Лето столетия

[vevor]

ЛЕТО СТОЛЕТИЯ
роман
Когда разрушены основания, что сделает праведник?
Пс.10:3

Пока мы не потеряемся, пока мы не потеряем мир,
мы не находим себя и не понимаем, где мы.
Я удалился в лес не поэтому.
Генри Давид Торо, «Уолден, или жизнь в лесу»

Pater Sancte, sic transit gloria mundi! [1]
Традиционный возглас кардинала
во время церемонии вступления в сан
нового Римского папы 
Часть I

ВСЕ ЕЩЁ ТОЛЬКО ВПЕРЕДИ

Все еще только впереди. И пепел, и огонь. И шум двигателей, и ракеты. И война, и слезы. И звезды, конечно. А пока… стоял июнь. Жара. Отпуск решили провести все вместе. Лев Иванович сначала не был уверен, что у всех получится, не верил долго, но потом, когда в мае ему и Лиза сказала, что в Вершки приедет во второй половине июля, он успокоился. Хотя на самом деле он больше за Семенова переживал, он-то думал, что знает, как все у военных. Тяжело, мол, люди несвободные, учения там всякие, РККА... Лев Иванович не очень знал, что такое РККА, но аббревиатура внушала ему внутреннее почтение перед военными и вообще. Хотя, как и все люди науки, он их не любил, и немного жалел, но не по-снобски, а так, по-отечески больше, почти по-отцовски. Своих-то детей у Льва Ивановича не было. Ну как не было... Не было, в общем. По бумагам не было - и не было.
Зато у Льва Ивановича была дача. Дача, конечно, принадлежала не ему, а Академии Наук Союза, но все уже давно знали, что дом 12 по улице Соломенной - дом Льва Ивановича Ниточкина, академика и заслуженного биотехника Советского Союза. Как-то так получилось, что Вершки при распределении госдач не попали ни в одну из категорий. Категорий была масса, столько, что Отдел планраспределения Совимущества буквально зашивался в категориях и подкатегориях. В одном старшем надсписке «Военные» было около восьмисот наименований, от маршалов кавалерии до юнг Красного Балтфлота. И это только «Военные», с которыми все просто, по ранжиру. Как распределять имущество между аграриями? А между метростровцами? Но указание сверху было - выделить дачи всем, заслужившим это перед советской властью и народом. Таковых, однако, было немало. Отдел планраспределения работал на полную и с задачей справлялся. Так уже в конце двадцатых под Москвой, как грибы после осеннего теплого дождя, выросли дачные поселки писателей, инженеров, шахтеров (откуда они были в Москве, никто не знал), поселки особистов, кавалеристов и т.д. Не повезло только Вершкам. Два года новенькие дачки Вершков стояли нетронутые, то ли по недосмотру, то ли по сознательному вредительству, неизвестно. В любом случае, на приятный взору район Вершки (бывш.Рождественское) положили глаз разные структуры, настоятельно отправлявшие в Отдел планраспределения Совимущества заявки на заслуженных лиц. Так и неизвестно, кому пришло в голову смешать категории дачников, но идея понравилась всем, кому понравиться была должна, и так появилось новое садовое товарищество «Вершки». Ни к кому не приписанное полностью, только подачно. Например, Дом 12 по улице Соломенной (единственной улице Вершков) был записан за Академией Наук. Дом 14-й - за Московской Филармонией, 15-й - за работниками мебельной промышленности и так далее. В общем, как-то распихали дачи, и еще заявки остались. Льву Ивановичу досталась 12-я госдача.
Лев Иванович дачу очень любил. Конечно, в ней все было по-другому. Это не маленький огородик его детства, затерянный в Белоцерковской губернии , где он впервые познакомился со всей красотой флоры этого мира. Но что-то непередаваемое, невыносимо близкое к земле и к прошлому в его сотках было. Казалось, что и земля пахла так же, а когда июньское солнце согревало прорывавшиеся теплые тюльпаны, он мог смотреть на них бесконечно. Что и говорить, к старости Лев Иванович становился сентиментальным. Он любил дачу, любил свою пожилую жену, любил жизнь и любил Советскую власть. Почти за все.
А еще он любил своих соседей. Он ведь считал, что ему с ними очень повезло. Взять, к примеру, Лизу. Лиза была аспиранткой исторического факультета Московского университета, и, по-хорошему, дача ей не полагалась. Но Лиза заняла первое место на Мировом симпозиуме источниковедов Понтийского царства в Софии, проходившем там в 1928-м. Она сама перевела свой доклад на немецкий, и весь цвет мировой науки заслуженно признал советского делегата Суровцеву достойной первого места. Девчонке было 27, а ей предложили должность заведующего кафедрой Университета в Лозанне (источниковедения) и приват-доцента с полным пенсионом в Сорбонне. А она отказалась, вежливо сославшись на важность работы в Крыму. Конечно, парижане и лозанцы все поняли. А Лиза получила дачу. Почему Лев Иванович так переживал за нее? Да просто в прошлом году она грозилась уехать на все лето в Крым, «копать древности», по ее словам. Но ее планы изменились, она написала в Москву Льву Ивановичу, что уедет в середине сентября под Ялту, когда погода не такая жаркая. У академика Ниточкина от сердца отлегло.
Насчет остальных соседей он тоже переживал, но меньше. Лев Иванович понадеялся на их честность и верность слову. Еще в прошлом году он взял с каждого из них слово, что дачники сделают все, чтобы хотя бы часть лета провести в Вершках. Лев Иванович им верил. Сам он собирался выехать с женой на дачу в первый день лета.

ОТ МОСКВЫ ДО ВЕРШКОВ

От Москвы до Вершков проложили конку еще при старом режиме. В Гражданскую зачем-то взорвали, хотя никакой ценности стратегической этот участок железной дороги не представлял. В конце двадцатых переложили заново. Новые немецкие рельсы, а шпалы наши, советские, ложились на проторенную дорогу легко, «мягко», как говорили путеукладчики. Прямо вдоль просеки прошла новая старая дорога. По генплану путей сообщения столичного округа потом одноколейка должна была быть раздвоена, затем сведена к магистральной линии Москва-Варшава, и от нее к началу сороковых планировали вывести дополнительную колею на псковщину, и возможно, на старый Ревель (так было записано в Генплане, хотя город уже лет десять назывался не иначе, как Таллин, злые языки утверждали, что просто царский план переписали из архивов и все, но им никто не верил). Паровоз с пятью вагонами ходил по одноколейке трижды в неделю летом и дважды зимой, для членов профсоюзов путей сообщения проезд бесплатный. Льву Ивановичу с супругой он стоил полтора рубля на каждого.
Как это бывает у стариков, сборы были долгими. Еще в начале мая, как только сошел последний снег, Лев Иванович просил свою жену, Настасью Прокловну Ниточкину составить список вещей, которые бы они взяли. Настастья Прокловна уверенно утверждала, что все держит в голове, но список все-таки, в тайне от Льва Ивановича, составила и по нему тихо собирала вещи. В принципе, список вещей вообще был не нужен, на даче все было. Действительно, все. От столовых сервизов до простыней и наволочек. Более того, истопник товарищества должен был с середины апреля регулярно подтапливать все домики «буржуйками», а в магазинчике при товариществе было все, как говорили, от хомутов до водки.. Но Лев Иванович прекрасно (а может быть, и не так прекрасно) помнил свои летние детские выезды в имении своих родителей. Он помнил, как большой дворянский дом собирался к долгим выездам в летнее поместье. Лев Иванович очень давно был ребенком, тогда Левой Ниточкиным, с которым гувернантки говорили по-французски, хотя так хотелось поговорить на русском, но он, собираясь в Вершки помнил все это так, будто все это, вся эта другая Россия, была вчера. Ему иногда так хотелось, чтобы и в его доме, как когда-то давно, еще до войны, звучал детский смех, а посуда гремела от пробегавших детских ножек. Но Лев Иванович знал, как никто, что все проходит. Пройдет и это.
- Настенька, матушка, где мои очки? - Спросил он у супруги, пока она заваривала чай в день выезда.
- Я все уложила... Ох, Лева, что же ты мне не веришь... - С возрастом у Настасьи Прокловны появилась старческая отдышка, и иногда, как например, сейчас, ей тяжело было говорить, отсюда это «ох».
Лев Иванович взглянул на свою пожилую супругу. Ее серый дорожный хлопчато-бумажный костюм придавал ей солидность, будто она была депутатом или научным работником из академии. С возрастом видеть он стал совсем скверно, но видел, как тепло она сердится. За столько лет совместной жизни он понял, что даже когда она бесконечно злилась на него, она никогда не позволяла проникнуть злу в свое сердце. Она действительно любила его. И после всего, что было, она осталась с ним. Лев Иванович не знал будущего, но ему хватало жизненного опыта предвидеть, что его жена будет держаться своего мужа до конца своей жизни. Почему-то ему казалось, что он умрет раньше, и ему по ночам, бывало, виделось, как Настасья Прокловна, уже сгорбленная, с палочкой, в скромном старческом платке приходит к нему на могилу и кладет красные гвоздики. Всегда красные гвоздили. И он плакал, старый человек, и чувствуя сопение своей пожилой жены понимал, что хоть одну вещь в жизни он точно сделал правильно. И еще ему всегда хотелось, чтобы его могила была где-то в Вершках, хотя он и знал, что это почти невозможно.
- Лева, присядем нам дорожку. - Приказным тоном сказала Анастасия. Заслуженный биотехник повиновался.
Они сели на свои легкие чемоданы, последний раз на это лето взглянув на свою большую «академическую» квартиру у Смоленского рынка, и, каждый, взяв по ноше, спустились с третьего этажа на первый.
Конечно, внизу их уже ждал шофер.
- Авто подан, товарищ академик! - Залихватски и бойко выкрикнул Шура Соколов, один из водителей Академии наук. Он подскочил к супругам, сначала, как истинный джентельмен, выхватив сумку у Настасьи Прокловны, а затем и у Льва Ивановича. Ему показалось, что дорожные чемоданы набиты ватой или воздухом, такие они были легкие.
Убрав оба чемодана в багажник, он открыл супругам задние двери своей черной «А»-шки с серпом и молотом на капоте, и помог тучной Настасье Прокловне забраться. Лев Иванович от помощи отказался.
- На Белбалтийский, товарищ академик? - Спросил громко Шура, когда автомобиль с грохотом уже тронулся по мостовой.
Услышав шофера, Настасья Прокловна локтем толкнула мужа. Причина этого весьма болезненного для академика жеста была довольно проста. Вот уже месяц Настатья Прокловна уговаривала супруга воспользоваться одним из автомобилей Академии наук, чтобы доехать прямо до Вершков. И вот уже месяц академик упорно сопротивлялся настойчивым просьбам жены, ссылаясь на дороговизну автокеросина.
- Настя, мы поедем до вокзала, а там на паровозе, - отвечал он ей еще позавчера.
Настя не отвечала, но сурово смотрела на мужа.
И в этот раз, не обратив на толчок абсолютно никакого внимания, хотя, как уже было сказано, он был довольно болезненным, академик громко сообщил водителю:
- Да, Шура, давайте до вокзала, как уговорились.
- Хм, - только и услышал Лев Иванович от своей жены, тайно надеясь, что это «хм» не услышал Шура.
- Будет сделано! - Ответил водитель не оборачиваясь, и лихо обогнав упряжку лошадей при выезде на улицу Горького, погнал в сторону вокзала. Лев Иванович незаметно улыбнулся своей маленькой победе над упорством супруги. Так скромно, чтобы она не заметила его торжества.
Вообще, конечно, не о автокеросине для трудящихся заботился Лев Иванович, просто... Он бы и сам, наверное, не объяснил, почему не хотел ехать в Вершки на автомобиле. Как-то это «не то все...». Он бы так и сказал своей супруге, но разве б она поняла? Лев Иванович заслужил в этом году отпуск, он многое сделал для страны, взять хотя бы его правку последней монографии Пржеленского. Да он несколько глав переписал у этого задиралы! Нет уж, Ниточкины поедут отдыхать в Вершки паровозом, пусть все будет правильно.
Крупное здание Белорусско-Балтиского вокзала показалось за старыми купеческими домами улицы Горького, и Шура начал сбавливать скорость. Он подогнал таксомотор прямо к главному входу в здание вокзала, выключил двигатель и, скоро спустившись, приоткрыл заднюю пассажирскую дверь.
- Прошу, товарищ академик!
- Благодарствую, голубчик, - ответил Ниточкин. Его жена спустилась со ступеньки молча.
- Ну, я поехал? - Спросил Шура.
Настасья Прокловна последний раз с надеждой взглянула на мужа, но Лев Иванович был непреклонен.
- Бывайте, Шура! До встречи поздним августом.
- До встречи, товарищ академик, - улыбнулся Шура, поправив на своей лохматой голове кожаную кепку. - Хорошого отдыха!
Стремительно он забрался на сиденье водителя и был таков. Погода в Москве стояла прекрасная.
- Ну, голубушка, теперь пойдем к нашему паровозу. - Сказал Лев Иванович жене. Он поднял один чемодан. Второй молча сжала в руках его жена.
- Я с тобой, Лева, несколько минут разговаривать не буду. Ты мог сказать шоферу, чтобы мы ехали на автомашине. Тем более, что нам это бесплатно.
Лев Иванович не стал напоминать Настасье, что бесплатно это не им, а ему, а потому, и так торжествуя, взяв маленькую ручку своей старушки-жены в свою, повел ее через главный вход к стенду расписания. Вокруг бегали и суетились самые суетливые люди в этом мире - приезжие пассажиры поездов, конечным пунктом которых значилась Москва.


Друзья, весь роман сюда не поместится, конечно. Вот тут он опубликован полностью, в моем блоге в "РП" http://ruspioner.ru/profile/blogpost/3845/view/24562/

[1] лат. Святой Отец, так проходит мирская слава.