Apr 09, 2023 12:30
Резиденция Карла Джерасси - не совсем обычная; в ней не обязательно создавать великие произведения или отчитываться о написанном, в целом, она для заебавшихся художников на грани срыва (кажется, я таким и являюсь теперь). Им обязательно нужно делать как минимум эти вещи: сидеть и смотреть на многослойные цветущие холмы и океан, лежать в траве с оленем и клещом, бродить по секвойным лесам, смотреть на звезды в телескоп, слушать музыку или тишину, наблюдать закаты со специальной скамеечки с обрыва и просыпаться с кем хочешь - с ласточками, с совами, с мышами, с орлами, с муравьями, выбор огромен. Все остальное - придумать концепцию выставки, выдать 200 тысяч знаков, дорисовать комикс, закончить роман или начать его же - это не обязательно. Важно отдыхать и рефлексировать. Почему так? Потому что дочка Карла Дж., художница Памела Дж, покончила с собой в 28 лет из-за того, что ощущала себя бесполезным творческим человеком - она уже год не могла произвести ничего нового, а также не могла снова начать делать искусство, притормозив с ним в какой-то момент из-за депрессии. В итоге она просто оставила записку в доме, где жила со своим мужем (это прямо тут на территории резиденции дом, я в нем была) и ушла в лес умирать, так и упомянув: я пойду умирать в лес, потому что я очень не хочу, чтобы ты меня нашел. Пусть эту работу сделает кто-то другой. К сожалению, эту работу был вынужден сделать ее отец, Карл, которому только через 4 дня (причем первый день из четырех все надеялись, что ее таки найдут где-нибудь, промоют желудок, спасут, откачают) наконец-то сообщили, что где-то нашли машину Памелы, но побоялись приближаться, к тому же, лучше пусть отец, чем кто-то другой (в этом определенная трагедия записки, конечно). Карл подошел к машине, сразу же увидел за стеклом распухшее лицо дочки и ушел прочь. После этого он довольно долго сам думал о суициде, но все-таки справился - в том числе благодаря писательству: он написал огромное количество текстов в жанре научного сай-фай, то есть не фантастической фантастики, а философской научной (это очень близкая мне тема), в рамках которой он постоянно воскрешал разных значимых для него людей в виде текста - Адорно, Беньямина - и заставлял их друг с другом разговаривать, то есть, создавал такой аналоговый посмертный чат-бот. Когда он все-таки решил жить дальше, он создал на территории ранчо Памелы - она завещала ранчо отцу, а не мужу, потому что отец был ей фактически лучший друг - эту вот арт-резиденцию поначалу исключительно для женщин, которые ощущают слишком много давления: как репродуктивного (тут Джерасси тоже дал женщинам очень много, это же он изобрел противозачаточную таблетку), так и творческого или какого угодно еще. И в этой резиденции поэтому никто ничего не обязан - кроме как находиться в конкретном данном моменте, отдыхать, рефлексировать, думать и накапливать информацию, которая потом обязательно как-то вырвется наружу, сработает, превратится в текст. Это может случиться и через месяц, и через полгода, и через год, не важно. Короче, это такая очень калифорнийская резиденция - майндфулнесс, здесь и теперь и сразу, нет момента кроме как вотпрямщас, отдыхайте, пожалуйста, только не ходите в лес умирать а так делайте что хотите.
Поэтому я все последние пять дней сижу на крылечке и наблюдаю смену сезонов над океаном. Сейчас вот, например, я выяснила, что именно вокруг моего крылечка деловитый калифорнийский гофер наделал тысячу горок. Ни к кому еще гофер не приходил, а ко мне пришел. Еще бы, у меня столько пауков тут, огромных, жирных! Я вижу гофера прямо сейчас, он аккуратно и методично выталкивает розовыми ручками на поверхность горы свежей, ароматной чорной мать сырой земли. У гофера маленькие умные глазки-бусинки, он похож на крупного хомячка, за щеками у него - свежие пауки и, наверное, медведки. Фотографировать его мне не хочется, это аналоговый гофер, он существует, пока я о нем пишу.
Собственно, неудивительно, что за эти пять дней существования в режиме созерцания слоистых, до самого горизонта, холмов и океана, у меня довольно мощно улучшилось зрение. Я-то думала, что я совсем слепая стала - совсем еще недавно, в аэропорту Сан-Франциско, откуда меня забирали, чтобы увезти в резиденцию, я щурилась на таблички и не видела вообще ничего, все надписи были серая мгла, буквы слипались в комкоподобные теневые угрозы и кошмары. Сейчас же я различаю сухогрузы в океанических далях, всматриваюсь гоферу в блестящие глазки, вижу из тьмы сарая надписи на овсяном молоке в кухне, снова осваиваю письмо от руки на бумаге, такой милый процесс, о! Только рука побаливает. Да пусть побаливает, сколько угодно, главное что моя слепота, оказывается, немного обратима.