252. Опус № 16-8 (для ВК): "Анапские впечатления и пять словесных зарисовок"
I. ЛЫСАЯ ГОРА
Она похожа на кита. Ясным летним днем - на кита белуху. Летним безоблачным вечером, на закате, когда становится контрастной и отдаёт терракотом и охрой, - похожа на Чудо-юдо рыбу-кита.
По спине этого кита идёт живописная тропа.
Если пробудить кита, и он зашевелится, то можно свалиться с этой тропы. В море.
На спине этого чудо-юдины высится селение, расставлены дома. На хребте есть белые купольные конструкции. Если летним безоблачным вечером позолотить эти конструкции и установить на них большие византийские кресты, - будет совсем как в сказке.
На ум приходят рисунки И.Я. Билибина и какие-то разные китовые иллюстрации к "Коньку-горбунку", виденные в детстве.
Вечер на пригорке веет водорослями, дымом костерков, ароматами Ореховой рощи. Солнце начинает тонуть в море.
Радостный смех и игривые возгласы десятков мелких детишек - льют в пространство добродушие и нечто жизнеутверждающее.
Непривычные (по своей идеальности) температура воздуха и влажность - удивительно умиротворяют телесные струны.
II. ВЫСОКИЙ БЕРЕГ
В тени улицы пахнут сыростью, старыми кирпичами, ветхой известкой. В солнечный знойный день в тени таких улиц, при морском бризе, рождаются мечты - глупые, нелепые, бренные, земляные. Некоторые побеленные синью доски, не говоря о камнях, видели здесь прячущихся от солнца мечтателей советских и царских времён. Мечты советских были наивными и радужными.
Когда Высокий берег был совершенно пустынным - тут топтались густовласые греки, почесывая свои седые бороды и строя планы, как добывать здесь пресную воду. Одни покрикивали на других, спорили, доказывали, разводили руками, раздражались, умолкали, хмурились, остывали, примирялись.
Плавящие воображение прямые лучи июльского полуденного южного светила и гул множества автомобилей на некоторых улицах - возвращают в нынешнее время (хорошее по-своему).
В тишине, под пышными деревами некоторых обильно продуваемых переулков, подутомленное плаваньем, ходьбой и палящим солнцем тело резко испытывает какую-то тонкую (бывающую только на море при длительном купании) негу, и тогда в проветренной и убаюканной тёплыми диковатыми крутобережными волнами душе происходят вспышки счастья, наподобие невеликопричинного, детского. В голове на какие-то мгновения беззаботно-полудрёмно. Намеренно надолго-надолго отключена телефонная симка.
III. МАЯК
Солнечным-солнечным утром, при дуновении тихого ещё не прогретого ветерка, в маяке много надежды и радости. Есть тогда в нём что-то фаворское.
Есть и советское в нём тогда - полное надежд, мультипликационное, словно "В порту", что с песенками в исполнении Валентины Толкуновой.
Если бы маяк этот был пустынным и заброшенным, мне бы хотелось в нём пожить совсем немного: июль-август, - с серединки до серединки, тёплыми безоблачными днями. Я бы жарил в нём яичницу тогда, с салом и мясом, и смотрел бы с него на летающих над лучезарным морем чаек. Ел бы, спал, вырезал ножом фигурки животных из прибитых морем деревяшек, молился, молчал, слушал тишину и звуки природы, жег костёр и плавал. Ночью обозревал бы звёзды и едва колышущуюся воду, крестился бы на всё это нерукотворное великолепие и вдыхал запах водорослей. Сны бы мои были живыми, лёгкими и яркими, и я ничего не хотел бы запоминать из них. Каждый день был бы безоблачным, и море бы не штормило. Этих 30 дней было бы сполна, с избытком, чтобы крепко-крепко насытиться морем, югами. Насытиться на год, на два.
IV. ВОДА
Лучи дневного солнца пронизывают её. Они скользят по всему подводному. Ты словно погружаешься в некоторые жизнерадостные импрессионистические полотна, когда плаваешь с открытыми глазами в штиле моря, под крутым лысопригорским берегом.
Если залегаешь на дно и пускаешь в небо пузыри, - то словно льешь расплавленное серебро, но льешь снизу - вверх; морская кромка, как поднос, а за подносом воздух, небо. Это поднос, который приделан к небу (если взирать со дна). Порционным выдохом можно пустить пузырь и выверенно, забавляясь, подыматься вместе с ним вверх, наблюдая его серебряно-свинцовое расширение. Так можно делать много раз. Так в своей сытой лени и неги делают дельфины. Им нравится наблюдать за теми своими пузырями, которые расширяются кольцеобразно.
Каменные глыбы под водой кажутся живыми. Летней жарой к ним прикасаешься, как к каким-то бездушным теплотелым подводным животным; некоторые из них с нежным, некоторые с грубым шерстяным покровом.
Когда же ты вдали от берега, то, поначалу, морская бездна выглядит отталкивающе, но потом к ней привыкаешь, и ум перестаёт прикидывать, сколько тут может быть метров до дна. Забавляться же с пузырями прекрасно, когда обозреваешь дно, у берега.
Плаванье с открытыми глазами под водой ночью - нечто особенное, уводящее своими тревожными нотками от всего, что на берегу: это какое-то неземное занятие; неузнаваемая спящая мгла, стиснутая сверху прижатой к воде небесной чернью, а снизу - наклоном дна с мутными силуэтами яйцеобразных камней холодных тонов; эдакий ниспадающий космос...
V. ЮЖНЫЙ ХРАМ
Когда ты всей семьёй в храме, то мысли почти не выходят за его пределы, в сиюминутный мир.
Свежая храмовая роспись, по новым стенам, сюжеты этой росписи и иконы - уводят к чему-то самому знаменательному из той части истории России, которая прямым образом связана с христианством. В этом храме - как на святой Руси; скреплено всё Евангелием, евангельскими сюжетами, идущими рядом с сюжетами из нашей церковной истории, - всё это искусно и цельно представлено фресками. Инсталляция святой Руси. Думаю, о святой Руси едва ли возможно услышать, прочитать что-то складное да ладное. Но, отчасти, увидеть, кажется, можно, - в этом храме, во внутренней его росписи. Вот вода поглотила славянских идолов, и около этих истуканов плавают теперь безучастные рыбёшки. Некоторые святые - у моря. Есть образа с пальмами и с черноморскими каменьями. Но святая Русь, при всей сложности этого понятия, размыто рисуется мне своими церквушками близ леса, и чудится, что выйди за порог этого храма, и тебя встретят берёзы, сосны, пихты, ели. Но боковые входы храма открыты, и в них лишь южная безоблачная синь неба да особый, почти экваториальный, тонко струящийся свет. Вокруг ещё нет плотной застройки. Вдали виднеется "Бельведер".
Иконописцы шуршат кисточками. Один из них в наушниках. Другой вполоборота попутно внимает Литургии.
Анахоретской выправки и каппадокийского вида священник, словно сошедший с иконы свт. Василий Великий, ведёт службу.
Ильин день. Много золота, белого и света. Прихожане собраны, внимательны к происходящему, с благочестивыми и умными взглядами. Умная молитва.
Благозвучным хором управляет невероятной ширины мужчина. Его торс почти квадратный. Наверное, этот регент способен несказанно продолжительно протягивать всевозможную палитру звуков, от самых низких и до самых высоких. Пахнет ладаном и воском свечей. Просторно. Мирно. Благолепно. Странно, стены как будто уже намолены. Святое место.
16.08.23
Она похожа на кита. Ясным летним днем - на кита белуху. Летним безоблачным вечером, на закате, когда становится контрастной и отдаёт терракотом и охрой, - похожа на Чудо-юдо рыбу-кита.
По спине этого кита идёт живописная тропа.
Если пробудить кита, и он зашевелится, то можно свалиться с этой тропы. В море.
На спине этого чудо-юдины высится селение, расставлены дома. На хребте есть белые купольные конструкции. Если летним безоблачным вечером позолотить эти конструкции и установить на них большие византийские кресты, - будет совсем как в сказке.
На ум приходят рисунки И.Я. Билибина и какие-то разные китовые иллюстрации к "Коньку-горбунку", виденные в детстве.
Вечер на пригорке веет водорослями, дымом костерков, ароматами Ореховой рощи. Солнце начинает тонуть в море.
Радостный смех и игривые возгласы десятков мелких детишек - льют в пространство добродушие и нечто жизнеутверждающее.
Непривычные (по своей идеальности) температура воздуха и влажность - удивительно умиротворяют телесные струны.
II. ВЫСОКИЙ БЕРЕГ
В тени улицы пахнут сыростью, старыми кирпичами, ветхой известкой. В солнечный знойный день в тени таких улиц, при морском бризе, рождаются мечты - глупые, нелепые, бренные, земляные. Некоторые побеленные синью доски, не говоря о камнях, видели здесь прячущихся от солнца мечтателей советских и царских времён. Мечты советских были наивными и радужными.
Когда Высокий берег был совершенно пустынным - тут топтались густовласые греки, почесывая свои седые бороды и строя планы, как добывать здесь пресную воду. Одни покрикивали на других, спорили, доказывали, разводили руками, раздражались, умолкали, хмурились, остывали, примирялись.
Плавящие воображение прямые лучи июльского полуденного южного светила и гул множества автомобилей на некоторых улицах - возвращают в нынешнее время (хорошее по-своему).
В тишине, под пышными деревами некоторых обильно продуваемых переулков, подутомленное плаваньем, ходьбой и палящим солнцем тело резко испытывает какую-то тонкую (бывающую только на море при длительном купании) негу, и тогда в проветренной и убаюканной тёплыми диковатыми крутобережными волнами душе происходят вспышки счастья, наподобие невеликопричинного, детского. В голове на какие-то мгновения беззаботно-полудрёмно. Намеренно надолго-надолго отключена телефонная симка.
III. МАЯК
Солнечным-солнечным утром, при дуновении тихого ещё не прогретого ветерка, в маяке много надежды и радости. Есть тогда в нём что-то фаворское.
Есть и советское в нём тогда - полное надежд, мультипликационное, словно "В порту", что с песенками в исполнении Валентины Толкуновой.
Если бы маяк этот был пустынным и заброшенным, мне бы хотелось в нём пожить совсем немного: июль-август, - с серединки до серединки, тёплыми безоблачными днями. Я бы жарил в нём яичницу тогда, с салом и мясом, и смотрел бы с него на летающих над лучезарным морем чаек. Ел бы, спал, вырезал ножом фигурки животных из прибитых морем деревяшек, молился, молчал, слушал тишину и звуки природы, жег костёр и плавал. Ночью обозревал бы звёзды и едва колышущуюся воду, крестился бы на всё это нерукотворное великолепие и вдыхал запах водорослей. Сны бы мои были живыми, лёгкими и яркими, и я ничего не хотел бы запоминать из них. Каждый день был бы безоблачным, и море бы не штормило. Этих 30 дней было бы сполна, с избытком, чтобы крепко-крепко насытиться морем, югами. Насытиться на год, на два.
IV. ВОДА
Лучи дневного солнца пронизывают её. Они скользят по всему подводному. Ты словно погружаешься в некоторые жизнерадостные импрессионистические полотна, когда плаваешь с открытыми глазами в штиле моря, под крутым лысопригорским берегом.
Если залегаешь на дно и пускаешь в небо пузыри, - то словно льешь расплавленное серебро, но льешь снизу - вверх; морская кромка, как поднос, а за подносом воздух, небо. Это поднос, который приделан к небу (если взирать со дна). Порционным выдохом можно пустить пузырь и выверенно, забавляясь, подыматься вместе с ним вверх, наблюдая его серебряно-свинцовое расширение. Так можно делать много раз. Так в своей сытой лени и неги делают дельфины. Им нравится наблюдать за теми своими пузырями, которые расширяются кольцеобразно.
Каменные глыбы под водой кажутся живыми. Летней жарой к ним прикасаешься, как к каким-то бездушным теплотелым подводным животным; некоторые из них с нежным, некоторые с грубым шерстяным покровом.
Когда же ты вдали от берега, то, поначалу, морская бездна выглядит отталкивающе, но потом к ней привыкаешь, и ум перестаёт прикидывать, сколько тут может быть метров до дна. Забавляться же с пузырями прекрасно, когда обозреваешь дно, у берега.
Плаванье с открытыми глазами под водой ночью - нечто особенное, уводящее своими тревожными нотками от всего, что на берегу: это какое-то неземное занятие; неузнаваемая спящая мгла, стиснутая сверху прижатой к воде небесной чернью, а снизу - наклоном дна с мутными силуэтами яйцеобразных камней холодных тонов; эдакий ниспадающий космос...
V. ЮЖНЫЙ ХРАМ
Когда ты всей семьёй в храме, то мысли почти не выходят за его пределы, в сиюминутный мир.
Свежая храмовая роспись, по новым стенам, сюжеты этой росписи и иконы - уводят к чему-то самому знаменательному из той части истории России, которая прямым образом связана с христианством. В этом храме - как на святой Руси; скреплено всё Евангелием, евангельскими сюжетами, идущими рядом с сюжетами из нашей церковной истории, - всё это искусно и цельно представлено фресками. Инсталляция святой Руси. Думаю, о святой Руси едва ли возможно услышать, прочитать что-то складное да ладное. Но, отчасти, увидеть, кажется, можно, - в этом храме, во внутренней его росписи. Вот вода поглотила славянских идолов, и около этих истуканов плавают теперь безучастные рыбёшки. Некоторые святые - у моря. Есть образа с пальмами и с черноморскими каменьями. Но святая Русь, при всей сложности этого понятия, размыто рисуется мне своими церквушками близ леса, и чудится, что выйди за порог этого храма, и тебя встретят берёзы, сосны, пихты, ели. Но боковые входы храма открыты, и в них лишь южная безоблачная синь неба да особый, почти экваториальный, тонко струящийся свет. Вокруг ещё нет плотной застройки. Вдали виднеется "Бельведер".
Иконописцы шуршат кисточками. Один из них в наушниках. Другой вполоборота попутно внимает Литургии.
Анахоретской выправки и каппадокийского вида священник, словно сошедший с иконы свт. Василий Великий, ведёт службу.
Ильин день. Много золота, белого и света. Прихожане собраны, внимательны к происходящему, с благочестивыми и умными взглядами. Умная молитва.
Благозвучным хором управляет невероятной ширины мужчина. Его торс почти квадратный. Наверное, этот регент способен несказанно продолжительно протягивать всевозможную палитру звуков, от самых низких и до самых высоких. Пахнет ладаном и воском свечей. Просторно. Мирно. Благолепно. Странно, стены как будто уже намолены. Святое место.
16.08.23