Мой город
Не было вас, и все-таки
Стал день, вытекли сумерки,
Сгорбился вечер и закачалась ночь -
Потому что: время перебирало четки,
Дымилось весной,
И солнце белую мякоть снега грызло золотой киркой.
Анатолий Мариенгоф
Этот город пахнет весной: ранней мартовской весной, капелью после крещенских морозов, тающим снегом на рыжих тротуарах, почти пресной солью Балтийского залива и острой хвоей. Лёгкая, парящая в воздухе морось, то ледяная, колкая, то тепло и ласково окутывающая улицы, испаряясь, оставляет, будто мокрой ладонью провели, следы влаги на щеках прохожих. Весенний дух бегущих ручьёв и звонко гремящих по жести крыш капель и сосулек - такой же звук издают трамваи на перекрестках; талый снег под ногами, лужи и слякоть, - зима никогда не хочет сдаваться без боя; крыши цвета амазонита и бирюзы, баклажаново-гранитные мостовые, парящий в обнимку с облаками белоснежный собор - это всё - Хельсинки. Этот город словно даёт понять, что он - сам по себе, как кошка на морской пристани, словно ненароком оказывающаяся подле рыбаков, - ничей, эфемерный, отражающийся в разлитом дожде на мостовой, - который высохнет, и будто не было никакого города, будто мираж утреннего сна исчез, лишь стоило протереть заспанные глаза. Трамваи звенят на поворотах и пешеходных переходах, будто делятся друг с другом последними новостями, а им вторят колокола Трёх Соборов и несущиеся вдоль тротуаров велосипедисты.
Случается, что менталитет Города и его Людей не совпадают, и тогда, страдая и томясь от дисгармонии, город становится унылым, безрадостным, и медленно гаснет под музыку в минорных тонах, меланхолично взирая на тщетные попытки воскрешения, и выжимает, выживает людей из себя, застывая посреди вечности. Хельсинки и его обитатели - как одно целое: люди ли такие, город ли меняет их - уже не понять, что есть следствие, а что - причина, но главное, - это их город, мой город, наш город. Приземистый, но изящный, в меру медлительный, в меру быстрый; вневременной - то сумасшедше модерновый, то навечно застрявший в прошлых веках; фильтрующий через себя мир, собирая свои собственные чётки из отборных жемчужин времени. В глазах людей этого города плещется покой цвета выцветшего на солнце асфальта, хотя кто-то называет это безразличием. На мирных улочках и в многочисленных скверах всегда уютно и тихо, хотя кто-то называет это равнодушием. В запахах и оттенках этого города нет внятности, и его можно бесконечно разбирать на составляющие, а в итоге так и не определить даже пятой части, хотя кто-нибудь вполне мог бы назвать это индифферентностью. Люди в этом городе безмятежно идут-бредут по своим делам, здесь никто не вмешивается в твою жизнь, в твоё личное пространство, хотя, возможно, найдутся и те, кто назовёт это безучастием.
Этот город всех оттенков серого цвета, от свинцовых туч до стального утреннего тумана над водной гладью и крышами, от сизокрылых голубей до грифельных водосточных труб, почти угольными чертёжными линиями выделяющихся на стенах пастельных колеров, от антрацитовых крыльев чаек до конспирирующихся средь домов елей цвета фельдграу. Здесь такой покой, что, кажется, в этом городе вечное утро, самая ранняя рань, когда в медлительно тающих сумерках дворники метут тротуары, и разносится еще не испорченный бензином запах булочек с корицей и пахучего кофе, варящегося в тысячах кофеварок. Здесь вешние нарциссы желтеют вместо солнца, которого так мало, а ели и сосны - прямо в городе - прямо посреди улиц и площадей - круглый год дают ощущение лесной свежести. Или это, всё-таки, запах Балтийского залива - пресного, как финская еда, холодного, как здешние зимы, мягкого и тусклого, как тёплый старый пуховый платок, укутывающего город, смывающего талую грязь? Бело-шафранные стены, кирпично-черепичные крыши и, вдруг, - аквамариновые купола и шпили, и трубы-башенки, и чердаки с чёрными иллюминаторами окон, - как напоминание о пронзительно темнеющем море - этот город любит удивлять чем-то необычным среди предсказуемых сюжетов. И я люблю его за эти маленькие мистерии среди тусклой обыденности.