Крис ЦВИИЧ (Лондон) ПОХИЩЕНИЕ ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ (глазами очевидцев и пострадавших). 5.
1.
2.
3.
4.Перевод Юрия Колкера
Вена, столица Австрии, а в исторически недавнем прошлом - и Австро-Венгрии, издавна была городом смешения народов и плавильным котлом культур. Существенно интернациональный характер города нашел свое выражение в терпимости к инакомыслию, в уживчивости. Здесь соседствовали и сочетались вещи, родство которых не сразу укладывается в нашем теперешнем сознании. В начале века за одним и тем же столиком в кафе "Централь" можно было видеть Льва Троцкого и архитектора-авангардиста Адольфа Лооса. Чем бы ни оказались их идеи на поверку, в начале века они будоражили и внушали надежды. Вообще, в Вене находило себе место всё живое и подвижное в тогдашней мыслящей Европе, и вместе с тем фоном для культурных фейерверков бунтующей молодежи преспокойно служило уравновешенное венское бюргерство. Какая россыпь блистательных имен приходит на ум, едва мы произносим: "Вена!.." Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд, величайший философ века Людвиг Витгенштейн, блистательный экономист и будущий Нобелевский лауреат Фридрих фон Хайек, ученые, писатели, живописцы и, конечно, композиторы, ибо Вена - это музыка. Замечательно еще, что все эти интеллектуалы и художники составляли некогда если не вовсе единый и общий круг, то круги в значительной степени пересекающиеся. Все знали друг друга, атмосфера была насыщена мыслью, наэлектризована ожиданием.
Кафе "Централь" по сей день является средоточием интеллектуальной жизни австрийской столицы. Из его окон можно различить один из домов, построенных Адольфом Лоосом в стиле модерн. Моим собеседником в кафе оказался венский историк культуры Йохим Ридль. Я спросил его: не странно ли, что столь консервативное общество было восприимчиво к своего рода контркультуре, - ведь, скажем, этот манифест модернизма, плод художественного воображения Лооса возведен как раз напротив дворца Хофбург, императорской резиденции самого Франца Иосифа?
- Ну, сам-то Франц Иосиф терпеть не мог этого здания - настолько, что даже запретил слугам отодвигать гардины на тех окнах, которые выходили на это чудовищное, по его мнению, сооружение. Уже это показывает, что в обществе были силы, невосприимчивые к новому. Империя жила памятью о своем средневековом величии. И всё же эта монархия не была вполне самодержавной, как, скажем, Россия, так что новое находило себе дорогу. Из провинций приезжало все больше честолюбивых и одаренных молодых людей, представлявших все народы империи. Интеллектуальная жизнь кипела - и была существенно интернациональна. Очень значительным было еврейское влияние. Разумеется, сословное общество отвергало выходцев из низов и с окраин, но отвергало не безусловно, и они часто пробивали себе дорогу. Возьмите хоть Фрейда. Он, если угодно, вынужден был сделать свои открытия просто потому, что традиционная медицина не признавала его. Вообще, еврейский элемент был важнейшей наднациональной закваской венской культуры. Именно евреи устанавливали взаимопонимание между другими народами империи. Объяснялось это всё гонением, но и тем, что гонение это было, в сущности, мягким. Перед евреями были закрыты некоторые профессии - не в силу закона, а потому, что общество не принимало, скажем, еврея-врача, - тем самым евреи выталкивались в области умственной деятельности, в частности, в области, не требующие формального образования. Так возникло то, что мы называем интеллектуальной империей. Эта держава в составе Австрии была практически полностью еврейской. Но венские интеллектуалы и люди искусства жили и работали не обособленно, а как бы образуя накладывающиеся концентрические круги. Это было важнейшей отличительной чертой австрийской культуры. Тут все знали всех, и один род интеллектуальной деятельности подхлестывал другой. Возникла буквально магическая смесь будоражащих идей и плодотворных влияний. Но не забудем и причины этого. Опять: всё дело в том, что светское общество чуралось общества думающих людей. Если хотите, все они вместе - ученые, художники, писатели - оставались за бортом жизни, образовывали своего рода гетто. Их потому и тянуло друг к другу. Однако время работало на них: им вот-вот предстояло вытеснить общество родовой знати и занять его место. Во всем мире на смену аристократам крови шли аристократы духа. Так или иначе, а в последние годы Австро-Венгрии Вена становится не просто перекрестком западных и восточных влияний, а буквально мировым культурным форумом...
Столь же плодотворная атмосфера установилась на рубеже веков и в Будапеште, столице страны, составлявшей вторую половину двуединой габсбургской монархии. Жизнь здесь во многом напоминала венскую и - если говорить о жизни интеллектуальной - тоже во многом протекала в кафе, которые были тут на каждом углу. В одних собирались музыканты, в других - художники, в третьих - писатели. Аналогом венского кафе "Централь" было и остается в Будапеште кафе "Мувес", излюбленное место писателей. Заглянув в него, я разговорился с молодым драматургом Андрошем Надем. В частности, я спросил, какого рода беседы можно было услышать здесь в те давние времена.
- Прежде всего, конечно, литературные беседы. В руках у собравшихся можно было видеть свежие номера венгерских журналов, публикации в которых живейшим образом обсуждались. Говорили здесь и о книгах, разумеется. Однако предметом разговоров были не только национальные, но и мировые культурные события. Не забывайте: повсюду в Европе надвигался литературный модернизм, затронувший все виды умственной деятельности. Здесь бывали не только писатели, поэты, критики, но и редакторы, издатели, составлявшие с ними общий круг. Многие из писателей работали за столиками кафе, другие тоже проводили здесь долгие часы, черпая материал для своих сочинений. А поскольку для венгров проблема культурной самоидентификации стояла острее, чем, скажем, для немецкоязычных венцев, то обычной темой тогдашних разговоров в кафе "Мувес" было народное искусство. Вся жизнь тогдашних кафе давала пищу для своеобразного фольклора культурной общины Будапешта.
Однако в Австро-Венгрии была еще и третья столица, пусть неофициальная, но в культурном отношении едва ли менее блестящая: Прага. Заглянем в кафе и здесь, в районе Мала Страна, в самом сердце старого города. В Праге буквально каждый камень проникнут и освящен культурой, мало того - столкновением культур. Собор Святого Вита, десятки великолепных дворцов и церквей, старинные университетские школы и библиотеки, даже самые кладбища свидетельствуют об этом без слов. Весь этот блеск возник в ходе многовековой борьбы. В Праге католицизм столкнулся с протестантизмом, стихия славянская - со стихией германской. Эхо этой борьбы ни на минуту не умолкает в народной памяти... Замечательна и новая Прага - та, в которую попадаешь, перейдя Вислу по знаменитому Карлову мосту. Она в основном сложилась в XIX веке, когда город вырвался за старинную стену, возведенную в незапамятные времена немецкими королями Богемии. Когда в 1919 году возникла независимая Чехословакия, обретение самостоятельности возвестило о себе подъемом творческой активности чехов, превратившим их столицу в один из европейских центров модернизма. Эта эпоха не прошла бесследно. Вы и сейчас по соседству с традиционными фасадами найдете тут здания, построенные кубистами. Более чем в других городах проявился в независимой Праге синтетический подход к культуре, сочетающий плоды человеческой мысли из самых разных областей, от физиологии до поэзии.
Моим собеседником в кафе на Малой Стране оказалась Соня Струбанова, историк по профессии. Я спросил ее, можно ли считать, что именно этот синтетический подход является ключом к пониманию культурного подъема, пережитого чехами после обретения независимости?
- Да, именно так. Чешское культурное возрождение затронуло не только музыку, живопись и литературу, но и науку. Быть может, самый выразительный пример - Ян Эвангелиста Пуркине, биолог и общественный деятель XIX века, основатель первого в мире института физиологии. На его счету несколько крупнейших открытий в биологии. Он конструировал тонкие оптические приборы. Он был превосходным рисовальщиком, что в ту пору сильно помогало в работе биологу. Сегодняшние микроскопические снимки так называемых клеток Пуркине, сделанные с помощью точнейших электронных приборов, практически ничего не добавили к его рисункам более чем столетней давности. Вместе с тем он много сделал для развития чешского языка, да и вообще был человеком универсальных интересов и способностей. Писал чудесные стихи. Его дом был истинным святилищем муз. Неудивительно, что и его сын, Карел Пуркине, тоже оставил свое имя в нашей истории. Он был замечательным художником, начинавшим в духе реалистических традиций, но вместе с тем он же - в числе основоположников чешского модернизма... Но не только семья Пуркине отличалась таким универсализмом. Ученые, художники и писатели собирались в Праге в одних и тех же салонах. В них бывал, между прочим, и Альберт Эйнштейн - ведь он жил в Праге. Сохранились дома, в которых он играл для собравшихся на скрипке... Важно не забывать: Прага была перекрестком народов, местом взаимопроникновения, слияния и борьбы традиций и культурных влияний. Германская культура пришла сюда из немецкоязычной Австрии. Она теснейшим образом взаимодействовала с чешской культурой, по природе своей - славянской. Третьим важным компонентом была еврейская культура, которая в Праге была тоже немецкоязычной. А к концу XIX века в Прагу стекаются многие видные славянские ученые...
Справедливости ради отметим и следующее. Как ни плодотворно смешение культур, в Праге той поры не могло не быть и некоторого взаимного недовольства между представителями языковых и этнических слоев. Языком науки десятилетиями был исключительно немецкий... Чешский язык приходилось защищать и отстаивать. Начиная с 60-х годов прошлого века, этим занялись многие чешские ученые. Они стали все больше преподавать по-чешски, основывать чешские научные общества... А поскольку наука по своей природе существенно интернациональна, то научный апартеид не мог не мешать ее расцвету. Урон от обособления ученых был налицо, и все это понимали. Такова другая сторона национального становления. Но чешской культуре и языку грозила опасность быть попросту поглощенными более мощной немецкой традицией. Случись такое - никто бы от этого не выиграл. Многообразие в культуре - синоним духовного богатства. Но если чехи, как правило, знали немецкий язык, то немецкоязычные ученые не считали нужным учить чешский язык. Это раздражало чехов и обостряло их национализм, который иной раз принимал весьма крайние формы. А крайности притягательны и часто берут верх. В итоге чехи стали публиковать свои труды только по-чешски, и две общины ученых практически обособились - к ущербу каждой из них. Временами между ними существовала прямо-таки враждебность...
Пражский Карлов университет - древнейший в Центральной Европе. Он был основан в 1348 году, когда Прага была столицей Священной Римской империи. Основал его чешский король Карл Первый из династии Люксембургов, он же - император Карл Четвертый. Идеей Карла было поднять культурный уровень чехов и тем несколько умерить их бунтарский дух. Сменившие Люксембургов Габсбурги держались той же линии. Но они были австрийцы - и, естественно, предпочитали немецкий язык, который и преобладал в стенах университета. Вот что сказал мне историк Милан Хувен, выпускник и преподаватель Карлова университета:
- У нас несколько раз предпринимались попытки создать именно чешский университет... Это вовсе не значит, что в прежние времена чехи не могли учиться в нашем университете. Ничуть не бывало. Более того, многие предметы преподавались по-чешски. В конце концов, ректором университета был ведь некогда сам Ян Гус, великий поборник чешской культуры. Но в стенах Пражского университета работали такие гиганты, как Альберт Эйнштейн и Зигмунд Фрейд, по-чешски не говорившие, и понятно, что немецкий язык всегда значил здесь много... И вот, наконец, в 1881 году университет был формально поделен на два. Рядом с немецким возник собственно чешский университет. Такое решение принял император Франц Иосиф. Он вполне понимал настроения чешской интеллигенции и не видел причины подавлять их.
С возникновением Чехословакии были устранены последние препоны на пути к расцвету самостоятельной чешской культуры. Первым президентом республики и ее отцом-основателем стал Томаш Масарик, человек всестороннее образованный, известный философ-позитивист. Он понимал, как важны для национального самосознания чехов науки и искусства. В отличие от Габсбургов, Масарик не был консерватором, наоборот, всячески поощрял модернизм, который он связывал с духом чешского просветительства и возводил ко временам чешской реформации, в частности - к средневековому чешскому мыслителю и педагогу Яну Амосу Коменскому, известному на Западе под латинизированным именем Комениус. Коменский жил в XVII веке и оставил глубокий след в общеевропейской культуре. Во многом он оказался пророком. Он предсказывал появление подводных лодок и самолетов, телефона, радио и телевидения.
Состояние умов в Чехословакии первых лет ее существования характеризует большой знаток и любитель Праги, историк из Центрально-Европейского университета, профессор Томаш Вульчек:
- Замечательной чертой 20-х годов в Чехословакии была реальная демократизация общества. На долю Праги выпала особая миссия: заполнить некую общеевропейскую культурную лакуну, открыть перед всеми двери наук и искусств. У нас, в только что возникшей стране, не было груза предвзятостей и предрассудков, восходящих к феодализму. Мы были куда прогрессивнее и живее громадной, монархической, жившей прошлым Австро-Венгрии. Плод этой свободы - пражский кубизм в архитектуре, явление абсолютно уникальное, ведь французский кубизм заявил о себе только в живописи... Прага буквально до краев была полна разноязыкой интеллигенцией и легко воспринимала и усваивала новые идеи. Задавали тон носители немецкого языка, но их влияние шло на убыль. После 1917 года добавились беженцы из России - почти всё сплошь люди ученые или творческие. Президент Масарик особенно приветствовал и поддерживал русских, учреждал для них фонды, стипендии и иные формы материальной помощи. Прага на глазах становилась международным культурным центром. А в 30-е годы добавились беженцы из нацистской Германии, оживившие немецкоязычную культурную среду...
Одной из областей столкновения германской и славянской традиций в Праге стала классическая музыка. Еще задолго до обретения независимости чехи не жалели сил на то, чтобы показать, что они и тут не уступают народу, давшему миру самых знаменитых композиторов. Чешский национальный театр должен был открыться в августе 1881 года, но накануне открытия сгорел дотла. Тут пражане показали, что для них значит национальная музыка. В едином порыве сплотились все слои чешской столицы - и театр был восстановлен менее чем через два года на народные пожертвования. Я заглянул в сегодняшний национальный театр в Праге и разговорился с дирижером Зденеком Кушлером. Первым делом я спросил: не носило ли характера враждебности соперничество чешских и немецких музыкантов?
- Я думаю, что здесь следует говорить не о враждебности, а о соперничестве. Конечно, попытки противопоставить чешскую музыку немецкой принимали подчас нелепые формы. Как ни замечательны Сметана и Дворжак, подменять ими немецких романтиков XIX века по меньшей мере неумно... У нас, чехов, есть свои достижения, и главное из них, пожалуй, - истинная и глубинная народность нашей оперной музыки. Какой разительный контраст составляет она, например, с элитарным творчеством Вагнера!..
Кажется, неприязнь к музыке Вагнера - единственное, что объединяет чешских и венгерских националистов. В составе империи Габсбургов у их народов было немного общего, но пути культурного возрождения оказались сходными. Во главе венгерского возрождения стояли композиторы Золтан Кодай и Бела Барток. Подобно Сметане и Дворжаку, они живейшим образом интересовались народной музыкой и отправлялись от нее в своем творчестве. Венский романтизм был для них холодным германским академизмом. Но не означает ли это, что Кодай и Барток, сторонники традиционной мелодичности, были своего рода ретроградами, - сравнительно с представителями второй венской школы, тяготевшими к модернизму, искавшими новых путей в музыке, - например, с такими композиторами, как Альбан Берг и Арнольд Шёнберг? В Будапеште я познакомился с госпожой Эржебет Шёренин, музыкантом, работавшей с Кодаем, и попросил ее сравнить новую венгерскую музыку с музыкой старой Австро-Венгрии.
- Вы правы, когда полагаете, что мелодичность много значила для венгерских композиторов. К этому можно еще добавить, что они хотели быть понятными народу в широком смысле этого слова. В их творчестве был элемент просветительства. Но вместе с тем они были современными композиторами, понимавшими запросы дня. Сокровища народной музыки они умели соотнести с переживаниями людей XX века. Особенно это видно в поздних работах Бартока.
Модернизм был неприемлем для представителей националистических и демократических сил Центральной Европы. Он казался им упадочным течением, искусством для искусства, адресованным пресыщенной элите. Но и в ставке на фольклор таилась опасность. Здоровые поиски народных корней в искусстве вскоре выродились в дешевую профанацию. На смену европейской демократии пришел популизм сталинской России и нацистской Германии, социалистический и национал-социалистический реализм. Поиски нового стали вызывать отталкивание даже в такой цитадели модернизма, как Вена. Вот что я услышал от солиста Венской оперы Вальтера Берри, чья любимая роль - заглавная партия в опере Альбана Берга "Воццек".
- Это было нелегкое время... Особенно после захвата Австрии Гитлером. Современную музыку перестали исполнять. Ее как бы вовсе не было. Нацисты назвали ее искусством вырождения. Я воспитывался на превосходной музыке - на музыке Шуберта, Бетховена и, конечно, Вагнера, но я просто не знал о существовании другой музыки, целого мира другой музыки. Этот поразительный мир открылся мне только после войны - и я буквально ахнул от восхищения...
"Австрия - лучшая из стран!" - так поется в патриотической песенке венских кабаре 1934 года, как раз той поры, когда Гитлер в первый раз (неудачно) попытался присоединить свою старую родину к своей новой. В бурные 1930-е годы венское кабаре было не просто местом развлечений: это была сценическая площадка для острой общественной и политической сатиры. Сразу же после аншлюса нацисты покончили не только с модернизмом в музыке, но и с этой своеобразной формой городской народной культуры. Именно на сцене кабаре начинал свою карьеру еврейский актер Эдуард Линкас.
- Наши представления носили лишь отчасти политический характер, но и в политическом, и в эстетическом отношении они были в ту пору очень левыми, - так что совсем не удивительно, что Гитлер немедленно всё это прикрыл. Вообще все, кто не был тогда нацистом и не тяготел к нацизму, были левыми. А номера и постановки у нас были замечательные. Мы не без основания считали это искусством. От актера требовались мастерство, находчивость, вдохновение - и всеми этими средствами мы зло высмеивали нацизм. Номера и небольшие пьески были, разумеется, музыкальные, но это была, что называется, очень литературная музыка: текст значил не меньше музыкального сопровождения... Между прочим, я отчетливо помню вступление нацистов в Вену. Это было в 6 часов вечера 13 марта 1938 года... Кабаре начали исчезать буквально на следующий день. Мне, конечно, сразу же пришлось уйти. А от моей сценической партнерши той поры немедленно потребовали доказательства ее арийского происхождения. Ей пришлось представлять всяческие метрики до дедушек и бабушек включительно, и она еще пару дней появлялась на сцене.
Вот чем закончил свой рассказ в венском кафе "Централь" Йохим Ридль:
- Национал-социализм - это австрийская глупость, замешанная на прусском умствовании. Нацизм с первых шагов видел в модернизме рациональную еврейскую выдумку, противную духу и мифологии немецкого народа. Эта мифология питалась романтизмом, который изначально выступил против просвещения и разума. Австро-Венгрию не зря упрекают в том, что она взрастила Гитлера. Как это ни горько признать, Гитлер - продукт венской культуры. Он сформировался в этом городе, он начинал здесь как живописец и доморощенный мыслитель, пытался найти себе место в венском обществе - и был им отвергнут. Тем не менее он, увы, наш. Таких полубезумцев было здесь немало, они составляли неотъемлемую часть бурлившего, как жерло вулкана, венского мира. Верно: политический идеал нацистов не имел ничего общего с идеалом Габсбургов, десятилетиями создававших многонациональное и наднациональное государство всеобщего благоденствия. Но нацизм возник из отталкивания от этого гуманного идеала, - и возник, как это ни прискорбно, у нас...
Так венский интеллектуальный котел народов создал и выбросил в мир своего чудовищного Франкенштейна. Сумасшедший вырвался на волю с тевтонским мечом в руках - с намерением обезглавить империю мысли, процветавшую в Центральной Европе. Его первой жертвой стала взрастившая его многонациональная Вена...
http://www.vestnik.com/issues/97/1223/win/cvich.htm
2.
3.
4.Перевод Юрия Колкера
Вена, столица Австрии, а в исторически недавнем прошлом - и Австро-Венгрии, издавна была городом смешения народов и плавильным котлом культур. Существенно интернациональный характер города нашел свое выражение в терпимости к инакомыслию, в уживчивости. Здесь соседствовали и сочетались вещи, родство которых не сразу укладывается в нашем теперешнем сознании. В начале века за одним и тем же столиком в кафе "Централь" можно было видеть Льва Троцкого и архитектора-авангардиста Адольфа Лооса. Чем бы ни оказались их идеи на поверку, в начале века они будоражили и внушали надежды. Вообще, в Вене находило себе место всё живое и подвижное в тогдашней мыслящей Европе, и вместе с тем фоном для культурных фейерверков бунтующей молодежи преспокойно служило уравновешенное венское бюргерство. Какая россыпь блистательных имен приходит на ум, едва мы произносим: "Вена!.." Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд, величайший философ века Людвиг Витгенштейн, блистательный экономист и будущий Нобелевский лауреат Фридрих фон Хайек, ученые, писатели, живописцы и, конечно, композиторы, ибо Вена - это музыка. Замечательно еще, что все эти интеллектуалы и художники составляли некогда если не вовсе единый и общий круг, то круги в значительной степени пересекающиеся. Все знали друг друга, атмосфера была насыщена мыслью, наэлектризована ожиданием.
Кафе "Централь" по сей день является средоточием интеллектуальной жизни австрийской столицы. Из его окон можно различить один из домов, построенных Адольфом Лоосом в стиле модерн. Моим собеседником в кафе оказался венский историк культуры Йохим Ридль. Я спросил его: не странно ли, что столь консервативное общество было восприимчиво к своего рода контркультуре, - ведь, скажем, этот манифест модернизма, плод художественного воображения Лооса возведен как раз напротив дворца Хофбург, императорской резиденции самого Франца Иосифа?
- Ну, сам-то Франц Иосиф терпеть не мог этого здания - настолько, что даже запретил слугам отодвигать гардины на тех окнах, которые выходили на это чудовищное, по его мнению, сооружение. Уже это показывает, что в обществе были силы, невосприимчивые к новому. Империя жила памятью о своем средневековом величии. И всё же эта монархия не была вполне самодержавной, как, скажем, Россия, так что новое находило себе дорогу. Из провинций приезжало все больше честолюбивых и одаренных молодых людей, представлявших все народы империи. Интеллектуальная жизнь кипела - и была существенно интернациональна. Очень значительным было еврейское влияние. Разумеется, сословное общество отвергало выходцев из низов и с окраин, но отвергало не безусловно, и они часто пробивали себе дорогу. Возьмите хоть Фрейда. Он, если угодно, вынужден был сделать свои открытия просто потому, что традиционная медицина не признавала его. Вообще, еврейский элемент был важнейшей наднациональной закваской венской культуры. Именно евреи устанавливали взаимопонимание между другими народами империи. Объяснялось это всё гонением, но и тем, что гонение это было, в сущности, мягким. Перед евреями были закрыты некоторые профессии - не в силу закона, а потому, что общество не принимало, скажем, еврея-врача, - тем самым евреи выталкивались в области умственной деятельности, в частности, в области, не требующие формального образования. Так возникло то, что мы называем интеллектуальной империей. Эта держава в составе Австрии была практически полностью еврейской. Но венские интеллектуалы и люди искусства жили и работали не обособленно, а как бы образуя накладывающиеся концентрические круги. Это было важнейшей отличительной чертой австрийской культуры. Тут все знали всех, и один род интеллектуальной деятельности подхлестывал другой. Возникла буквально магическая смесь будоражащих идей и плодотворных влияний. Но не забудем и причины этого. Опять: всё дело в том, что светское общество чуралось общества думающих людей. Если хотите, все они вместе - ученые, художники, писатели - оставались за бортом жизни, образовывали своего рода гетто. Их потому и тянуло друг к другу. Однако время работало на них: им вот-вот предстояло вытеснить общество родовой знати и занять его место. Во всем мире на смену аристократам крови шли аристократы духа. Так или иначе, а в последние годы Австро-Венгрии Вена становится не просто перекрестком западных и восточных влияний, а буквально мировым культурным форумом...
Столь же плодотворная атмосфера установилась на рубеже веков и в Будапеште, столице страны, составлявшей вторую половину двуединой габсбургской монархии. Жизнь здесь во многом напоминала венскую и - если говорить о жизни интеллектуальной - тоже во многом протекала в кафе, которые были тут на каждом углу. В одних собирались музыканты, в других - художники, в третьих - писатели. Аналогом венского кафе "Централь" было и остается в Будапеште кафе "Мувес", излюбленное место писателей. Заглянув в него, я разговорился с молодым драматургом Андрошем Надем. В частности, я спросил, какого рода беседы можно было услышать здесь в те давние времена.
- Прежде всего, конечно, литературные беседы. В руках у собравшихся можно было видеть свежие номера венгерских журналов, публикации в которых живейшим образом обсуждались. Говорили здесь и о книгах, разумеется. Однако предметом разговоров были не только национальные, но и мировые культурные события. Не забывайте: повсюду в Европе надвигался литературный модернизм, затронувший все виды умственной деятельности. Здесь бывали не только писатели, поэты, критики, но и редакторы, издатели, составлявшие с ними общий круг. Многие из писателей работали за столиками кафе, другие тоже проводили здесь долгие часы, черпая материал для своих сочинений. А поскольку для венгров проблема культурной самоидентификации стояла острее, чем, скажем, для немецкоязычных венцев, то обычной темой тогдашних разговоров в кафе "Мувес" было народное искусство. Вся жизнь тогдашних кафе давала пищу для своеобразного фольклора культурной общины Будапешта.
Однако в Австро-Венгрии была еще и третья столица, пусть неофициальная, но в культурном отношении едва ли менее блестящая: Прага. Заглянем в кафе и здесь, в районе Мала Страна, в самом сердце старого города. В Праге буквально каждый камень проникнут и освящен культурой, мало того - столкновением культур. Собор Святого Вита, десятки великолепных дворцов и церквей, старинные университетские школы и библиотеки, даже самые кладбища свидетельствуют об этом без слов. Весь этот блеск возник в ходе многовековой борьбы. В Праге католицизм столкнулся с протестантизмом, стихия славянская - со стихией германской. Эхо этой борьбы ни на минуту не умолкает в народной памяти... Замечательна и новая Прага - та, в которую попадаешь, перейдя Вислу по знаменитому Карлову мосту. Она в основном сложилась в XIX веке, когда город вырвался за старинную стену, возведенную в незапамятные времена немецкими королями Богемии. Когда в 1919 году возникла независимая Чехословакия, обретение самостоятельности возвестило о себе подъемом творческой активности чехов, превратившим их столицу в один из европейских центров модернизма. Эта эпоха не прошла бесследно. Вы и сейчас по соседству с традиционными фасадами найдете тут здания, построенные кубистами. Более чем в других городах проявился в независимой Праге синтетический подход к культуре, сочетающий плоды человеческой мысли из самых разных областей, от физиологии до поэзии.
Моим собеседником в кафе на Малой Стране оказалась Соня Струбанова, историк по профессии. Я спросил ее, можно ли считать, что именно этот синтетический подход является ключом к пониманию культурного подъема, пережитого чехами после обретения независимости?
- Да, именно так. Чешское культурное возрождение затронуло не только музыку, живопись и литературу, но и науку. Быть может, самый выразительный пример - Ян Эвангелиста Пуркине, биолог и общественный деятель XIX века, основатель первого в мире института физиологии. На его счету несколько крупнейших открытий в биологии. Он конструировал тонкие оптические приборы. Он был превосходным рисовальщиком, что в ту пору сильно помогало в работе биологу. Сегодняшние микроскопические снимки так называемых клеток Пуркине, сделанные с помощью точнейших электронных приборов, практически ничего не добавили к его рисункам более чем столетней давности. Вместе с тем он много сделал для развития чешского языка, да и вообще был человеком универсальных интересов и способностей. Писал чудесные стихи. Его дом был истинным святилищем муз. Неудивительно, что и его сын, Карел Пуркине, тоже оставил свое имя в нашей истории. Он был замечательным художником, начинавшим в духе реалистических традиций, но вместе с тем он же - в числе основоположников чешского модернизма... Но не только семья Пуркине отличалась таким универсализмом. Ученые, художники и писатели собирались в Праге в одних и тех же салонах. В них бывал, между прочим, и Альберт Эйнштейн - ведь он жил в Праге. Сохранились дома, в которых он играл для собравшихся на скрипке... Важно не забывать: Прага была перекрестком народов, местом взаимопроникновения, слияния и борьбы традиций и культурных влияний. Германская культура пришла сюда из немецкоязычной Австрии. Она теснейшим образом взаимодействовала с чешской культурой, по природе своей - славянской. Третьим важным компонентом была еврейская культура, которая в Праге была тоже немецкоязычной. А к концу XIX века в Прагу стекаются многие видные славянские ученые...
Справедливости ради отметим и следующее. Как ни плодотворно смешение культур, в Праге той поры не могло не быть и некоторого взаимного недовольства между представителями языковых и этнических слоев. Языком науки десятилетиями был исключительно немецкий... Чешский язык приходилось защищать и отстаивать. Начиная с 60-х годов прошлого века, этим занялись многие чешские ученые. Они стали все больше преподавать по-чешски, основывать чешские научные общества... А поскольку наука по своей природе существенно интернациональна, то научный апартеид не мог не мешать ее расцвету. Урон от обособления ученых был налицо, и все это понимали. Такова другая сторона национального становления. Но чешской культуре и языку грозила опасность быть попросту поглощенными более мощной немецкой традицией. Случись такое - никто бы от этого не выиграл. Многообразие в культуре - синоним духовного богатства. Но если чехи, как правило, знали немецкий язык, то немецкоязычные ученые не считали нужным учить чешский язык. Это раздражало чехов и обостряло их национализм, который иной раз принимал весьма крайние формы. А крайности притягательны и часто берут верх. В итоге чехи стали публиковать свои труды только по-чешски, и две общины ученых практически обособились - к ущербу каждой из них. Временами между ними существовала прямо-таки враждебность...
Пражский Карлов университет - древнейший в Центральной Европе. Он был основан в 1348 году, когда Прага была столицей Священной Римской империи. Основал его чешский король Карл Первый из династии Люксембургов, он же - император Карл Четвертый. Идеей Карла было поднять культурный уровень чехов и тем несколько умерить их бунтарский дух. Сменившие Люксембургов Габсбурги держались той же линии. Но они были австрийцы - и, естественно, предпочитали немецкий язык, который и преобладал в стенах университета. Вот что сказал мне историк Милан Хувен, выпускник и преподаватель Карлова университета:
- У нас несколько раз предпринимались попытки создать именно чешский университет... Это вовсе не значит, что в прежние времена чехи не могли учиться в нашем университете. Ничуть не бывало. Более того, многие предметы преподавались по-чешски. В конце концов, ректором университета был ведь некогда сам Ян Гус, великий поборник чешской культуры. Но в стенах Пражского университета работали такие гиганты, как Альберт Эйнштейн и Зигмунд Фрейд, по-чешски не говорившие, и понятно, что немецкий язык всегда значил здесь много... И вот, наконец, в 1881 году университет был формально поделен на два. Рядом с немецким возник собственно чешский университет. Такое решение принял император Франц Иосиф. Он вполне понимал настроения чешской интеллигенции и не видел причины подавлять их.
С возникновением Чехословакии были устранены последние препоны на пути к расцвету самостоятельной чешской культуры. Первым президентом республики и ее отцом-основателем стал Томаш Масарик, человек всестороннее образованный, известный философ-позитивист. Он понимал, как важны для национального самосознания чехов науки и искусства. В отличие от Габсбургов, Масарик не был консерватором, наоборот, всячески поощрял модернизм, который он связывал с духом чешского просветительства и возводил ко временам чешской реформации, в частности - к средневековому чешскому мыслителю и педагогу Яну Амосу Коменскому, известному на Западе под латинизированным именем Комениус. Коменский жил в XVII веке и оставил глубокий след в общеевропейской культуре. Во многом он оказался пророком. Он предсказывал появление подводных лодок и самолетов, телефона, радио и телевидения.
Состояние умов в Чехословакии первых лет ее существования характеризует большой знаток и любитель Праги, историк из Центрально-Европейского университета, профессор Томаш Вульчек:
- Замечательной чертой 20-х годов в Чехословакии была реальная демократизация общества. На долю Праги выпала особая миссия: заполнить некую общеевропейскую культурную лакуну, открыть перед всеми двери наук и искусств. У нас, в только что возникшей стране, не было груза предвзятостей и предрассудков, восходящих к феодализму. Мы были куда прогрессивнее и живее громадной, монархической, жившей прошлым Австро-Венгрии. Плод этой свободы - пражский кубизм в архитектуре, явление абсолютно уникальное, ведь французский кубизм заявил о себе только в живописи... Прага буквально до краев была полна разноязыкой интеллигенцией и легко воспринимала и усваивала новые идеи. Задавали тон носители немецкого языка, но их влияние шло на убыль. После 1917 года добавились беженцы из России - почти всё сплошь люди ученые или творческие. Президент Масарик особенно приветствовал и поддерживал русских, учреждал для них фонды, стипендии и иные формы материальной помощи. Прага на глазах становилась международным культурным центром. А в 30-е годы добавились беженцы из нацистской Германии, оживившие немецкоязычную культурную среду...
Одной из областей столкновения германской и славянской традиций в Праге стала классическая музыка. Еще задолго до обретения независимости чехи не жалели сил на то, чтобы показать, что они и тут не уступают народу, давшему миру самых знаменитых композиторов. Чешский национальный театр должен был открыться в августе 1881 года, но накануне открытия сгорел дотла. Тут пражане показали, что для них значит национальная музыка. В едином порыве сплотились все слои чешской столицы - и театр был восстановлен менее чем через два года на народные пожертвования. Я заглянул в сегодняшний национальный театр в Праге и разговорился с дирижером Зденеком Кушлером. Первым делом я спросил: не носило ли характера враждебности соперничество чешских и немецких музыкантов?
- Я думаю, что здесь следует говорить не о враждебности, а о соперничестве. Конечно, попытки противопоставить чешскую музыку немецкой принимали подчас нелепые формы. Как ни замечательны Сметана и Дворжак, подменять ими немецких романтиков XIX века по меньшей мере неумно... У нас, чехов, есть свои достижения, и главное из них, пожалуй, - истинная и глубинная народность нашей оперной музыки. Какой разительный контраст составляет она, например, с элитарным творчеством Вагнера!..
Кажется, неприязнь к музыке Вагнера - единственное, что объединяет чешских и венгерских националистов. В составе империи Габсбургов у их народов было немного общего, но пути культурного возрождения оказались сходными. Во главе венгерского возрождения стояли композиторы Золтан Кодай и Бела Барток. Подобно Сметане и Дворжаку, они живейшим образом интересовались народной музыкой и отправлялись от нее в своем творчестве. Венский романтизм был для них холодным германским академизмом. Но не означает ли это, что Кодай и Барток, сторонники традиционной мелодичности, были своего рода ретроградами, - сравнительно с представителями второй венской школы, тяготевшими к модернизму, искавшими новых путей в музыке, - например, с такими композиторами, как Альбан Берг и Арнольд Шёнберг? В Будапеште я познакомился с госпожой Эржебет Шёренин, музыкантом, работавшей с Кодаем, и попросил ее сравнить новую венгерскую музыку с музыкой старой Австро-Венгрии.
- Вы правы, когда полагаете, что мелодичность много значила для венгерских композиторов. К этому можно еще добавить, что они хотели быть понятными народу в широком смысле этого слова. В их творчестве был элемент просветительства. Но вместе с тем они были современными композиторами, понимавшими запросы дня. Сокровища народной музыки они умели соотнести с переживаниями людей XX века. Особенно это видно в поздних работах Бартока.
Модернизм был неприемлем для представителей националистических и демократических сил Центральной Европы. Он казался им упадочным течением, искусством для искусства, адресованным пресыщенной элите. Но и в ставке на фольклор таилась опасность. Здоровые поиски народных корней в искусстве вскоре выродились в дешевую профанацию. На смену европейской демократии пришел популизм сталинской России и нацистской Германии, социалистический и национал-социалистический реализм. Поиски нового стали вызывать отталкивание даже в такой цитадели модернизма, как Вена. Вот что я услышал от солиста Венской оперы Вальтера Берри, чья любимая роль - заглавная партия в опере Альбана Берга "Воццек".
- Это было нелегкое время... Особенно после захвата Австрии Гитлером. Современную музыку перестали исполнять. Ее как бы вовсе не было. Нацисты назвали ее искусством вырождения. Я воспитывался на превосходной музыке - на музыке Шуберта, Бетховена и, конечно, Вагнера, но я просто не знал о существовании другой музыки, целого мира другой музыки. Этот поразительный мир открылся мне только после войны - и я буквально ахнул от восхищения...
"Австрия - лучшая из стран!" - так поется в патриотической песенке венских кабаре 1934 года, как раз той поры, когда Гитлер в первый раз (неудачно) попытался присоединить свою старую родину к своей новой. В бурные 1930-е годы венское кабаре было не просто местом развлечений: это была сценическая площадка для острой общественной и политической сатиры. Сразу же после аншлюса нацисты покончили не только с модернизмом в музыке, но и с этой своеобразной формой городской народной культуры. Именно на сцене кабаре начинал свою карьеру еврейский актер Эдуард Линкас.
- Наши представления носили лишь отчасти политический характер, но и в политическом, и в эстетическом отношении они были в ту пору очень левыми, - так что совсем не удивительно, что Гитлер немедленно всё это прикрыл. Вообще все, кто не был тогда нацистом и не тяготел к нацизму, были левыми. А номера и постановки у нас были замечательные. Мы не без основания считали это искусством. От актера требовались мастерство, находчивость, вдохновение - и всеми этими средствами мы зло высмеивали нацизм. Номера и небольшие пьески были, разумеется, музыкальные, но это была, что называется, очень литературная музыка: текст значил не меньше музыкального сопровождения... Между прочим, я отчетливо помню вступление нацистов в Вену. Это было в 6 часов вечера 13 марта 1938 года... Кабаре начали исчезать буквально на следующий день. Мне, конечно, сразу же пришлось уйти. А от моей сценической партнерши той поры немедленно потребовали доказательства ее арийского происхождения. Ей пришлось представлять всяческие метрики до дедушек и бабушек включительно, и она еще пару дней появлялась на сцене.
Вот чем закончил свой рассказ в венском кафе "Централь" Йохим Ридль:
- Национал-социализм - это австрийская глупость, замешанная на прусском умствовании. Нацизм с первых шагов видел в модернизме рациональную еврейскую выдумку, противную духу и мифологии немецкого народа. Эта мифология питалась романтизмом, который изначально выступил против просвещения и разума. Австро-Венгрию не зря упрекают в том, что она взрастила Гитлера. Как это ни горько признать, Гитлер - продукт венской культуры. Он сформировался в этом городе, он начинал здесь как живописец и доморощенный мыслитель, пытался найти себе место в венском обществе - и был им отвергнут. Тем не менее он, увы, наш. Таких полубезумцев было здесь немало, они составляли неотъемлемую часть бурлившего, как жерло вулкана, венского мира. Верно: политический идеал нацистов не имел ничего общего с идеалом Габсбургов, десятилетиями создававших многонациональное и наднациональное государство всеобщего благоденствия. Но нацизм возник из отталкивания от этого гуманного идеала, - и возник, как это ни прискорбно, у нас...
Так венский интеллектуальный котел народов создал и выбросил в мир своего чудовищного Франкенштейна. Сумасшедший вырвался на волю с тевтонским мечом в руках - с намерением обезглавить империю мысли, процветавшую в Центральной Европе. Его первой жертвой стала взрастившая его многонациональная Вена...
http://www.vestnik.com/issues/97/1223/win/cvich.htm