Звонкий смех в пшенице
Желтый шарф летел сквозь мягкий и прозрачный воздух над пшеничным полем. А над ним, чуть выше, цвета пшеницы - соломенная шляпка, с желтой окантовкой. Она смеялась, а шарф оборачивался вокруг ее тонкой и изящной шеи, закрывал ее улыбку. С каким-то упоением, детским интересном проводила она рукой по зрелым колосьям, едва касаясь их самых верхушек, пока ветер, так же плавно, так же ласково играл с ее почти невесомым, прозрачным шарфом, единственной яркой линией посреди избела-голубого неба и золотистого хлеба. Он не помнил цвета платья, кажется, черный в белый горошек, совсем забыл, какие на ней были туфли, но желтый шарф, летящий сквозь невообразимо огромное поле Канзаса, соломенную шляпку в тон, он запомнил. А еще он видел, как она улыбается и звонко смеется в колосьях зрелого, высокого хлеба, как светятся ее зеленые (он никогда таких не видел, ни до, ни после) яркие глаза, как она изящна, будто фигурка из слоновой кости, и она побежала к нему, к нему на встречу, бежала, оставляя позади себя легкий след в плотных колосьях.
Толстые запотевшие стекла утренних сумерек Сиэтла были его основной реальностью. Он дотянулся рукой до них, протер стекло, в надежде увидеть там, за ним, пшеничное поле, но там была только полоса аэродрома, и самолеты, как жуки, готовые взлететь, проверяли свои крылья.
- Проверьте револьвер, маршал. Он вам не понадобится, но на всякий случай… - Кто-то подошел и сказал сзади. Он дотронулся до его плеча, но потом сразу убрал руку. Впрочем, первых слогов достаточно было, первых звуков даже. Так говорят только в одном месте. К нему сзади подошел агент Коэлл. ФБР.
- Хорошо, агент, все при мне.
И он потянулся к окну, вновь запотевшему, будто готовому дать ему еще один шанс, протри меня, за мной ты увидишь полное поле пшеницы, и если очень приглядишься, ты увидишь желтый летящий шарф, только его, единственный акцент во всей картине. И если очень-очень прислушаешься, то звонкий ее смех.
- Железный занавес, да? - Он усмехнулся сам себе, но Коэлл был серьезен.
- Да, маршал. Приподнимете занавеску.
Он прошел в самолет, его не досматривали, стюардесса улыбнулась, кажется, чуть больше, чем обычно, чем положено, но все равно, далеко не так, как умела улыбаться она. Так больше никто не улыбается. Не только ртом, но глазами - не меньше.
- Пожалуйста, распишитесь, - ему принесли карточку, он расписался в ней.
- И здесь, пожалуйста, - стюардесса показала еще на одну.
- Но здесь все на русском, - сказал он.
- Ничего, это просто перевод.
Он расписался, и карточку унесли. Он смотрел в окно. Небо было застлано серыми тучами, по-над аэродромом стелилась, билась в статичной истерике холодная сиэтлская изморось. Он поежился, невольно вздрогнул от холодка, пробежавшего у него по коже. Над ним включилась надпись «Пристегните ремни». Он хотел закурить, но передумал, поэтому он просто тупо смотрел в окно, как от самолета, от реальности отделилась поверхность Земли и провалилась куда-то далеко вниз, а машина полетела навстречу толще свинцовых туч, через которую, кажется, пробиться могло лишь чудо.
В тумане он видел ее. Но это не туман был, а тучи, застилавшие все, даже крылья и пропеллеры. И все же, в тумане он видел ее, мутную, серую, как из другого мира, но он знал, что коснувшись ее, он почувствует тепло ее мягких пальцев. Это была осень, и на поле опустился вечерний туман, она хотела туда, ее тянуло в это поле пшеницы. Было промозгло, сыро, он невольно закутался в свою черную куртку. Туман был для нее фантастикой, она изучала его с упорством истинного фанатика, удаляла и приближала свою руку, будто замеряла, теряется ли ее рука в холоде и влажности вечерних сумерек. Туман стал их естественной преградой от всего остального. Он обернулся, и увидел, что дороги, с которой они свернули, больше нет, есть только поле с созревшими, готовыми к уборке злаками. Он боялся потерять ее, и повернул голову назад. Она отошла на несколько шагов, и он побежал за ней.
- Я тут, - сказала она, и засмеялась так, как только она умела, и будто свет ярко зажегся в этом тумане.
- Сэр, вы будете ужинать? - Спросила стюардесса. Он согласился, и следующие три четверти часа, без всякой мысли поглощал еду, стараясь не думать ни о чем. Так они пролетали над самым севером Тихого океана, и тут уже не было туч. Он посмотрел вниз и увидел гигантские белые айсберги, будто изъяны, какая-то болезнь черной поверхности водной глади.
- А в России очень холодно? - Спросила как-то она.
- А в России очень холодно? - Он услышал, как какая-то старушка на переднем сиденье спросила у своего мужа. Видимо, она вывела его из состояния сна или глубокой дремы. Он что-то пролепетал в ответ, но он не услышал.
А откуда он мог знать, холодно ли там? Он вообще никогда об этом не думал. Он слышал о русских только то, что у них есть атомная бомба и то, что идет холодная война, но ему от этого ни жарко, ни холодно не было. Он ей честно ответил, что не знает, но думает, что да. Тогда она насупилась и больше они не говорили. Только он заметил, как она смотрела на снежинки, спускающиеся с зимнего канзасского неба, прямо на черные поля. Она была созерцателем до самой своей основы. Ему не хватало этого всю жизнь, для него действие было главным. Он выбрал ее, потому что ему так этого не хватало. И он смотрел на нее и учился постигать спокойствие в счастье и счастье в спокойствии, как она умела. Он не преуспел в этом.
- Что будете пить?
- Водку, пожалуйста.
А потом она ушла. Нет, она исчезла. Он не говорил ушла, он не верил. Он не знал куда, он так и не смог ее найти. На работе сказали, что ушла куда-то, забрав все деньги. И полиция сбилась с ног, и ее родители. Так ее и не нашли. И он читал газетные сводки, искал всю информацию о желтых шарфах, о расчлененных женщинах, но это были не они. И однако же, он просил благости для нее в церкви. Он не знал, на этом свете или на том. И хотя он выходил той весной по утрам смотреть как всходят молодые колосья, он пытался так же, как она, медитировать, чувствовать рост и жизнь в этих маленьких зеленых палочках, без нее это было все не то. Он так и не сумел научиться этому. Он удивлялся, как же он не спился до сих пор.
Когда самолет снижался, он спал. Ему снилось, как ему предлагают работу, оказаться в «стане врага». Но все согласовано, все будут знать, его сменят.
- Кто? - Спросил он.
- Майор Фетисов, КГБ.
Он не слушал. Да, было какое-то соглашение о воздушных маршалах, о безопасности двусторонних полетов.
- Почему я, агент?
- Потому что вы единственных во всех Соединенных Штатах сотрудник службы федеральных маршалов, кто говорит по-русски.
А он не знал, зачем он начал учить. После того, как она пропала, он просто решил, что будет учить русский. Холодно там или жарко, скорее, холодно, он решил, что она не просто так его спрашивала. Может быть, это был знак, а он не хотел его упускать.
- Вы не боитесь? - Спросили у него перед полетом. - Наши аналитики допускают с вероятностью 1/5, что вас арестуют сразу же. Это русские, им нельзя доверять.
- Мне все равно. Просто дайте мне револьвер и значок.
Они лежали перед ним, когда он пил кофе в кафе сиэтлского аэропорта и протирал рукой запотевшее стекло. И не зная, о чем думать, он думал о ней. И она чудилась ему, ее желтый шарф и соломенная шляпка, в сумеречном воздухе аэропорта.
- Пристегнитесь, пожалуйста.
Он проснулся. Внизу под ним уже не было извращенной черноты ночи севера Пацифика. Он пролетал над лесами, пропеллеры разрубали воздух прямо перед его носом. Он попытался присмотреться вниз, там был массив русской хвои. Снега не было.
- Может быть, там не так уж и холодно, - сказал он сам себе.
- Про вас напишут, как про героя. Это будет первый шаг к разрядке, к перезагрузке, маршал.
Перед самым аэропортом он еще раз выглянул в окно. Неужели он уже прилетел? Неужели так быстро? Но стоило ему присмотреться, он понял, что все сделал правильно. Вся плоскость, насколько хватало глаз, была засеяна колосящимися на ветру стеблями пшеницы, просыпавшимися в предрассветный час.
- Если ты очень прислушаешься, то услышишь звонкий смех.
Он уже не помнил, кто это говорил ему. Возможно, никто, возможно, только сон. Самолет коснулся Земли. Он прилетел в Россию. Потом какое-то ожидание, люди в костюмах, все говорят по-русски. Он не понимает ничего. Вот майор Фетисов, его сменщик, он совершит рейс Артем-Сиэтл, потом вернется, и самолет заберет его назад. И он будет лететь назад, в прошлое, в потерянное туда.
Он медленно вышел из самолета и спустился по трапу. Перед ним, сразу за полосой колосилось поле пшеницы. И где-то там, на самом горизонте, там, где, возможно, соединяются и Москва, и Вашингтон, он увидел летящую линию желтого цвета, всего на миг. Но этого было достаточно. Он не сомневался, что это было.
- Вы счастливы? - Спрашивали его репортеры.
А он ответил:
- Да.
- Как Вы думаете, ваша миссия спасет мир?
- А он стоит спасения? - Спросил он в ответ.
А ее… Ее так и не нашли.
Толстые запотевшие стекла утренних сумерек Сиэтла были его основной реальностью. Он дотянулся рукой до них, протер стекло, в надежде увидеть там, за ним, пшеничное поле, но там была только полоса аэродрома, и самолеты, как жуки, готовые взлететь, проверяли свои крылья.
- Проверьте револьвер, маршал. Он вам не понадобится, но на всякий случай… - Кто-то подошел и сказал сзади. Он дотронулся до его плеча, но потом сразу убрал руку. Впрочем, первых слогов достаточно было, первых звуков даже. Так говорят только в одном месте. К нему сзади подошел агент Коэлл. ФБР.
- Хорошо, агент, все при мне.
И он потянулся к окну, вновь запотевшему, будто готовому дать ему еще один шанс, протри меня, за мной ты увидишь полное поле пшеницы, и если очень приглядишься, ты увидишь желтый летящий шарф, только его, единственный акцент во всей картине. И если очень-очень прислушаешься, то звонкий ее смех.
- Железный занавес, да? - Он усмехнулся сам себе, но Коэлл был серьезен.
- Да, маршал. Приподнимете занавеску.
Он прошел в самолет, его не досматривали, стюардесса улыбнулась, кажется, чуть больше, чем обычно, чем положено, но все равно, далеко не так, как умела улыбаться она. Так больше никто не улыбается. Не только ртом, но глазами - не меньше.
- Пожалуйста, распишитесь, - ему принесли карточку, он расписался в ней.
- И здесь, пожалуйста, - стюардесса показала еще на одну.
- Но здесь все на русском, - сказал он.
- Ничего, это просто перевод.
Он расписался, и карточку унесли. Он смотрел в окно. Небо было застлано серыми тучами, по-над аэродромом стелилась, билась в статичной истерике холодная сиэтлская изморось. Он поежился, невольно вздрогнул от холодка, пробежавшего у него по коже. Над ним включилась надпись «Пристегните ремни». Он хотел закурить, но передумал, поэтому он просто тупо смотрел в окно, как от самолета, от реальности отделилась поверхность Земли и провалилась куда-то далеко вниз, а машина полетела навстречу толще свинцовых туч, через которую, кажется, пробиться могло лишь чудо.
В тумане он видел ее. Но это не туман был, а тучи, застилавшие все, даже крылья и пропеллеры. И все же, в тумане он видел ее, мутную, серую, как из другого мира, но он знал, что коснувшись ее, он почувствует тепло ее мягких пальцев. Это была осень, и на поле опустился вечерний туман, она хотела туда, ее тянуло в это поле пшеницы. Было промозгло, сыро, он невольно закутался в свою черную куртку. Туман был для нее фантастикой, она изучала его с упорством истинного фанатика, удаляла и приближала свою руку, будто замеряла, теряется ли ее рука в холоде и влажности вечерних сумерек. Туман стал их естественной преградой от всего остального. Он обернулся, и увидел, что дороги, с которой они свернули, больше нет, есть только поле с созревшими, готовыми к уборке злаками. Он боялся потерять ее, и повернул голову назад. Она отошла на несколько шагов, и он побежал за ней.
- Я тут, - сказала она, и засмеялась так, как только она умела, и будто свет ярко зажегся в этом тумане.
- Сэр, вы будете ужинать? - Спросила стюардесса. Он согласился, и следующие три четверти часа, без всякой мысли поглощал еду, стараясь не думать ни о чем. Так они пролетали над самым севером Тихого океана, и тут уже не было туч. Он посмотрел вниз и увидел гигантские белые айсберги, будто изъяны, какая-то болезнь черной поверхности водной глади.
- А в России очень холодно? - Спросила как-то она.
- А в России очень холодно? - Он услышал, как какая-то старушка на переднем сиденье спросила у своего мужа. Видимо, она вывела его из состояния сна или глубокой дремы. Он что-то пролепетал в ответ, но он не услышал.
А откуда он мог знать, холодно ли там? Он вообще никогда об этом не думал. Он слышал о русских только то, что у них есть атомная бомба и то, что идет холодная война, но ему от этого ни жарко, ни холодно не было. Он ей честно ответил, что не знает, но думает, что да. Тогда она насупилась и больше они не говорили. Только он заметил, как она смотрела на снежинки, спускающиеся с зимнего канзасского неба, прямо на черные поля. Она была созерцателем до самой своей основы. Ему не хватало этого всю жизнь, для него действие было главным. Он выбрал ее, потому что ему так этого не хватало. И он смотрел на нее и учился постигать спокойствие в счастье и счастье в спокойствии, как она умела. Он не преуспел в этом.
- Что будете пить?
- Водку, пожалуйста.
А потом она ушла. Нет, она исчезла. Он не говорил ушла, он не верил. Он не знал куда, он так и не смог ее найти. На работе сказали, что ушла куда-то, забрав все деньги. И полиция сбилась с ног, и ее родители. Так ее и не нашли. И он читал газетные сводки, искал всю информацию о желтых шарфах, о расчлененных женщинах, но это были не они. И однако же, он просил благости для нее в церкви. Он не знал, на этом свете или на том. И хотя он выходил той весной по утрам смотреть как всходят молодые колосья, он пытался так же, как она, медитировать, чувствовать рост и жизнь в этих маленьких зеленых палочках, без нее это было все не то. Он так и не сумел научиться этому. Он удивлялся, как же он не спился до сих пор.
Когда самолет снижался, он спал. Ему снилось, как ему предлагают работу, оказаться в «стане врага». Но все согласовано, все будут знать, его сменят.
- Кто? - Спросил он.
- Майор Фетисов, КГБ.
Он не слушал. Да, было какое-то соглашение о воздушных маршалах, о безопасности двусторонних полетов.
- Почему я, агент?
- Потому что вы единственных во всех Соединенных Штатах сотрудник службы федеральных маршалов, кто говорит по-русски.
А он не знал, зачем он начал учить. После того, как она пропала, он просто решил, что будет учить русский. Холодно там или жарко, скорее, холодно, он решил, что она не просто так его спрашивала. Может быть, это был знак, а он не хотел его упускать.
- Вы не боитесь? - Спросили у него перед полетом. - Наши аналитики допускают с вероятностью 1/5, что вас арестуют сразу же. Это русские, им нельзя доверять.
- Мне все равно. Просто дайте мне револьвер и значок.
Они лежали перед ним, когда он пил кофе в кафе сиэтлского аэропорта и протирал рукой запотевшее стекло. И не зная, о чем думать, он думал о ней. И она чудилась ему, ее желтый шарф и соломенная шляпка, в сумеречном воздухе аэропорта.
- Пристегнитесь, пожалуйста.
Он проснулся. Внизу под ним уже не было извращенной черноты ночи севера Пацифика. Он пролетал над лесами, пропеллеры разрубали воздух прямо перед его носом. Он попытался присмотреться вниз, там был массив русской хвои. Снега не было.
- Может быть, там не так уж и холодно, - сказал он сам себе.
- Про вас напишут, как про героя. Это будет первый шаг к разрядке, к перезагрузке, маршал.
Перед самым аэропортом он еще раз выглянул в окно. Неужели он уже прилетел? Неужели так быстро? Но стоило ему присмотреться, он понял, что все сделал правильно. Вся плоскость, насколько хватало глаз, была засеяна колосящимися на ветру стеблями пшеницы, просыпавшимися в предрассветный час.
- Если ты очень прислушаешься, то услышишь звонкий смех.
Он уже не помнил, кто это говорил ему. Возможно, никто, возможно, только сон. Самолет коснулся Земли. Он прилетел в Россию. Потом какое-то ожидание, люди в костюмах, все говорят по-русски. Он не понимает ничего. Вот майор Фетисов, его сменщик, он совершит рейс Артем-Сиэтл, потом вернется, и самолет заберет его назад. И он будет лететь назад, в прошлое, в потерянное туда.
Он медленно вышел из самолета и спустился по трапу. Перед ним, сразу за полосой колосилось поле пшеницы. И где-то там, на самом горизонте, там, где, возможно, соединяются и Москва, и Вашингтон, он увидел летящую линию желтого цвета, всего на миг. Но этого было достаточно. Он не сомневался, что это было.
- Вы счастливы? - Спрашивали его репортеры.
А он ответил:
- Да.
- Как Вы думаете, ваша миссия спасет мир?
- А он стоит спасения? - Спросил он в ответ.
А ее… Ее так и не нашли.