслучайно Николай II заявил британскому дипломату: "Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие?" В конце концов, недоверие к народу оказалось взаимным, и самодержавие закончилось.
Старые монархические фантазии о предательстве подданных, нарушивших присягу, повторяют до сих пор. А между тем, революционные преобразования сделали сувереном народ, который отныне сам должен был определять степень верности своих слуг.
С этого момента разговор мог идти только о национальной измене. Под это определение могли подвести, как реальных отступников, так и тех, кого можно было шельмовать в расчёте на политические дивиденды. На этом строилась любая шпиономания, включая ту, которая была организована в июле 1917 года против большевиков.
Несколько иначе стали оценивать предательство после Октябрьской революции. Речь шла о нарушении классового долга. Эта мысль звучала в Присяге РККА 1918 года: "Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии. Пред лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью..." На верность Советской власти со стороны прежних "господ" никто не рассчитывал.
Положение несколько изменилось, когда в РККА стали привлекать бывших офицеров и генералов. С одной стороны, они в большинстве не принадлежали к трудовому народу, а с другой - их вступление в ряды Красной Армии подчас было вынужденным.
Уже в ходе первых сражений на сторону врага стали переходить некоторые красные командиры. Среди них были полковник Ф.Е.Махин и поручик А.И.Харченко. Позже этот список пополнили полковник Б.П.Богословский, генерал-майор Н.А.Жданов, полковник П.А.Славен и полковник Н.Д.Всеволодов. И это были только те, кто занимали заметные командные должности.
Менее влиятельными перебежчиками были подполковник В.О.Каппель, ротмистр С.Н.Булак-Булахович и поручик Н.М.Неклюдов. Но эта категория изменников была более менее предсказуемой.
Гражданская война не во всём оправдала утверждение "Предают только свои". Многие из формальных перебежчиков "своими" для большевиков никогда не были. Они по сути оставались скрытыми врагами Советской власти и просто искали повод, чтобы присоединиться к явным противникам.
В некоторых случаях военные ухитрялись совершать неоднократные переходы на сторону противника. Подобные "манёвры" в ходе Гражданской войны совершал М.Л.Муртазин. Более массовые шатания наблюдались в рядах Галицийской армии, служившей и жёлто-голубым, и белым, и красным. Дошла очередь и до белогвардейцев, многие из которых дружными рядами перешли под красное знамя.
Более сложными были мотивы людей, выступивших против командования РККА открыто под теми или иными политическими лозунгами. В их число попали М.А.Муравьёв, И.Л.Сорокин, Н.А.Григорьев, Н.И.Махно и Ф.К.Миронов. С точки зрения нарушения воинской дисциплины их измена была очевидной. Но политически они, как правило, занимали позиции, далёкие от большевизма, и от своих принципов (или беспринципности) старались не отступать.
Некоторые известные красные командиры, вроде Б.В.Контрима и И.Л.Дзевалтовского, сбежали в Польшу уже после войны. Требования к лояльности в мирное время стали менее публичными, но не менее жёсткими.
С 1927 года обвинения в предательстве стали всё настойчивее предъявлять Троцкому и его соратникам. Сперва троцкизм был поводом для исключения из партии. Далее наказания стали ещё жёще, закончившись расстрелами. В конце концов, от бывших оппозиций не осталось даже могильных холмов.
С началом Великой Отечественной войны вопрос о предательстве стал решаться значительно проще, чем в условиях 1918-1920 годов. Наказания для изменников были недвусмысленно прописаны в Уголовном Кодексе и приказах командования. Полвека спустя для полицаев и прочих "хиви" пытались найти более приличные мотивы, в виде борьбы за независимость. Но эти оправдания явно предназначались для внешнего пользования.
После 1945 года разоблачения предателей происходили всё реже. Одним из последних официальных изменников оказался Л.П.Берия, которому даже приписали шпионаж. Другие высокопоставленные лица в тот период отделались исключениями из партии.
Редкие предатели в СССР 1960-1970-х годов были чаще всего людьми корыстными и не пытались оправдать свои поступки стремлением защищать общечеловеческие ценности. Но откровенная продажность постепенно осложнялась пренебрежением теми принципами, на которых строилась советская власть.
На первый план выходила "личная заинтересованность", всё больше перевешивавшая общие интересы граждан СССР. С началом перестройки раскол произошёл во всей советской политической системе. Начался передел собственности и власти.
В этих условиях на первое место вышел старый афоризм: "Вовремя предать - это значит предвидеть." Самые предусмотрительные партаппаратчики становились борцами против "сталинизма", сторонники дружбы народов - патриотами отдельных республик, безбожники воцерковились.
Некоторые разменяли альтруизм на приватизационные чеки, а менее удачливая публика бросила благосостояние своих семей в рулетку аукционов и "пирамид". Генералы меняли присягу так же легко, как конвертировали одну валюту в другую. Да что - генералы?! Многие рядовые резервисты благополучно отказались от обязательств перед упразднённой страной.
Всё менялось так быстро, что даже самые непримиримые активисты не поспевали за политическими манёврами своих лидеров. Это немного утомляло граждан. Они мечтали о стабильности, когда соблюдение обязательств будет приносить гарантированный доход.
С 2000 года как будто такое время наступило. В России выросла какая-никакая "вертикаль власти", избавившаяся от своеволия банкиров и чеченских командиров. На Украине на время удалось успокоить националистов и Крым. В Белоруссии цепко обосновался крепкий хозяйственник.
И всё-таки эта стабильность выглядела шаткой. Прежде всего, для продолжения благоденствия требовались деньги. Надо было что-то продавать. В лучшем случае сбывали сырьё. Менее публично находили покупателей для оружия.
Но денег всё равно не хватало. И тогда в качестве активов на рынок стали выбрасывать государственные интересы. Как шутил персонаж из "Интервенции": "Союзникам мы должны проигрывать из принципа."
На продажу пошли приграничные зоны, морской шельф и военно-морские базы за рубежом. "Независимые" журналисты добросовестно искали прямые иностранные инвестиции прямо у себя на текущем счету.
Украинский кризис 2013 года прервал эпоху распродажи. Торговаться с Россией и Украиной, а затем - и с Белоруссией, перестали. От суверенных властей стали требовать не скидок, а полной и безвозмездной передачи суверенитета.
И тогда, главный переговорщик пошёл ва-банк и потребовал, чтобы ему позволили вести переговоры на равных, гарантировав некую сферу влияния. В ответ партнёры объяснили, что до равенства ещё нужно дорасти. Спор быстро перешёл в боевые действия.
На словах прямые и косвенные участники русско-украинского конфликта говорили о самых высоких мотивах своей воинственности. Однако, когда дело доходило до "судьбоносных" решений, то участники конфликта торопливо договаривались.
Это больше напоминало торговлю. При этом одни торговали непримиримостью, за которую им платили оружием, а другие - широкими "жестами доброй воли". Даже обмены ударами часто выглядели, как поиски рыночного равновесия.
Война на море стала дополнением к торговле зерном. Образец этой сговорчивости недавно опубликовали в Телеграме: "Несмотря на потерю репутации, Россия готова терпеть эти нападения, ожидая сокращения финансовой поддержки Украины. После этого Россия планирует мобилизовать группировку около трёх миллионов человек и начать контрнаступление." Трудно сказать, насколько автор поверил в этот прогноз.
Многие из воинственных особ искали вдохновение в примерах народной войны. Но следовать полузабытым лозунгам им не удавалось. Одна сторона, говоря о независимости, торопливо распродавала остатки суверенитета, охотно жертвуя своими войсками. Борьба за "демократию" дополнялась этнократической диктатурой. По другую сторону фронта лозунг "Всё для Победы!" обходился без видимого стремления к минимальным достижениям.
Со стороны могло показаться, что в глубинах огромных военных аппаратов засели изменники, которые бросают людей на бессмысленные штурмы, не дают снаряды, не присылают подкрепления, не нарушают коммуникации противника и не выполняют обещания победить врага.
Однако доказать злонамеренность политиков и генералов пока никому не удалось. Вполне вероятно, когда-нибудь будут проведены расследования тех или иных фактов, но едва ли они позволят обнаружить что-то, кроме обычной безалаберности, посредственности и беспомощности.
Как ни странно, реальная измена может быть вполне публичной. Если прочитать о стремлении той или иной стороны к переговорам, можно обнаружить, что эта безоговорочная готовность может оказаться опаснее эшелона непоставленных снарядов.
Дело не в том, что кто-то из должностных лиц не имеет права налаживать или рвать дипломатические связи. Беда в том, что это лицо привыкло пренебрегать интересами тех сограждан, которые не платят большие налоги. По сути это и есть социальное предательство. Формально оно ненаказуемо, но расплата за него бывает страшнее любого судебного приговора.
Измену несложно раскрыть, если в обществе проводится чёткая грань между чужими и своими коллективными интересами. Потеря этих ориентиров открывает дорогу для корыстных и идейных перебежчиков.
Неустойчивость социальной системы сама по себе подталкивает к политическому предательству. Однако ответственность за измену ложится не на обстоятельства, а на конкретных людей. Задним числом для предосудительных поступков находят те или иные оправдания, но последствия совершённых деяний могут оказаться дольше человеческой жизни.