(no subject)
Давным- давно в далекой галактике, кажется, еще на первом или втором курсе, то есть 23 или 22 года назад, мне довелось впервые пережить публичное выступление на весьма представительном круглом столе в рамках международного театрального фестиваля.
Опускаю свои переживания по этому поводу, наверное, каждый из коллег-театро- и прочих -ведов припомнит в своей жизни эту эталонную панику и желание немедленно рассыпаться в прах. Фоменко, Андреев, Гончаров, Бартошевич, Смелянский … в общем избранный иконостас поблескивал своими нимбами за овальным столом в зале бывшего комитета советских женщин. Я была представителем какого-то там малышового жюри фестиваля и докладывала о своих изысканиях по итогам посмотренных спектаклей. Фестиваль международный. Там же сидят синхронисты. И мою позвякивающую девичьей истерикой речь переводит, зараза Рабинович, с которым мы после сдачи летней сессии, ходили за водкой, правда , не помню уже было это до или после фестиваля.
И на мое несчастье, я слышу и понимаю, что он переводит, и мне это успевает не понравиться, аристотель бы подрал мое мультивнимание. Несмотря на, я договариваю свою речь, и с облегчением ощущая, как раскаленные иглы покидают мой спинной мозг, сажусь на свое место. Не могу сказать, что я была собой довольна, но парочка нимбов ободряюще мне покивала и я расслабилась. Берет слово Фоменко Петр Наумович. И, божечки мои, начинает с меня! Собственно обо мне, то есть о моем выступлении он сказал, фактически только одну фразу: «Завидую вашей безаппеляционности». Эта фраза до сих пор загорается у меня в сознании порнографическим неоном каждый раз, когда я пытаюсь вынести вовне какое-то свое суждение.
К чему я так ударилась в воспоминания? Все чаще эта фраза жжется в последнее время от высказываний младших, да и не только, товарищей, которые так залихватски судят, так молодецки рубят свои мнения на публику, рекомендуют и размазывают, жирно подчеркивают и решительно вычеркивают. Я ловлю себя на том, что произношу эту фразу мысленно уже от своего имени. Что мне теперь еще стыднее за ту себя, потому что я, наконец, понимаю, о чем говорил Петр Наумович.
Опускаю свои переживания по этому поводу, наверное, каждый из коллег-театро- и прочих -ведов припомнит в своей жизни эту эталонную панику и желание немедленно рассыпаться в прах. Фоменко, Андреев, Гончаров, Бартошевич, Смелянский … в общем избранный иконостас поблескивал своими нимбами за овальным столом в зале бывшего комитета советских женщин. Я была представителем какого-то там малышового жюри фестиваля и докладывала о своих изысканиях по итогам посмотренных спектаклей. Фестиваль международный. Там же сидят синхронисты. И мою позвякивающую девичьей истерикой речь переводит, зараза Рабинович, с которым мы после сдачи летней сессии, ходили за водкой, правда , не помню уже было это до или после фестиваля.
И на мое несчастье, я слышу и понимаю, что он переводит, и мне это успевает не понравиться, аристотель бы подрал мое мультивнимание. Несмотря на, я договариваю свою речь, и с облегчением ощущая, как раскаленные иглы покидают мой спинной мозг, сажусь на свое место. Не могу сказать, что я была собой довольна, но парочка нимбов ободряюще мне покивала и я расслабилась. Берет слово Фоменко Петр Наумович. И, божечки мои, начинает с меня! Собственно обо мне, то есть о моем выступлении он сказал, фактически только одну фразу: «Завидую вашей безаппеляционности». Эта фраза до сих пор загорается у меня в сознании порнографическим неоном каждый раз, когда я пытаюсь вынести вовне какое-то свое суждение.
К чему я так ударилась в воспоминания? Все чаще эта фраза жжется в последнее время от высказываний младших, да и не только, товарищей, которые так залихватски судят, так молодецки рубят свои мнения на публику, рекомендуют и размазывают, жирно подчеркивают и решительно вычеркивают. Я ловлю себя на том, что произношу эту фразу мысленно уже от своего имени. Что мне теперь еще стыднее за ту себя, потому что я, наконец, понимаю, о чем говорил Петр Наумович.