Нащокинский переулок
Люблю Москву. Хотя она не мой родной город, всегда с интересом слушаю рассказы москвичей об этом городе, люблю прогуляться по старым улицам ( Слава Богу, еще остались таковые - нетронутые экскаватором ...)
Оригинал взят у sir_roof в Нащокинский переулок
В честь проживавшего в доме № 14 автора романа «Чапаев» целых 60 лет гордо именовался улицей Фурманова этот переулок, пока ему в 1993 году в потоке обратных переименований не вернули прежнее название - Нащокинский, по фамилии одного из здешних домовладельцев, о котором расскажу немного позже.
Зеленоватый дом с головой химеры на эркере и барельефом, изображающим единорога, построил архитектор Пётр Щекотов в 1897 году. Недавно проведённая реконструкция существенно изменила облик здания, но надо признать, что в целом получилось хорошо. Практика последних лет такова, что реконструируемый дом чаще всего полностью разбирают, а затем руками гастарбайтеров отстраивают заново - более или менее напоминающим то, что было прежде.
Приятно видеть, что в данном случае проектировщики из Архитектурного бюро «Остоженка» смогли решить стандартные задачи (устройство подземного паркинга, увеличение полезной площади), ничем не испортив старинный дом.
Особого интереса заслуживает работа специалистов из Центра историко-градостроительных исследований - они отступили от первоначального вида здания, но зато сумели воссоздать дух готики, разместив на фасаде изображения фантастических существ, в авторском проекте отсутствовавших.
На месте головы химеры торчала металлическая часть конструкции, поддерживавшей эркер, а над аркой бывшего проходного двора вообще ничего не было. Изящные, даже миниатюрные украшения не очень соответствуют авторскому стилю Петра Щекотова (элементы декора он предпочитал крупные), но вот этому зданию они настолько «пришлись впору», что местные жители не только не упрекают реставраторов в самовольстве, но уже начали «вспоминать» о том, что по бокам от въезда в арку стояли две каменных тумбы с изображениями единорогов, якобы исчезнувшие в процессе ремонта.
Кстати, в фильме «Покровские ворота» сквозь эту арку въезжал на «копейке» повзрослевший Костик в исполнении Михаила Козакова, и через неё же «неутомимый Савранский» на своём железном коне влетал во двор, сворачивал влево и лихо подвозил студента Костика в исполнении Олега Меньшикова к соседнему дому, где по фильму находилась та колоритная коммуналка.
В результате реконструкции дом подрос, обзавёлся мансардой и вторым балконом, сменил колер и, похоже, превратился в офис какой-то солидной фирмы.
Дальше по левой стороне Нащокинского переулка стоит бело-жёлтый двухэтажный особнячок с вазами в античном стиле по бокам от аттика. Построенный в 1880 году, дом неплохо сохранился, но раньше выглядел ещё более внушительно: балкон держала на своих могучих крыльях пара клювастых орлов, а над воротами сияли электрические фонари, на матовом стекле которых читалась надпись: «Дом Захарьина».
В конце XIX века сюда регулярно приезжал пожилой господин довольно странного вида: лысый, с окладистой чёрной бородой, в круглых очках, одетый в наглухо застегнутый долгополый сюртук и даже летом обутый в валенки. Это и был знаменитый доктор Григорий Антонович Захарьин, о котором по Москве ходило множество легенд, рисовавших его в самом разном свете - как гениального врача, умеющего поставить верный диагноз после одного взгляда на пациента, как ужасного сквалыгу, назначавшего совершенно невообразимые гонорары за свои консультации, а иногда и как настоящего «чокнутого профессора», способного тростью разбить окна в комнате больного, чтобы раз и навсегда объяснить его родственникам важность гигиены и вентиляции.
Личность не менее яркая и противоречивая, чем доктор Хаус, Захарьин достоин отдельного рассказа - но в другой раз, пожалуй. Сейчас мы просто представим себе, как Григорий Антонович, тяжёло опираясь на свою палку, преодолевает несколько шагов от пролётки до двери дома своего сына. Сергей Григорьевич, страдавший нефритом, отца пережил не намного, а большую часть унаследованного огромного состояния потратил на добрые дела: построил больницу для бедных и оплатил закупку экспонатов для одного из залов Музея изящных искусств, создававшегося профессором Цветаевым.
А в доме на углу с Гагаринским переулком жил Нащокин - но не Пётр Александрович, закадычный приятель Толстого-Американца, а Павел Воинович, ближайший друг Пушкина. Тот самый, кто одолжил Александру Сергеевичу фрак для венчания, кто упал в обморок, узнав о гибели поэта, тот, про кого Пушкин сказал однажды: «Всем вам я нужен зачем-то, а любит меня один Нащокин».
Павел Воинович Нащокин. С портрета XIX века
Приятнейший человек, фантазёр и весельчак, гурман и картёжник, кутила и транжир, Нащокин десять раз в своей жизни разорялся и вновь становился богачом. Но спасали его не карты, а периодически умиравшие бездетные родственники, так что пушкинская фраза «наследник всех своих родных», возможно, впервые была сказана совсем не про Онегина. В периоды безденежья «Воиныч» самозабвенно делал долги, а в хорошие времена с той же лёгкостью сам раздавал взаймы деньги всем, кто бы ни попросил, а также устраивал дружеские попойки, покупал дорогие безделушки и раздаривал их тем, кого любил.
Для Пушкина, зная неспокойный нрав его, Нащокин однажды заказал у ювелира кольцо с бирюзой - как талисман от насильственной смерти (впрочем, поэт тоже любил своих друзей и талисман подарил Данзасу, как раз незадолго до дуэли, так что судьбу изменить не удалось).
А среди подарков, полученных Нащокиным от Пушкина, был первый экземпляр «Повестей Белкина», и неспроста. Павел Воинович частенько бывал первым слушателем новых шедевров, а для некоторых произведений подбросил Александру Сергеевичу сюжеты. Например, про белорусского дворянина Островского, ставшего благородным разбойником, или про влюблённого гусара, переодевшегося в горничную, чтобы наняться на службу к даме своего сердца.
Подобно Толстому-Американцу, Нащокин жил с цыганкой, и дом его ни в чём не уступил бы цыганскому табору: «Такая бестолочь и ералаш, что голова идет кругом. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякой кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного - что делать?» (Из письма Пушкина жене, декабрь 1831 г.)
Но до венчания с певицей из цыганского хора дело не дошло; дворянка Вера Александровна Нарская стала супругой Павла Воиновича и родила ему четверых детей. Для них ли - а может, для того ребёнка, что всегда жил в его собственной душе, - Нащокин сотворил удивительную вещь: заказал двухэтажный стеклянный домик, населенный куклами.
Надо сказать, что подобные игрушки в те времена были в моде среди состоятельных людей и даже царствующих особ, но Павел Воинович перещеголял всех, заказав убранство своего домика не кукольникам, а тем же мастерам, у кого приобретал настоящую мебель, столовые приборы, музыкальные инструменты - с непременным условием, чтобы всё было настоящим, только в семь раз уменьшенным в размере.
Художник выполнил миниатюрные копии знаменитых живописных полотен, мастера-медники спаяли и вылудили кухонную утварь, на полотняной фабрике ткачи изготовили скатерти и салфетки, фарфоровый завод сделал уменьшенную копию сервиза, а ножевщики выточили столовые приборы, совсем как настоящие. В маленьком самоваре можно было вскипятить воду, из футляра размером с табакерку извлечь пару пистолетов и обменяться выстрелами.
М. И. Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы» даёт такое описание: «Домик был продолговатый, правильный четырехугольник, обрамленный богемскими зеркальными стеклами и образовывал два отделения, верхнее и нижнее. В верхнем помещалась сплошная танцевальная зала со столом по середине, сервированным на шестьдесят кувертов. По четырем углам залы поставлены были четыре стола и бронзовые канделябры на малахитовых подстоях, на потолке, вылепленном в мавританском стиле, висели три серебряные люстры, каждая по пятидесяти свечей, в одном углу стоял рояль, в другом арфа, первый был работы Вирта, вторая - Эрара, на первом жена владельца играла небольшие пьесы, употребляя для ударов по клавишам вязальные спицы.
В зале помещались ломберные столы с картами, были даже щеточки и мелки для карточной игры. Вся зала была украшена тропическими растениями, так искусно сделанными в Париже, что, казалось, эти растения были живыми. Нижний этаж представлял жилые покои и был наполнен всем, что только требовалось для какого-нибудь царственного жилища.
Заказывая эту игрушку и долго обдумывая её, он не позабыл ни малейшей безделицы богатого домашнего быта».
Полюбоваться диковинкой ценою в 40 000 рублей съезжалось все лучшее общество. Разговоров о домике было столько, что популярный беллетрист Вельтман о нём даже книгу написал на злобу дня. «Вот и готов не дом, а игрушка. Стоит чуть ли не дороже настоящего; остается, по обычаю, только застраховать да заложить в Опекунский совет». Но для домовладельца его затея всегда оставалась любимым развлечением, а никак не капиталовложением.
«С Нащокиным вижусь всякий день, - сообщал Пушкин Наталье Николаевне. - У него в домике был пир; подали на стол мышонка в сметане с хреном в виде поросёнка. Жаль, не было гостей. По своей духовной домик этот отказывает он тебе».
Однако Натали, хоть и пережила Нащокина, завещанного так и не получила - в очередной раз оказавшись без средств, Павел Воинович свою драгоценность за полцены заложил, а выкупить уже не смог. Судьба оказалась по-своему милостива к этому восхитительному московскому чудаку: умер он мгновенно, в храме - успев закончить молитву и не сумев подняться с колен.
Нащокинский домик сменил нескольких хозяев; из составлявших его обстановку шести сотен предметов часть была утрачена. Незадолго до революции реликвию приобрёл Исторический музей, а в наши дни экспонат находится в фондах Всероссийского музея А. С. Пушкина в Петербурге.
А дом-прототип разобрали и построили заново в 1970-х годах, одновременно со сносом другой здешней достопримечательности, о существовании которой сейчас напоминают лишь два кирпичных ребра на торце здания по правой стороне Нащокинского переулка, идущие от земли вверх и обрывающиеся на уровне 6 этажа.
До 1974 года стоял на этом месте «писательский дом», а точнее - «надстройка». Верхние три этажа появились в результате стараний писательского кооператива, объединившего тех, кто хотел жить в человеческих условиях, но не смог пробиться в список будущих жильцов кооперативного дома в Лаврушинском переулке.
Допустим, Михаила Булгакова из того списка вычеркнули, хотя за 80 квадратных метров и взнос был уплачен, и даже номер квартиры известен… но получил её кто-то более испорченный квартирным вопросом - а Булгаковым оставалось радоваться, что дали им жильё хотя бы здесь.
Улица Фурманова, дом 3. Фото из архива Е. С. Булгаковой
И они искренне радовались, хотя и получили 47 метров вместо 60… В марте 1934-го, вскоре после новоселья, Булгаков писал Вересаеву: «Замечательный дом, клянусь! Писатели живут и сверху, и снизу, и сзади, и спереди, и сбоку. Молю Бога о том, чтобы дом стоял нерушимо. Я счастлив, что убрался из сырой Пироговской ямы. А какое блаженство не ездить в трамвае! Викентий Викентьевич! Правда, у нас прохладно, в уборной что-то не ладится и течет на пол из бака, и, наверное, будут еще какие-нибудь неполадки, но всё же я счастлив. Лишь бы только стоял дом».
Оригинал взят у sir_roof в Нащокинский переулок
В честь проживавшего в доме № 14 автора романа «Чапаев» целых 60 лет гордо именовался улицей Фурманова этот переулок, пока ему в 1993 году в потоке обратных переименований не вернули прежнее название - Нащокинский, по фамилии одного из здешних домовладельцев, о котором расскажу немного позже.
Зеленоватый дом с головой химеры на эркере и барельефом, изображающим единорога, построил архитектор Пётр Щекотов в 1897 году. Недавно проведённая реконструкция существенно изменила облик здания, но надо признать, что в целом получилось хорошо. Практика последних лет такова, что реконструируемый дом чаще всего полностью разбирают, а затем руками гастарбайтеров отстраивают заново - более или менее напоминающим то, что было прежде.
Приятно видеть, что в данном случае проектировщики из Архитектурного бюро «Остоженка» смогли решить стандартные задачи (устройство подземного паркинга, увеличение полезной площади), ничем не испортив старинный дом.
Особого интереса заслуживает работа специалистов из Центра историко-градостроительных исследований - они отступили от первоначального вида здания, но зато сумели воссоздать дух готики, разместив на фасаде изображения фантастических существ, в авторском проекте отсутствовавших.
На месте головы химеры торчала металлическая часть конструкции, поддерживавшей эркер, а над аркой бывшего проходного двора вообще ничего не было. Изящные, даже миниатюрные украшения не очень соответствуют авторскому стилю Петра Щекотова (элементы декора он предпочитал крупные), но вот этому зданию они настолько «пришлись впору», что местные жители не только не упрекают реставраторов в самовольстве, но уже начали «вспоминать» о том, что по бокам от въезда в арку стояли две каменных тумбы с изображениями единорогов, якобы исчезнувшие в процессе ремонта.
Кстати, в фильме «Покровские ворота» сквозь эту арку въезжал на «копейке» повзрослевший Костик в исполнении Михаила Козакова, и через неё же «неутомимый Савранский» на своём железном коне влетал во двор, сворачивал влево и лихо подвозил студента Костика в исполнении Олега Меньшикова к соседнему дому, где по фильму находилась та колоритная коммуналка.
В результате реконструкции дом подрос, обзавёлся мансардой и вторым балконом, сменил колер и, похоже, превратился в офис какой-то солидной фирмы.
Дальше по левой стороне Нащокинского переулка стоит бело-жёлтый двухэтажный особнячок с вазами в античном стиле по бокам от аттика. Построенный в 1880 году, дом неплохо сохранился, но раньше выглядел ещё более внушительно: балкон держала на своих могучих крыльях пара клювастых орлов, а над воротами сияли электрические фонари, на матовом стекле которых читалась надпись: «Дом Захарьина».
В конце XIX века сюда регулярно приезжал пожилой господин довольно странного вида: лысый, с окладистой чёрной бородой, в круглых очках, одетый в наглухо застегнутый долгополый сюртук и даже летом обутый в валенки. Это и был знаменитый доктор Григорий Антонович Захарьин, о котором по Москве ходило множество легенд, рисовавших его в самом разном свете - как гениального врача, умеющего поставить верный диагноз после одного взгляда на пациента, как ужасного сквалыгу, назначавшего совершенно невообразимые гонорары за свои консультации, а иногда и как настоящего «чокнутого профессора», способного тростью разбить окна в комнате больного, чтобы раз и навсегда объяснить его родственникам важность гигиены и вентиляции.
Личность не менее яркая и противоречивая, чем доктор Хаус, Захарьин достоин отдельного рассказа - но в другой раз, пожалуй. Сейчас мы просто представим себе, как Григорий Антонович, тяжёло опираясь на свою палку, преодолевает несколько шагов от пролётки до двери дома своего сына. Сергей Григорьевич, страдавший нефритом, отца пережил не намного, а большую часть унаследованного огромного состояния потратил на добрые дела: построил больницу для бедных и оплатил закупку экспонатов для одного из залов Музея изящных искусств, создававшегося профессором Цветаевым.
А в доме на углу с Гагаринским переулком жил Нащокин - но не Пётр Александрович, закадычный приятель Толстого-Американца, а Павел Воинович, ближайший друг Пушкина. Тот самый, кто одолжил Александру Сергеевичу фрак для венчания, кто упал в обморок, узнав о гибели поэта, тот, про кого Пушкин сказал однажды: «Всем вам я нужен зачем-то, а любит меня один Нащокин».
Павел Воинович Нащокин. С портрета XIX века
Приятнейший человек, фантазёр и весельчак, гурман и картёжник, кутила и транжир, Нащокин десять раз в своей жизни разорялся и вновь становился богачом. Но спасали его не карты, а периодически умиравшие бездетные родственники, так что пушкинская фраза «наследник всех своих родных», возможно, впервые была сказана совсем не про Онегина. В периоды безденежья «Воиныч» самозабвенно делал долги, а в хорошие времена с той же лёгкостью сам раздавал взаймы деньги всем, кто бы ни попросил, а также устраивал дружеские попойки, покупал дорогие безделушки и раздаривал их тем, кого любил.
Для Пушкина, зная неспокойный нрав его, Нащокин однажды заказал у ювелира кольцо с бирюзой - как талисман от насильственной смерти (впрочем, поэт тоже любил своих друзей и талисман подарил Данзасу, как раз незадолго до дуэли, так что судьбу изменить не удалось).
А среди подарков, полученных Нащокиным от Пушкина, был первый экземпляр «Повестей Белкина», и неспроста. Павел Воинович частенько бывал первым слушателем новых шедевров, а для некоторых произведений подбросил Александру Сергеевичу сюжеты. Например, про белорусского дворянина Островского, ставшего благородным разбойником, или про влюблённого гусара, переодевшегося в горничную, чтобы наняться на службу к даме своего сердца.
Подобно Толстому-Американцу, Нащокин жил с цыганкой, и дом его ни в чём не уступил бы цыганскому табору: «Такая бестолочь и ералаш, что голова идет кругом. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякой кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного - что делать?» (Из письма Пушкина жене, декабрь 1831 г.)
Но до венчания с певицей из цыганского хора дело не дошло; дворянка Вера Александровна Нарская стала супругой Павла Воиновича и родила ему четверых детей. Для них ли - а может, для того ребёнка, что всегда жил в его собственной душе, - Нащокин сотворил удивительную вещь: заказал двухэтажный стеклянный домик, населенный куклами.
Надо сказать, что подобные игрушки в те времена были в моде среди состоятельных людей и даже царствующих особ, но Павел Воинович перещеголял всех, заказав убранство своего домика не кукольникам, а тем же мастерам, у кого приобретал настоящую мебель, столовые приборы, музыкальные инструменты - с непременным условием, чтобы всё было настоящим, только в семь раз уменьшенным в размере.
Художник выполнил миниатюрные копии знаменитых живописных полотен, мастера-медники спаяли и вылудили кухонную утварь, на полотняной фабрике ткачи изготовили скатерти и салфетки, фарфоровый завод сделал уменьшенную копию сервиза, а ножевщики выточили столовые приборы, совсем как настоящие. В маленьком самоваре можно было вскипятить воду, из футляра размером с табакерку извлечь пару пистолетов и обменяться выстрелами.
М. И. Пыляев в книге «Замечательные чудаки и оригиналы» даёт такое описание: «Домик был продолговатый, правильный четырехугольник, обрамленный богемскими зеркальными стеклами и образовывал два отделения, верхнее и нижнее. В верхнем помещалась сплошная танцевальная зала со столом по середине, сервированным на шестьдесят кувертов. По четырем углам залы поставлены были четыре стола и бронзовые канделябры на малахитовых подстоях, на потолке, вылепленном в мавританском стиле, висели три серебряные люстры, каждая по пятидесяти свечей, в одном углу стоял рояль, в другом арфа, первый был работы Вирта, вторая - Эрара, на первом жена владельца играла небольшие пьесы, употребляя для ударов по клавишам вязальные спицы.
В зале помещались ломберные столы с картами, были даже щеточки и мелки для карточной игры. Вся зала была украшена тропическими растениями, так искусно сделанными в Париже, что, казалось, эти растения были живыми. Нижний этаж представлял жилые покои и был наполнен всем, что только требовалось для какого-нибудь царственного жилища.
Заказывая эту игрушку и долго обдумывая её, он не позабыл ни малейшей безделицы богатого домашнего быта».
Полюбоваться диковинкой ценою в 40 000 рублей съезжалось все лучшее общество. Разговоров о домике было столько, что популярный беллетрист Вельтман о нём даже книгу написал на злобу дня. «Вот и готов не дом, а игрушка. Стоит чуть ли не дороже настоящего; остается, по обычаю, только застраховать да заложить в Опекунский совет». Но для домовладельца его затея всегда оставалась любимым развлечением, а никак не капиталовложением.
«С Нащокиным вижусь всякий день, - сообщал Пушкин Наталье Николаевне. - У него в домике был пир; подали на стол мышонка в сметане с хреном в виде поросёнка. Жаль, не было гостей. По своей духовной домик этот отказывает он тебе».
Однако Натали, хоть и пережила Нащокина, завещанного так и не получила - в очередной раз оказавшись без средств, Павел Воинович свою драгоценность за полцены заложил, а выкупить уже не смог. Судьба оказалась по-своему милостива к этому восхитительному московскому чудаку: умер он мгновенно, в храме - успев закончить молитву и не сумев подняться с колен.
Нащокинский домик сменил нескольких хозяев; из составлявших его обстановку шести сотен предметов часть была утрачена. Незадолго до революции реликвию приобрёл Исторический музей, а в наши дни экспонат находится в фондах Всероссийского музея А. С. Пушкина в Петербурге.
А дом-прототип разобрали и построили заново в 1970-х годах, одновременно со сносом другой здешней достопримечательности, о существовании которой сейчас напоминают лишь два кирпичных ребра на торце здания по правой стороне Нащокинского переулка, идущие от земли вверх и обрывающиеся на уровне 6 этажа.
До 1974 года стоял на этом месте «писательский дом», а точнее - «надстройка». Верхние три этажа появились в результате стараний писательского кооператива, объединившего тех, кто хотел жить в человеческих условиях, но не смог пробиться в список будущих жильцов кооперативного дома в Лаврушинском переулке.
Допустим, Михаила Булгакова из того списка вычеркнули, хотя за 80 квадратных метров и взнос был уплачен, и даже номер квартиры известен… но получил её кто-то более испорченный квартирным вопросом - а Булгаковым оставалось радоваться, что дали им жильё хотя бы здесь.
Улица Фурманова, дом 3. Фото из архива Е. С. Булгаковой
И они искренне радовались, хотя и получили 47 метров вместо 60… В марте 1934-го, вскоре после новоселья, Булгаков писал Вересаеву: «Замечательный дом, клянусь! Писатели живут и сверху, и снизу, и сзади, и спереди, и сбоку. Молю Бога о том, чтобы дом стоял нерушимо. Я счастлив, что убрался из сырой Пироговской ямы. А какое блаженство не ездить в трамвае! Викентий Викентьевич! Правда, у нас прохладно, в уборной что-то не ладится и течет на пол из бака, и, наверное, будут еще какие-нибудь неполадки, но всё же я счастлив. Лишь бы только стоял дом».