***
Она очень нравилась мне - сдержанная, всегда ровная и приветливая Аня.
Ее родители были из ссыльных немцев, и в дочери отчетливо чувствовалась чужеродность этому пыльному далекому Городу и жалкой халабуде-развалюхе - общежитию, в котором предприятие выделило ей комнату, и в котором из года в год останавливалась на время камерального этапа полевых работ партия, где я тогда работала.
Она сразу обращала на себя внимание - высокая сухощавая женщина, показавшаяся мне сначала очень юной, - из тех, про кого говорят «породистая». Обычные вещи выглядели на ней модельной одеждой, и таких украшений я никогда не видела. Уже потом я узнала, что она художница, и что все эти бусы, кольца, браслеты сделаны по ее эскизам, и что она умеет работать с металлом и обрабатывать камни, и что ей тридцать пять и она сама шьет эти обманчиво простые элегантные платья.
В халабуде проваливались напрочь сгнившие полы в длинных общих коридорах, в туалете по стенам сочилась вода и колыхались на вечном сквозняке лохмотья облезающей масляной краски. По коридору носились расхристанные шумные геологические дети, жарили в общей кухне картошку и варили борщи жены, а в Аниной комнате был другой мир. Однотонные, без рисунка, обои, единственный шкаф скрыт в нише. Вместо привычной люстры - несколько торшеров и настольная лампа. Два дивана не жались привычно по стенам, а стояли в центре комнаты друг против друга, разделенные низеньким журнальным столиком, и удивительно красиво сочеталась их обивка с тканью штор. Много книг, пара изящных ваз и несколько картин на стенах. Простецкое какое-то печенье к чаю в замысловатой тарелке было вкусным, как дорогое пирожное. Абсолютно не советский интерьер. Даже примыкающий к ее двери коридор был другой, чем у нас - чище, светлее.
Недели две мы валандались на той базе. Дожидаясь допуска, вяло копались в местных геолфондах, а чаще шатались по Городу, купались и поглощали в огромных количествах водянистое местное мороженое; вечерами, когда немного спадала одуряющая жара, выползали во двор. В кроне старого карагача прятался допотопного вида фонарь под жестяной шляпкой, светил уютной второй луной, на пару с листвой рисовал кружевные тени.
Я познакомилась с милой лупоглазой Кошкой, техником местной экспедиции, которую никто не звал по имени - при фамилии Кошка имя было совершенно ненужным придатком, да и сама Верка, говоря о себе в третьем лице, называла себя только так. Кошка была лет на восемь старше меня, и у нее уже имелся таинственный Сашка, за которого она собиралась замуж, и поначалу она показалась в мои восемнадцать ужасно взрослой. Потом как-то стало понятно, что эта кошка из тех, кто всегда котенок, и мы подружились. Кошка оказалась компанейской хохотушкой, легкой на подъем и острой на язык, но при том строгих правил: частенько, изрядно злоупотребив скверной местной водкой, не один обитатель общаги тянул к ней блудливые ручонки, и тогда Верка, стопроцентно оправдывая свою фамилию, неистово царапалась и дралась. Наутро похмельные коллеги просили прощения, пеняя, впрочем, на несоразмерность, на их взгляд, отлупа - рожи у охальников были густо исполосованы в кровь.
Аня была ко всем ровна и благожелательна, но была в ней некая отчужденность, отстраненность от происходящего; это безошибочно угадывалось, и никому, даже в сильном подпитии, никогда не приходило в голову ломиться к ней в комнату или приобнять запанибрата, хотя она вовсе не жила затворницей и на какие-то общие сборища иной раз приходила.
Не знаю, когда это началось - я невнимательна к чужой личной жизни; возможно, все длилось довольно долго, партия приезжала на полевые работы уже несколько лет.
Кроме того, там солировал наш водитель Ромка, смазливый малый лет тридцати. За его фееричными блядками можно было не заметить наступления конца света. Ромка был абсолютный законченный е@рь по призванию, на каждой базе непременно заводивший новую пассию. Я для него не представляла никакого интереса, но по непонятной до сих пор прихоти он почему-то именно мне полюбил рассказывать о своих похождениях. В тот год была, кажется, Аллочка, главбух с отдельной квартирой в Городе, пышнотелая пергидрольная блондинка, томная, как корова, и глупая, как пробка. Каждый вечер Ромка проводил у нее, и волоокая дура-Аллочка вела себя так, будто свадебное платье уже куплено и дело только за туфлями. Ха!.. У Ромки в Москве был сын, которого он заделал, по-моему, еще в детском саду, судя по разнице в возрасте, и жена - не помню, какая по счету. Все это абсолютно не мешало ему собирать мед со всех цветков, и что забавно, все многочисленные зазнобы его обожали и только что слюни не пускали при виде этого раскудрявого, всегда щегольски одетого мачо.
Я краснела, пыхтела, уворачивалась, как могла от этого нескончаемого Декамерона с Ромкой в главной роли - домашняя книжная девочка, мир оказался удивительно разнообразен, книжки, видно, врали про любовь, а секса тогда у нас в стране не было, поэтому я сильно удивлялась про себя и какое-то время считала Ромку аномалией. Впрочем, кой-чему полезному он меня научил: нужно было взять пачку сигарет поприличней - например, «Космос» - и сбрызнуть, не вынимая из пачки, фильтры какой-нибудь ментоловой мутью. Ромка уверял, что для этого отлично годится что-то вроде «Каметона», который брызгают в горло при ангине. После чего пачку надо было закрыть и чуть подсушить на батарее, и - вуаля!- «Кэмел»-ментол по-московски был готов к употреблению. Я тогда еще не курила, но способ сделать из говна конфетку изумил и запомнился.
…В конце октября, когда мы вернулись с участка, новенькую майскую зелень сменили порядком облетевшие, мотавшиеся на холодном ветру деревья, и только пирамидальные тополя еще сохраняли листву. Темнело рано, уже прихватывали первые заморозки, и не было уже наших летних вечерних посиделок за старым деревянным столом во дворе общаги. Надо было привести в порядок полевые материалы для предзащиты, и уже очень рвались все домой, и тоской накрывало по вечерам от неуюта разваливающейся общаги и насквозь продуваемого серого Города. И было как-то мучительно неловко перед Кошкой и Аней за то, что через пару недель мы уедем, а они останутся здесь, с этим ветром, швыряющимся колючей пылью, с единственным тусклым тоскливым фонарем во дворе; и мы заговаривали эту витающую в воздухе тоску, что на следующий год снова встретимся, и будем писать письма, и что тебе привезти из Москвы, а какой отпадный браслет можно сделать с моховиком и сердоликом, а посмотри, что сегодня выбросили в книжном!..
В тот вечер мы долго сидели у Ани, пили чай и болтали ни о чем, а часов в девять она вдруг засобиралась - сидите-сидите, девочки, а комнату потом запри, Кошка, и ключ под коврик - ну, ты сама знаешь, а мы с Костей в кино договорились сходить, - и ушла.
Когда Анины каблучки простучали по крыльцу, я изумленно посмотрела на Кошку:
- С Костей?..
- Ну, да, с Костей, с Костей… - Кошка, передразнивая мое изумление, вытаращила свои и без того огромные глазищи. - Ну, что ты так вылупилась, ты что, не знала?..
- Не-е…
- Вот же ж блин… - Кошка покачала головой.- Ну, ты как жираф.
А я и впрямь ничего не замечала. Веселый наш начальник частенько и с удовольствием рассказывал смешные истории про свою маленькую дочь, которая обожает украсить его, спящего, бантиками, и как он, весь в этих бантиках и косичках, может пойти вынести мусор, например, на радость соседям.
- А как же?..
- А вот так же!.. любит она его. Все знает, понимает, но - вот так. Анька - она такая, мы с ней думали, что ты знаешь, иначе бы она не сказала при тебе, что с Костей идет. Не афиширует она это все, не в ее характере, это тебе не Аллочка. - Кошка резко помрачнела и перевела разговор на другое.
Мы просидели в Аниной комнате еще часа полтора. Попрощавшись, наконец, с Кошкой, я поплелась к себе в соседний подъезд. Было уже совсем темно, шел мелкий моросящий дождь. Перепрыгивая лужи, я краем глаза заметила какое-то движение у карагача. Подошла поближе, и тут из-за дерева вышагнула… Аня, промокшая и съежившаяся от холода.
-Аня?! - ахнула я. - А-а …вы разве не в кино?..
Она неуверенно улыбнулась:
- В кино, мы, похоже, опоздали. Костя что-то забыл в комнате, вернулся, и его все нет и нет…
- Давно?
- Д-давно. - Аню била мелкая дрожь, она старательно смотрела в сторону, и я физически чувствовала, как ей мучительно неловко. - Вот как я от вас ушла, так и…
Фонарь под жестяным колпаком, чуть поскрипывая, задевал изрядно поредевшую жесткую листву тополя и гонял по залитому дождем двору тусклый круг света.
- Я сейчас зайду к нему, хочешь?
Аня поспешно кивнула и скороговоркой шепотом попросила:
- Только… ты не говори там никому, ладно?
Наплевав на лужи, я понеслась к подъезду, запнулась об играющую под ногами половицу и ввалилась к нашим мужикам.
- А Костя?..
Ребята подняли головы от разложенных на столе карт и рулонов миллиметровки.
- У себя, вроде, был - зайди, глянь…
Дверь в Костину комнату была приоткрыта. Я постучала - тихо.
- Да зайди ты, он, небось, и не слышит, скребешься уж больно вежливо! - засмеялся кто-то из ребят.
Я робко толкнула дверь.
В комнате было тепло, горела настольная лампа.
А на раскладушке, раскинувшись, спал Костя.
Меня выметнуло обратно. Мелькнула и тут же (с ума сошла?!) исчезла мысль бежать к Ане, сказать ей, что ты!.. а он там!!!..
Кто-то, мельком глянув на мое опрокинутое лицо, удивленно спросил, что это со мной.
- Он… спит!.. - потрясенно сказала я.
- И чего? Буди его давай, а то будет ночью шарахаться…
На подгибающихся ногах я опять вернулась в Костину комнату.
- Костя… - Я осторожно потрясла его за плечо. - Кость…
Костя вскинулся и мутными со сна глазами уставился на меня:
- А?!..
Он сидел на раскладушке такой домашний, теплый, с намятой со сна щекой.
- Костя, - шепотом сказала я. - тебя там Аня ждет.
Костя подпрыгнул.
-…твою ма-ать! - пробормотал он и вылетел из комнаты.
Я не спрашивала ни у Кошки, ни у Ани, что там было дальше. Мы все старательно делали вид, что ничего не произошло.
А потом я уехала домой, и сразу навалились запущенные институтские дела. Я никогда больше не работала с этой партией и не возвращалась в этот Город, и никогда больше не видела ни Кошку, ни Аню. Вскоре по возвращении в Москву у меня в магазине украли визитку, в которой была записная книжка с их адресами, и наша связь прервалась.
Я так много позабыла, я очень смутно помню Город и лица моих тогдашних коллег, но ожог от вида безмятежно спящего Кости свеж, словно не было этих тридцати лет.
Вся эта история была так давно… Не знаю, зачем я ее рассказала. Все эти годы она занозой сидит в памяти, ноет, саднит и никак не хочет забываться.
… слабый жестяной шорох пожухших листьев старого карагача, мотающийся на мокром ветру фонарь, сиротски-тусклый пляшущий круг слабого желтого света…
… одуванчиковые легкие волосы, наивные голубые глазищи: «Начальник жалуется, что у этого моего сарафана парусность большая, он его, козла, в маршруте, видишь ли, отвлекает!» - Кошка…
… тонкая женская фигурка, шагнувшая из темноты. Тяжелое кольцо на белой узкой руке, умные глаза, теплый круг света на столе - еще чаю? - Аня…
Click to view