Мать Нубии
Как скрипит песок мостовой, когда я, глядя на луну в ночи черной, пытаюсь на ногах удержаться, не упасть, глядя в небесную высь!
Словно чаша с хмелем моим - луна; она манит меня, ведет за собой в полночь, обкуренная дымом медовой шиши, манящая за собой прочь от земли глыбы Баб эль-Наср и Баб эль-Футух; каменные гиганты и слуги судьбы - они стоят здесь и здесь простоят еще много веков, охраняя каирскую ночь.
В городе мертвых, там, где царит вечный лунный свет, там, где нет посторонних, я буду вглядываться в имена и говорить с ними. Выкликать их и вглядываться в лица их. С их надгробий тянутся тысячи рук - их я пожму, их я коснусь, ибо нет во мне пищи их, и не для меня - голод их. Вот, гляди, в пустоте песчаной - лишь луна, чаша хмельная, ведет меня через камни веков ушедших, и в свете ее я поминаю былое.
Смотри: парень, вбивающий в основу из меди нити из серебра и волокна из золота; он смеется сквозь кашель и вновь творит свой рассказ о том, что пустыне придет конец и караван безымянный вдруг обретет надежду. Серебро и золото в руках его - словно легенда, они вьются вновь и вновь силой и волей рук его; за ними, слагающимися в предания веков ушедших, нет жизни иной и там, в глуби подземелий тесных старого города юноши и старцы, создающие притчу о беспредельной пустыне, будут вновь и вновь петь, вбивая в основу нити мечты своей стонущим от тесноты молотком.
Тогда, ужаснувшись, я помчусь вперед мимо стен крепостных, не видя пути и не зная дороги. И луна, чаша моя хмельная, будет смеяться надо мной, будет хохотать, слагая легенды о путнике, не знающем воли судьбы своей.
Там, у ворот, гляди, - провалы тьмы, словно глазницы каирской ночи. В одной из них сидит она - мать Нубии, - чья кожа чернее ночи; руки ее расписаны хной; закрывшись покрывалом цвета нильской воды, она из расколотой глиняной чаши пьет воду речную и глядит на прохожих, сотрясая звеньями червонных браслетов на тонких эбеновых запястьях. В глазах ее - среди ночи, среди могил позабытых, среди легенд и узоров старинных бьется в масляной плошке полуночный черный огонь. Погляди на ладони ее - словно пустыня бесконечны пальцы, а по линиям ладоней вновь и вновь идет караван, глядя на звезды, надеясь, что тот, кто стоит впереди и сжимает в руках верблюжьи поводья, знает дорогу и вновь идет вперед к цели по шакальим следам.
В клубах дыма от шиши, она, мать Нубии, смотрит на меня, и едва заметно опускает покрывало. Я тогда закрываю глаза и делаю глубокий-глубокий глоток черного чая, который, словно в насмешку, зовется «невестой». Когда вновь откроются глаза мои, то увижу я всего лишь старый базар, столики из зеленой меди, синее стекло шиши, за которым клокочет вода и ярость угля, которому нет пути в вожделенное чрево. На синем стекле - строки из золота, они - словно пути каравана среди камней и пыли веков и, если я спрошу у прохожего, о чем они говорят, он ужаснется и пройдет мимо, лишь бросив позади стоп своих, что о матери Нубии не спрашивают чужеземцы и что на то, о чем спросил я, нет и вовеки не будет ответа.
Под песками Запада и под скалами столетий прошедших, говорят, течет подземный поток Нубийской реки. Из него, я, пригубив сперва с опаской, отопью жадно воды. Нет, говорят того, кто отпив, убавил бы, или глотнув, уменьшил бы от нее. Там, в глуби, на священной золотой ладье плывет по водам без конца и начала мать Нубии, отправляя ход ладьи всего лишь одним веслом. На весле эбенового дерева, черном как ночь, гладком как кожа рук ее, - луна - чаша с хмелем моим, и стебли вязи слов, распустившиеся цветами, которые описывать бесцельно. Среди них, словно в пустыне, путник идет по звездам и не знает пути, словно звезды лгут, словно вторят они луне, словно отпустить не хотят того, кто забрел в эти края. И, говорят, будто бы вновь - время старой полярной звезды...
И когда я закрою глаза - то предо мной будет чай, черный как небо полночное над Баб эль-Наср и Баб эль-Футух, приторный, как поцелуй, горячий, как объятия нежданные в подворотне, где уже пару веков живут только лишь духи, прозрачный, как столбы лунного света среди разбитых чаш с холодной водой хаммамов. Тогда я, отбросив ладонью тлетворные сизые клубы шиши, скажу, что ничего такого не было и никогда не бывает.
А из стакана, мутного, стеклянного, с потертыми временем гранями по бокам, будут глядеть на меня бездонные глаза матери Нубии; уста ее с усмешкой предскажут путь, по которому на рассвете пойдет вперед караван судьбы моей…
(c) Виктор Солкин
(с) илл: Али Дессуки. Мать Нубии. Батик, 1984 г. Каир, частное собрание.